1800

      Практически пустая бутылка текилы, через край полная пепельница и лайм, больше походящий на жертву Джека Потрошителя. Куртка Майки на бюсте Линкольна. Бюст Линкольна без носа и с чьим-то до боли знакомым автографом на гипсовой щеке. Чудный натюрморт, который, казалось бы, должен указать Джерарду на его временную неспособность к трезвому и адекватному анализу их общего прошлого, но нет, он же всегда был чертовски упорным парнем. Его упорство ещё пригодится ему утром, когда он будет пытаться доказать персоналу гостиницы, названной в честь давно почившего президента, что номер выглядел так ещё до их заселения, но эта мелочь беспокоит старшего Уэя меньше всего. Он даже сказал бы, что, в таком-то состоянии, его уже ничто не беспокоит, но даже для него это было бы слишком наглой ложью.       Джерард откидывается на спинку многострадальной кровати и устало вздыхает. Покрытые паутиной искусственные цветы. Паутина трещин на потолке и едва заметные капли лаймового сока на стене. Просто прелесть, лучшего места для внеурочного сеанса самокопания и не сыскать.       Так всё же, когда всё пошло не так? И было ли оно «так» хоть когда-то?       Джи успел перебрать десятки версий, но так и не смог найти ту самую зацепку — все воспоминания из детства были чертовски шаблонными. Они проводили всё свободное от школы время друг с другом — до тех пор, пока разрыв между четырнадцатью и одиннадцатью не показался слишком огромным. Они спали на одной кровати, когда один не успевал уснуть до начала грозы, а второму было слишком лениво выталкивать из своей постели лишний источник тепла. Ничего из ряда вон выходящего, но только где он, обещанный эффект Вестермарка?       Терпкий запах текилы. Терпко-сладкий аромат парфюма, который он сам же в спешке выбирал и обматывал подарочной лентой. Лишний источник тепла, бессовестно устроившийся на его бёдрах. Лучше не придумаешь.       Если у Джерарда спросят, какое оно, это мерзкое чувство вины, он ответит, что это то самое ощущения кома в горле, от которого не откашляться и которое не залить алкоголем.       Он не винит себя за то, что не заметил все эти его наклонности, как и за то, что после решил проигнорировать, положился на то, что «возрастное и пройдёт». Не прошло, но что он мог поделать? Он, чёрт возьми, не чувствует вины даже за то, что не раз отталкивал Майки без какого-либо повода, просто чтобы держать его на безопасном расстоянии. А вот за едкое «найди себе, наконец, бабу» Джерард готов сам себе открутить голову.       Потому что Майкс нашёл.       Нашёл, полюбил, впустил в свою душу, чтобы та прошлась по ней своими любимыми туфлями на десятисантиметровой шпильке, наследила и просто исчезла. Чтобы случились эти текила, безвкусный номер и терпко-горькое чувство вины.       — Джерард, ты ещё тут?       Нет. Нет-нет-нет. Джерарда «тут» не было, нет и быть не может, Джерард слишком далеко и глубоко. В собственных мыслях, конечно же, но и другая ассоциация тоже вполне верна.       — Джерард, да не молчи же ты… Джи.       Всё сказанное может быть использовано против него. Всё произошедшее может быть использовано против него. Всё выпитое может быть использовано против него, кому, как не Джерарду об этом знать. Ему лучше просто молчать, лучше не открывать свой чёртов рот, потому что каждый раз, когда он делает это, становится только хуже. Он говорит — едко, грубо, но, на самом деле, не подразумевая этого: «исчезни» — а потом почти неделю врёт отдыхающим во Флориде родителям, что Майки в ванной, спит, гуляет, просто не может подойти к телефону, и оббегает все местные притоны, обзванивает всех его друзей, потому что тот действительно исчезает. Он говорит — не потому, что считает брата тупым, а из-за банально тяжёлого похмелья: «займи свою пустую голову чем-то другим» — и Майки действительно занимает, так, что Джи до сих пор ума не приложит, как теперь разобраться со всем, во что тот ввязался. Он говорит — хотя, глубоко в душе, совсем не хочет этого: «найди себе, наконец, бабу» — и тот…       Ему лучше просто молчать.       Джерард нервно закусывает губу, когда младший, так и не дождавшись ответа, с каким-то неопределённым сиплым выдохом прижимается горячим лбом к его плечу. Его мозг сжимается под действием алкоголя. Его сердце сжимается от иррационального чувства вины. Пальцы Майкса сжимаются на пряжке его ремня.       Сухие губы скользят по виску — мягко, нерешительно, без нажима, и Джи, неожиданно для самого себя, расслабляется, потому что к чёрту всё это. Он задолжал своему брату, и долги — ох, в конце концов их всегда приходится отдавать.       — Эй, — отстранившись, Майки вопросительно изгибает бровь, потому что, конечно же, он почувствовал все изменения в нём, до этого будто окаменевшем.       Ему сложно заставить себя посмотреть на брата — он судорожно сглатывает, хотя во рту сухо, липко и тёрпко от текилы, а может и не только от неё, и всё же встречается с ним взглядом, впервые за этот вечер, день, неделю, месяц, последние несколько лет. Быть может, впервые так откровенно.       Он видит своё отражение в Майки. Он видит своё отражение в его глазах и пугается самого себя, потому как не понимает, что пытается донести своим красноречивым взглядом. «Просто сделай это, пожалуйста» или «отойди от меня и больше никогда не приближайся», или даже банальное «прости».       В любом случае, Майки видит в нём что-то своё.       — Скажи мне «нет», оттолкни меня, — шепчет он, лишь сильнее прижимаясь своими бёдрами к его в противоречие сказанному, — сделай так, чтобы я больше и думать не смел о подобном.       Майки пахнет текилой, дорогими духами и дешёвыми сигаретами. Майки на вкус как текила и боль — Джерард может лишь предполагать, поскольку тот лишь нерешительно прижимается губами к его щеке, уголку рта, подбородку, не позволяя себе того, что может себе позволить его старший брат. Джи не собирается целовать его — он может сделать это когда и где угодно: на сцене, за ней, в душном автобусе, только не сейчас. Что угодно, только не это.       Практическая пустая бутылка становится действительно пустой в один глоток. Он не имеет это в виду, но всё равно хрипло шепчет:       — Да заткнись ты уже. Слышишь, заткнись, — и просто прижимает брата к себе.