Оттенки алого

Щёки Эос почти ярче, чем кровь на его щите. Заря ждёт Ареса всякого: уставшего, потного, только из битвы и всего благоухающего от масел, которыми его растирала Афродита так недавно, что, кажется, запах её пальцев ещё остался на плечах и спине. Даже если бог войны не хочет, не собирается приходить, она, дочь Гиппериона и Тейи, всё равно верит в его скорый визит. И ждёт. Каждый миг, каждый день, каждый час. Наверное, поэтому Арес приходит. И что ему эта Эос, когда у его ног сама Афродита? Что есть такого в Заре? До богини любви по красоте ей, разумеется, далеко: и губы её не так ярки, и глаза не так велики, и тело её, по сравнению с Афродитой, тело девочки-подростка. Угловатое, чуть неловкое и отчаянно-прямое, будто Эос задалась целью достать макушкой до самого неба, на которое взлетает так часто, почти привычно. Традиционно принято, что Аресу ничего не нужно, кроме красоты. Но в Заре и этого нет. И такая она лёгкая, озорная, смешная, птичка-хохотушка, взлетевшая на верхнюю ветку большого тополя, что богу войны и кровавых распрей просто нечего рядом с ней делать. Так все думают. Так думает сам Арес. Но он возвращается. Он приходит снова и снова, потому что этой маленькой озорной девочке тысяча с лишним веков, и она доверчиво засыпает на его окровавленном израненном плече, чтобы потом проснуться и сделать такое… Говорят же, заря всегда ала от стыда. Но Аресу кажется, что ещё от крови. От крови, пролитой им на льняные простыни, потому что один из врагов вовремя не был замечен и прокрался за богом в увитый плющом домик на окраине деревушки, где ждала Эос… самое дорогое. Арес подумал так, занося копьё и пронзая воина насквозь одним ударом. Странно, какие глупости лезут в голову в бою. Кровь тогда забрызгала простынь, и подушки, и стены, и даже лицо Зари. И она стояла, не двигалась, только жмурилась так отчаянно и усердно, будто надеялась улететь… И Аресу стало немного стыдно, немного глупо, будто каждое его дело стало неправильным от этих слившихся в один – невозможный, немыслимый – цвет оттенков алого. Румянец и кровь – кажется, им никогда не стоит соприкасаться. А может, Эос тоже была оттенком алого, самым ярким и самым трепетным, таким старым и таким свежим. И она пряталась за этим смехом, за этим телом, потому что её старая внутренность так давно начала рассыпаться в пыль. А может, Арес сам тоже был всего-навсего оттенком, запёкшимся и таким жалким, и он устал, и никто его не любил, даже Афродита, но Эос его ждала – так, как никто не ждал. Ожидание других стоило слишком многого. А у Ареса не было ничего ценного, кроме самого себя и этой суматошной бурлящей крови. И Заря ничего не просила, даже этого, потому что знала и была такой старой и молодой. Но он никогда больше не хотел думать. Но он никогда больше не хотел думать об этом. Но он никогда больше не хотел об этом вспоминать. В бою так мешают такие мысли и мысли в целом. И только он, бог битвы, потом иногда знал, почему он приходит к Эос, к этой девочке, которая считает только века и взлетает каждое утро, чтобы сбросить вниз росу и осветить дорогу солнцу. Потому что она такая. Потому что её года и её ребячество научили её тому, что не снилось высокомерной и томной Афродите. Милосердию. В битве всегда должно быть ему место, в битве и в любви, и поэтому Арес продолжает приходить к неверной, смешной и не особо красивой Эос, меняющей партнёров почти каждый день. И она улыбается ему так расколото и пыльно, что он знает – она останется навсегда. Через битые зеркала – останется. Через сколотые звёзды, своих убегающих детей – останется. Через лютые ветра, которые всего-навсего её сыновья – останется. Потому что глупая, смешливая и такая безудержно-милосердная, проклятая десять раз Афродитой и влюблённая в каждого. Но смертные умирают, уходят, падают в пропасти, возносятся на небеса с орлами Зевса, а Арес бессмертен и никому не нужен. И, может, Эос потому всегда его ждёт, что он всегда приходит. Кровь и румянец – два оттенка алого, как не должно смешиваться им, так не должно и разлучаться.