Во имя науки

Тед выжимал газ почти до максимума, воздух свистел, рассекаемый раскаленным металлическим корпусом, но все равно казалось – мало. Мало, слишком медленно, чертова развалюха! Нарастить скорость не позволял инстинкт самосохранения – что бы ни считали окружающие, у Теда он имелся и включался всегда к месту. Мало, но дальше некуда. От рева двигателя наверняка и так просыпаются жители низких квадратных домов. Чтобы отвлечься, Тед, держа напряженные руки на штурвале, разглядывал зелено-серые квадраты внизу. Улицы пересекали одна другую, дороги тонкими жилками соединяли жилые кварталы. Крыши зданий чернели, лоснясь на солнце. То и дело мелькали темно-синие сверкающие кляксы – озера и пруды. Тед отстраненно подумал, что жить в этом городе, наверное, приятно. Тут тебе и природа, и цивилизация. Хочешь – в озере плещись и шашлыки варгань, хочешь – дуй в клуб и отрывайся... Инфранет в каждой точке, свежий воздух – райский уголок. Наверное, Лике здесь хорошо. Малявка всегда пыжилась, что терпеть не может всю эту "фермерскую дурь", ругалась на неизвестно кем выдуманную "романтику хлебных полей", но Тед знал – это она ему подражала. А сама она – та еще трепетная лань. И что вечно строит из себя... Тед нахмурился, пошевелил пальцами на штурвале, чуть снизил скорость – дать отдохнуть двигателю. Он тоже врал, когда восхвалял блага мегаполисов и демонстративно посмеивался над своим прошлым парня с проселочной дороги. На самом деле, ему тоже нравилось – вся эта романтика. Только космос все равно был лучше. Приборы оповещали, что осталось двадцать-двадцать пять минут до места назначения. Тед не планировал подлетать вплотную, а хотел посадить флаер где-то в отдалении – и подальше от Камнева, который если еще не занял наблюдательную позицию, то непременно займет. И которого наверняка предупредили. Пиликнул датчик температуры, сообщая, что двигатель достаточно остыл и перегрев ему не грозит, а следом заверещал коммутатор на запястье. Тед чертыхнулся, чуть не выпустив штурвал. Комм надрывался не в первый раз, но Тед малодушно не отвечал, предпочитая получить выволочку постфактум. Быстро же Полли выбралась – и часа не прошло, как капитанский гнев достиг ушей – пока исключительно в виде звукового сигнала. К своим двадцати пяти годам Тед прочно полюбил всякие красивые идеи вроде того, что победителей не судят и что иногда лучше просить прощения, чем разрешения – это добавляло оптимизма и позволяло прочно упаковать все опасения по поводу грозящего в пенопласт и засунуть подальше. А, ну и то известное – про повинную голову и меч – это Теду тоже нравилось, хотя в жизни эта истина оказывалась прозаичнее: меч очень даже голову сек, но не до конца. Поэтому Тед хоть и испытывал целую гамму неприятного, слушая вопли коммутатора, но чувствовал, что смесь азарта и тревоги за Дэна и Лику – сильнее. Городские улицы постепенно исчезли, их сменили пятна зелени, камней и озер. Мелькали где-то белые купола, под которыми скрывались не столь секретные научные базы: по крайней мере, никто не попытался сбить неизвестный флаер, значит, параноиками тамошние ученые не были. Солнце поднялось выше и стало слепить через стекло – стекло пришлось затемнить. Когда до места оставалось пять минут, Тед резко сбросил скорость, снизил высоту, оставшись в шести метрах над землей, и стал скользить взглядом по плотному полотну зелени. Судя по карте, раздобытой Камневым, это логово психопатов-похитителей располагалось в котловине меж двух поросших куцым кустарником каменных горбов. Скалы уже виднелись, но заросли внизу становились гуще – никакой экзотики, простые пихты, липы и дубы, только кроны пушились в три раза гуще нормального. По мере приближения становилось ясно, что сажать флаер надо прямо здесь, пока в густоте еще встречаются пустоты. Плохо, но терпимо. Тед вздохнул, решительно развернул флаер на девяносто градусов, отключил двигатель и осторожно посадил громадину на неровную поляну. Треснула сминаемая сосна, на деревья вокруг дохнуло жаром. Дальше предстояло двигаться пешком. Тед вытащил из салона рюкзак, куда он предусмотрительно понапихал медикаментов, сунул одеяло и бутыль с водой, и закинул на плечи. Повесил на шею бинокль и ухмыльнулся, самому себе напоминая ошалелого зоолога-любителя. Что ж, наткнется на местных – хотя какие тут местные? – можно будет сказать, что он тут так, за птичками понаблюдать прилетел. ...минут через десять, продираясь сквозь какую-то лианоподобную пакость, которая успешно соседствовала с хвойными породами, Тед мысленно стукнул себя по лбу: снова зашумел коммутатор. Подумав, что успокоить капитана все-таки стоит – а то напридумывает ужасов, совсем как мать! – Тед осторожно нажал на кнопку, предварительно понизив громкость до минимума. Чутье подсказывало, что капитана он и так услышит. – ...ем! Пилот, едрить твою налево! Вень, ты все взял? – Стас, в четвертый раз – да. Успокойся. Вот сумка. – Да знаю я, черт. Душа не на месте... Прием! Теодор! – Ну ты же знаешь его – наверняка нарочно комм отключил. – Убью, – мрачно пообещал капитан. – Убьешь, – добродушно согласился доктор. Тед неуверенно кашлянул и наконец-то дал о себе знать: – Э, Станислав Федотыч... – Из динамика послышался шумный вздох. – Это, я в порядке. – Тед говорил шепотом: все-таки в соседних кустах мог оказаться Камнев с неизвестными инструкциями на его счет. – Все путем, не волнуй... – Не ЧТО?! Дрогнула листва молодого дуба, и над самой головой Теда пролетела, возмущенно чирикая, мелкая птица, вспугнутая другим криком. Тед не ошибся – капитанскому рыку хватило и минимальной громкости. – Станислав Федотович, – твердо начал Тед, – извините, я не могу говорить. – Ты что себе позволяешь?! – А вы... того – птиц пугаете. Извините. Я только осмотрюсь! Отбой. – Он торопливо нажал кнопку и, подумав, засунул комм в рюкзак, полностью отключив звук. В животе ворочался холод – ох и будет ему веселье... Додумать мысль Тед не успел. Едва он накинул рюкзак обратно, послышался гром – словно лопнул гигантский надувной шар. Послышались птичьи крики, и спустя мгновение над лесом взметнулись десятки встревоженных разноцветных пятен. Тед застыл. Спустя мгновение до него дошло: что-то взорвалось там, в котловине. * Превышено безопасное содержание вещества. Это отравление... Нет. Они скажут – это лечение. Они и правда хотят... Думать тяжело. Джек тупо смотрит в окно и не может поймать ни единой мысли. Ему не хорошо, не плохо – ему никак. Наверное, это хорошее вещество. Где раньше колыхалось, вздымалось что-то, отчего становилось тесно в груди, отчего скакали гормоны, отчего появлялось что-то неподконтрольное, запретное, живое – там теперь тихо, и это хорошо. Пустота, ничего. Комната, стол, онемевшие конечности, сухо во рту. Солнце. Цветное пятно с той стороны стекла, медленные движения – просто насекомое. Цвет – лазурь. Сидит минуту, две – улетает. Джек редко моргает, редко дышит и ничего не чувствует. Дышать самому – глупость. Зачем, если это заложено, если это происходит без него. Дышат живые клетки, из которых он создан. Слеплен. Ему не надо напрягаться, чтобы сделать вдох, создать мысль, отыскать в памяти слова, выплести из слов что-то нетривиальное... Не надо. Когда дверь открывается, Джек закрывает глаза. Ему все равно. Это – как будто его никогда не было. – Джек. Ты можешь встать? – Это голос Берты. Он спокоен и тих, как все в этой комнате. Джек ничего к ней не чувствует – и непонятно, почему раньше ему было дело до человеческой женщины. – Ты можешь встать на ноги? – Да. – Тогда встань. Это тоже просто. Он напрягается лишь на миг – активировать импланты. Система почему-то не делает этого сама. Джек мысленно хмурится: он не обязан этим управлять. Какого черта? Они создали его тело, чтобы оно контролировало само себя, так почему... Берта пристально смотрит, как он встает. Рядом с ней – два человека. Мужчины, непроницаемые лица. Сдержанные. Серьезные. Специалисты. Знатоки своего дела. Один качает головой. – Что вы с ним сделали? – Успокоили, – отвечает Берта. Солнце лижет ее синие волосы и делает их красивыми – блестящими, как крылья улетевшей бабочки. – Он плохо реагирует на отключение. Хуже, чем на препараты. Джек, ты можешь идти? – Да. – Тогда идем. – Двое расступаются, освобождая дорогу. Берта долго смотрит на Джека, поправляет очки и вдруг смягчается вся разом, словно на кусок масла направили лампу. – Джек, ты отправишься в безопасное место. Ты понимаешь меня? – Да. – Тебя не убьют. Джек безразлично пожимает плечами, но в пустоте что-то вспыхивает на секунду. Чувство. Не убьют – это, наверное, хорошо. – Ты будешь в безопасности. – Двое выглядят непонимающими. Гримасы отчетливые, хотя их лица почти не двигаются. Они не понимают задержку: Берта все еще медлит. Джек смотрит мимо нее. Ему неинтересно... Нет. Неинтересно. И когда она делает шаг к нему и четко спрашивает, пытаясь перехватить взгляд: – Ответь на вопрос. Кто ты, Джек? Когда она это делает, ему все еще неинтересно. Он слышал эти вопросы. Он знает их наизусть. Пустота звенит, дышать становится трудно – импланты не работают, как надо. – Ты не можешь ответить? Джек медленно мотает головой. Он просто не хочет. И Берта наконец-то отстает. Джек успевает считать выражение печали на ее лице, прежде чем она отворачивается. Улица встречает их легким ветром и запахами свежего какао. В столовой его варят в больших чанах – Джек был дежурным по кухне, он помнит. Он тогда насыпал в какао соль – остальные плевались и злились. Было... весело. Берта и двое берут Джека в треугольник. Берта – позади, двое вооруженных – по бокам и чуть впереди. Получен запрос. Принять? Да. Это Костя. "Держись". О чем это? "Мы вытащим тебя". Зачем? Получен запрос. Принять? Второй запрос? Да пожалуйста – да. Джек смотрит себе под ноги, пиная бледные круглые камешки. Второй отправитель оказывается грубияном. "Только не психуй, блаженный. Держи себя в рамках. Не распускай свой покореженный мозг, умоляю тебя". "Ты кто?" – отправляет Джек в ответ без особого интереса. "Давай только без драматичных вопросов. Кто ты, как я могу тебе доверять, бла-бла. Не дергайся – и все. Они чем-то тебя накачали?". Джек не отвечает. Сообщения утомляют. Сообщения, солнце, ветер, собственное тело. Уснуть – вот было бы хорошо. "Не игнорируй. Я не в восторге от перспективы рисковать всем ради сбрендившего аутиста". "Тогда зачем?" "Потому что Костя от тебя без ума. Мы начали действовать, кретин. Готовься. Скоро это дерьмо закончится. Ты сможешь стать уличным маньяком и резать людей. Разве не класс?" "Ты – тот шпион". "Поздравляю. Не весь мозг расплавился. И мне пора – ты выходишь из моей зоны. Будет славно, если ты их задержишь. Пара минут лишними не будут, а то наш рыжик опаздывает". Связь обрывается. Джек замедляет шаг. Неощутимо, но замедляет. Не потому что попросили, а потому что идти невыносимо тяжело. Каждое движение, каждая мысль – они так отвратительны. Джек невольно морщится, и даже гримасу хочется стянуть с лица, как какую-то пленку, мешающую дышать. Они хотят сбежать. Он тоже хотел сбежать. Костя обещал... что он сможет быть в безопасности. Что ему помогут... Уйти. Костя. Обещал. В траве что-то мелькает, раздается писк. Джек останавливается, занеся кроссовок над тельцем мелкого млекопитающего, и осторожно ставит ногу в сторону. Существо подползает к ботинку и принюхивается. Вчерашний дружок. Задержать?.. Новый писк, и мордочка с черными глазами издает чих, а затем пробует на зуб грязноватый шнурок. Джек опускается на корточки и касается кончиками пальцев теплого тельца. Задержать – принято. Хомяк принюхивается уже к его руке и обрадованно цапает за палец.