***
— Эбби! — знакомый голос скользит из дальнего конца отсека, обтекает толпу, путается в визге электронных аккордов. Приближаясь, он становится громче, но для Эбби всё равно звучит глухо, как со дна бочки. Эбби штормит, а с её губ не слезает улыбка. Она пьяна и пытается поймать ритм, но танцевать Эбби никогда не умела, дёргаться в такт незамысловатым басам, как это делало большинство, тоже. Поэтому она несмело покачивается с пятки на носок, иногда в стороны. Перед глазами — блики ламп, под ногами — размытые тени. Толпа вокруг — грязные оттенки: от угольного до лунно-серого, сливается таким же мерклым интерьером. Единственные яркие пятна в этой полутьме — маски на лицах танцующих. Сегодня день Единства и долгожданный маскарад, но Эбби веселится по другому поводу — сегодня она официально стала врачом. — Эбби! — знакомый голос совсем близко, и человек, которому он принадлежит, встревожен, судя по интонациям. Джейк подлетает так резко, что ей не сразу удаётся его узнать. Он обнимает её, целует мельком, а потом хватает за запястья и пытливо спрашивает: — Эбби, ну как? Как всё прошло? Эбби делает серьёзное лицо и отвечает бесстрастно: — Сдала. А потом визжит и вешается Джейку на шею, болтая ногами в воздухе. Едва коснувшись пола, она тут же попадает в объятия Маркуса. Джейк и Маркус — не разлей вода — всегда и везде вместе. Кажется, чтобы разделить их, не обойтись без второй ядерной. — Поздравляю! — шепчет Маркус ей на ухо. — Я в тебе не сомневался. — В его голосе уже нет былой мягкости, её сменил твёрдый выработанный тон. Но проскальзывает в привычных интонациях что-то ещё. Что-то, что Эбби всегда пытается уловить, но никак не может, но что заставляет беспрекословно верить в сказанное. Сейчас Эбби верит в себя и в свои силы. Джейк отвлекает её от несвоевременных размышлений. — Мы вообще-то волновались за тебя. Могла и раньше сказать нам результаты теста, — недовольно бухтит он, а мгновением позже уже суетливо загребает с импровизированной барной стойки кружки с напитками, передаёт две Эбби и Маркусу и отхлёбывает сам: — Тфу, гадость — капустный. В такой-то день, могли предложить чего получше. Эбби хмурится. Её взгляд прыгает с Маркуса на Джейка и обратно на Маркуса. Кейн совсем не похож на себя: его щёки раскраснелись, волосы растрепались и торчат чёрными иголками в стороны, в уголках глаз затаились смешинки. Эбби прищуривается и с подозрением спрашивает: — Так волновались, что начали отмечать без меня! Верно? — Так же как и ты без нас, — парирует Джейк. — Мы с Кэлли только по кружечке... — говорит она почти убедительно, но расслабленный мозг и не совсем управляемое тело устраивают подлянку. Кто-то из весельчаков-отмечающих проносится рядом, задевая её плечом, а секундой позже она снова оказывается в объятиях Маркуса. Эбби задирает голову, всматриваясь в его тёплые карие глаза — они на самом деле такие, или это выпитый самогон подсовывает ей желаемые видения? Момент неловко затягивается, когда она невозмутимо спрашивает: — Не видели Кэлли, кстати? — Видели, — кивает Маркус и второй раз за вечер ставит Эбби на твёрдую поверхность, как-то гаденько всезнающе ухмыляясь. — По-праздничному одетая, она почему-то бежала в сторону лабораторий, когда все остальные шли сюда. Джейк что-то многозначительно мычит, и становится понятно, что он знает явно больше, чем положено им с Маркусом. Но Кейна невозможно провести. Острый ум и наблюдательность были заложены в нём с рождения, обучение на охранника сделало его ещё более докучливым. Поэтому он продолжает: — В центральную лабораторию, которая по правилам в шесть часов должна быть опечатана и закрыта. Коды с электронных замков должны быть подтверждены охраной уровня и приняты на хранение дежурным. — О-о-о, хватит, Кейн, — стонет Джейк. — Ты прекрасно знаешь, чем занимаются в лаборатории по окончании рабочего дня. Химикам никогда не будет лишним дополнительный заработок, а нам — небольшой праздник. Не ты ли полчаса назад с задором употреблял их продукцию в заброшенной мастерской на четвёртом уровне! — Ты же сказал… — Что это полугодичный паёк? Брось. Две… — Две канистры и полуторалитровая бутыль из-под белковой эмульсии, — перебивает Джейка Кэлли. За привычным спором никто не заметил её появления. Взоры устремляются к ней и её большой ученической сумке, которую что-то недвусмысленно распирает изнутри. Джейк заговорщически подмигивает. Эбби глупо улыбается. Кейн хмурится и снова становится похож на того Кейна, который обычно собранно патрулирует коридоры. Медленно на его лбу собираются морщинки недовольства и видно, что сейчас в нём борются два человека: один — молодой парень, который хочет весело отдохнуть с друзьями, второй — блюститель порядка, который по долгу службы обязан пресечь грубые правонарушения. Неясно кто из них побеждает, но когда Кейн заговаривает, голос его сиплый от раздражения. — Две канистры! Знать не хочу, кто вам это продаёт, и чем вы за это расплачиваетесь, — шипит он. — У кого-то есть еда, но нет выпивки, а у кого-то есть выпивка, но нет еды. Рационные карты всегда будут хорошей валютой. — Спокойно заключает Келли. — Достаточно! Сделаем вид, что я ничего не слышал, — недовольно бормочет Маркус, разворачивается, чтобы уйти, но, сделав пару шагов, останавливается: — Через пятнадцать минут после отбоя у меня. И не опаздывать! Эбби облегчённо выдыхает. Победил друг, а не охранник.***
На Ковчеге трудно было найти место более значимое, чем столовая центрального кольца. Этот отсек никогда не был пуст и каждый житель знал: если на станции что и происходит — это происходит там. В обеденные часы там принимали пищу и получали пайки. В другие часы, что менялись в зависимости от ситуации и известны были немногим, там приобретали деликатесы, алкоголь и прочие, отсутствующие в свободной продаже товары, вроде таблеток, запчастей, тканей и информации. В часы совсем редкие там вершили судьбы и свергали режимы. Заговорщики, прикрываясь картами, шахматами и го, скупали голоса, медленно двигая чащу власти в свою сторону. Там, а вовсе не в зале Совета принимались важнейшие решения. Обычные же люди проводили в столовой праздники, молились, собирались в кружки по интересам и устраивали турниры по играм. Там назначали свидания, признавались в любви и скрепляли признания браком. В последний выходной месяца все желающие, подавшие заявку заранее, стягивались в отсек. Не было в этом обряде ничего торжественного, только набор алгоритмов: выслушать речь канцлера, кивнуть в знак согласия с правилами, приложиться пальцем к экрану планшета, тем самым это согласие задокументировав, улыбнуться, поцеловаться и получить, наконец, заветный электронный код на приобретение жилья. В оставшиеся две минуты быстро принять поздравления немногочисленных приглашённых и освободить зал следующей паре. Пар бывало немного — обычно две-три. И все они ждали своей очереди за переборкой. Время, как и другие ресурсы Ковчега, также было распределено порциями на каждого. Тратить его сверх меры было нельзя.***
Канцлер выжидающе смотрит на Эбби, Джейк нетерпеливо переминается с ноги на ногу, гости тревожно шепчутся за спиной. — Ещё пару минут, пожалуйста, — просит Эбби канцлера и оборачивается к Вере Кейн: — Где Маркус? — шепчет она одними губами. — Он обещал прийти. Вера пожимает плечами. В её взгляде читается извинение и что-то ещё — очень похожее на понимание, от которого Эбби не по себе. Вера видит людей насквозь: смотрит им в глаза, а проникает в душу. Но Эбби не боится того, что Вера может увидеть в ней — в своём выборе она не сомневается. — Он придет, — успокаивает её Вера, голос у неё мягкий и тихий, и она ободряюще кладёт руку Эбби на плечо. Минуты на электронном табло бегут по возрастающей слишком быстро. — Мы не можем больше ждать, — строго возвещает канцлер. Джейк сжимает её руку сильнее обычного и спрашивает: — Почему для тебя так важно, чтобы он был рядом? — от вопроса тянет неприкрытым раздражением. — Не знаю. — Честно отвечает Эбби и пожимает плечами. Она и правда не знает, но ей кажется, в такой важный момент её жизни, Маркус должен быть рядом. — Начнём. Канцлер зачитывает речь, когда Маркус влетает в отсек. Он тихо извиняется перед всеми и становится рядом с матерью. Эбби улыбается — вот теперь, когда все близкие люди рядом, она действительно счастлива. По окончании церемонии она принимает поздравления, объятия, подарки. Кэлли приносит настоящий бумажный блокнот: его кожаная обложка сильно истрепалась, а первые страницы уже исписаны кем-то. Кем-то, кто жил слишком давно и ещё пользовался шариковой ручкой. Незнакомый язык — один из многих утраченных, блёклые чернила слабо угадываются на пожелтевшей от времени бумаге. Сразу ясно, что эта вещица с Земли, а достать такую редкость на Ковчеге сродни подвигу. — Где взяла? — восхищенно спрашивает Эбби. Кэлли едва заметно кивает в сторону Маркуса. — Это от нас, — говорит она, загадочно улыбаясь. Маркус подходит последним, сжимает руки Эбби в своих ладонях. — Поздравляю, — говорит он, — вы прекрасная пара. Я рад, что вы, наконец, и сами это заметили! Празднуют в новой каюте четы Гриффин. Помещение небольшое и ещё совсем пустое. Под стол отвели контейнеры из-под инструментов и медикаментов (всё то — пока ненужное, что удалось позаимствовать на работе), стульев и вовсе нет. Каюта неуютная: узкая, тёмная и затхлая — такие достаются всем молодым семьям. Годами позже, когда Джейк станет главным инженером, а Эбби выберут в Совет, у них появится жильё просторнее и светлее, но сейчас именно эта каюта кажется Эбби самой замечательной на станции, потому что это их с Джейком каюта. — Вот! — запыхавшийся Джейк ставит на стол две полуторалитровые бутыли. — Не поверите. Нашел томатный! — И это всё, что ты можешь предложить на собственную свадьбу? — ухмыляясь, спрашивает Маркус. — После ужесточения кое-кем некоторых законов и наказаний за их нарушение, достать что-то более крепкое стало невыносимо трудно, — огрызается Джейк. Маркус подходит к столу, плечом отодвигает Джейка в сторону и достаёт из заплечной сумки три пузатые бутылки самогона. Праздник продолжается.***
К концу рабочего дня станции Ковчега походили на большой муравейник. Десятки рабочих заполняли узкие коридоры: после изматывающих суточных смен расползались по каютам инженеры, готовились заступить на дежурства ремонтники, сменялись караулы охраны, высыпали на прогулку школьники и студенты. Стоило раз погрузиться в волны этой толпы, как тебя подхватывало течение, и ты уже себе не принадлежал. А когда течение выбрасывало обратно на берег, можно было обнаружить новые дыры на и без того истрёпанной одежде, не досчитаться пуговиц, заклёпок, а зачастую и более ценных вещей.***
По главному коридору станции Альфа катится поток рабочих. Эбби чудом удаётся разглядеть в этой реке Маркуса и выхватить его оттуда за рукав. — Привет, Эбби, — торопливо говорит он, сдавленно улыбаясь. Он озирается по сторонам, словно ищет кого-то, и видно, что её появление отвлекает его от важных дел, но так просто отпускать Маркуса Эбби не собирается. — Знаешь, ты мог бы зайти хоть на пару минут, — Эбби скрещивает руки на груди. Они видятся редко и совсем не разговаривают по душам. У Маркуса всегда находятся отговорки от приглашений в гости, и он больше никогда не приглашает к себе. Работа действительно отнимает всё его время, но это ещё не повод, чтобы не зайти к друзьям на кружечку... чая. Кларк скоро два года, она уже оббивает углы и то и дело пробует пухлыми коленками пол. Маркус вздыхает. — Я зайду, Эбби. Правда, зайду. Мне пора бежать. Совсем нет времени, — извиняясь, он разводит руками, и, что-то быстро проверив на планшете, ныряет в толпу. Эбби прекрасно понимает Маркуса, так как сама спешит: только из операционной, а через три минуты семинар по оперативной хирургии у студентов. Раньше ей казалось, что они всегда будут вместе, но взрослая жизнь всё круто изменила.***
Шлюз на палубе «В» станции Меха предпочитали обходить стороной, а между собой называли Голгофой. Старое слово из древних книжек отлично передавало его смысл и в современности. Не все, обретшие бессмертие в пучинах космоса, были мучениками, но многих смертей удалось бы избежать, будь законы Ковчега гуманней. Воздух в этом шлюзе казался гуще, давил неизбежностью, осознанием и чем-то ещё — разным для каждого, кто ступал за его створки — тяжёлые, с мутными стёклами, запечатлевшими сотни и тысячи последних вскриков.***
Кнопки на панели управления шлюзом мигают красным. Когда они загорятся зелёным — привычная жизнь Эбби закончится. В отсеке уже собрались люди: близкие и те, кто будет вершить суд. Маркус относится и к тем и к другим, поэтому Эбби стоит с ним поодаль от остальных. — Сделай что-нибудь, — её голос дрожит, и в нём проскальзывают умоляющие нотки. До казни остаётся пятнадцать минут, а она проводит их не с мужем. Понимая, что исправить ничего нельзя, Эбби не может так просто опустить руки, цепляется за последнюю надежду. Ирония в том, что эта надежда — Маркус. — Мы говорили об этом не раз. Я не могу, ты знаешь, — качает он головой. — Ты же чёртов советник! — почти срывается на крик Эбби. — Так же как и ты! – чужой, холодный, как лёд, голос. — Но я не правая рука канцлера... Маркус... — Эбби осекается, когда понимает, что это конец, что Маркус не поможет ни ей, ни Джейку. — Ты знаешь Закон, Эбби, — устало говорит Кейн, уходит и становится рядом с канцлером.***
В тот день Маркус сделал свой выбор. Эбби сделала свой. После казни они общались только по долгу службы, да и эти короткие встречи предпочитали сводить к минимуму. И если бы пару лет назад кто-нибудь сказал Эбби, что самый значительный момент не только своей, но и жизни всей колонии, она разделит с Маркусом, она бы усомнилась в адекватности этого человека. Если бы этот кто-нибудь сказал, что она будет рада разделить этот момент с Маркусом — она немедленно заставила бы этого человека пройти тест на психическую вменяемость. А ведь Эбби почти ненавидела Маркуса, пока не поняла, что сама ничем не лучше. А, быть может, даже хуже. Маркус, в отличие от неё, никогда не предавал родных людей, он просто от них отгородился. На Земле Эбби часто видела Ковчег. Во снах и наяву, в отражениях и тенях, в себе и в других. Ковчег перестал быть чем-то материальным — его костлявые обломки теперь далеко на юге постепенно врастали в землю, всё больше походя на скелет доисторического ископаемого. Но Ковчег навсегда остался невидимым отпечатком на всех жителях колонии. Бликом, заметным в их глазах и словах. В поступках, которые здесь на Земле не всегда оказывались верными. Здесь в беге ручья читался укор, в шелесте листьев — напоминание: не повторить ошибки предков. Выходило у них плохо. Конфликты по-прежнему раздирали. Определённости не было. Они пытались что-то строить, но всё это было настолько хлипким, что по прошествии времени расползалось в лохмотья, как старые тряпки. Стоило труда признать правду: некогда родная планета больше не была их домом, их место давно заняли другие, как бы они не убеждали себя в обратном. Эбби не была землянкой и не знала, как ей быть. Часто металась от плохого к хорошему и от хорошего к плохому, в надежде найти компромисс. Правила Ковчега на Земле не работали: они были направлены на выживание, теперь нужно было учиться жить. И они учились. Земля сама учила их, подкидывая только ей ведомые ребусы и головоломки. Ситуации, выйти из которых можно было только сообща. Земля учила мыслить по-новому, давая простор не только телу, но и чувствам. Земля меняла их, вытаскивая из людей то сокровенное, что было скрыто даже от них самих. Эбби думала, что после смерти Джейка в её жизни осталась только Кларк. Кларк, потерять которую, Эбби боялась больше всего. А потом она с тревогой поняла, что есть ещё один человек, вызывающий тот же страх потери. Забить этот страх проще всего было самообманом. Убедить себя, что ей совсем не тревожно отпускать Маркуса в разведку, что сердце не сжимается, когда слышны выстрелы неподалёку, что руки совсем не дрожат, когда его отряд не возвращается с рейда вовремя. Он как назло куда-то мчался. Эбби казалось, что к гибели, к искуплению грехов через самопожертвование. Она не могла позволить ему такую роскошь. Ценности и приоритеты здесь круто изменились, и важен был каждый. Маркус — особенно. Они часто виделись и много говорили, в основном о прошлом и будущем, но никогда о настоящем. Настоящее было слишком зыбким и могло измениться в один момент. Перебирая воспоминания, понимали, что виноваты оба. В тишине, которая всегда наступала по окончании разговора, свинцовым облаком висел груз, который оба притащили с Ковчега на Землю. Для Эбби — это был калейдоскоп выборов, рвущих горечью воспоминаний на части. Для Маркуса — жизни, обменянные на глоток разбавленного примесями кислорода воздуха. От прошлого всегда тяжело избавиться. Оно противное, вязкое, как болотная тина. И следы оставляет такие же. А ещё всегда проще простить других, чем себя. Поэтому, когда Эбби в первый раз целовала Маркуса, ей казалось, что она вновь предаёт мужа. И Кларк. И пришла её очередь отгородиться занавесом. Вот только Маркус не позволил. Всё, что копилось годами, вылилось в ту ночь. Тёмную, промозглую, вьюжную... и обнажающе искреннюю. Они высказали всё друг другу, но не словами. А когда взошло Солнце, не осталось ни упрёков, ни недомолвок. У каждого из них была своя ноша, но только на Земле они поняли, что необязательно тянуть её поодиночке. Это было странно. Держать его за руку, идти след в след по занесённой снегом тропе, укрываться от колкого ветра под куполом космопарашюта, прижиматься друг к другу плечами, есть за одним столом, спать под одним одеялом, встречать рассветы, кутаясь в его куртку и неустанно зевая, провожать закаты, греясь в его объятиях, ловить снежинки в ладони, лепить снежки, пытаться скользить по льду на нескользкой подошве, беспрестанно спотыкаясь, слушать хруст ломающегося под ногами льда... Цепляться за него, боясь упасть... Порой Эбби видела в них тех девятнадцатилетних: забытых и навсегда потерянных, как ей казалось. Тех девятнадцатилетних, которые пропустили что-то очень важное в своё время и только недавно нашли. Теперь им предстоял нелёгкий путь, и пройти его они решили вместе. В поисках собственного уголка, где небесные люди смогли бы вновь стать землянами, пришлось долго скитаться. Но они шли. Лесами, заболоченными шоссе, слабо угадывающимися среди поросли зелени. На север, туда, где озёра, истерзанные трещинами льда, простираются до горизонта. И солнце, скрытое в паутине снежной вьюги, похоже на мутную жемчужину. Они не знали, какой он будет — их новый дом. Но надеялись, что он будет там.***
Первое поселение небесных людей — это горстка нескладных домиков, теснящихся по периметру забора. Забор сбит из толстых брёвен и обшит железом, по самому его верху ползёт проволока, — люди вернулись на века назад — к камню и дереву, оставив будущему карбон и углепластик. Лес подступает к забору вплотную, щекочет его руками-ветками, забрасывает снарядами-шишками, незаметно пробирается молодой порослью на сторону людей. Ночами он запугивает их скрипом сухостоя и воем диких животных в чаще, напоминая, что он здесь хозяин — не они. Домики — горбатые и кособокие, выстроились в короткие кривые улочки. Их каменные стены облюбовали мхи и лишайники, а меж покатых крыш играет ветер. Треугольными оконцами, собранными из мозаики стекла, они всматриваются в забор, в небольшую продолговатую площадь и друг в друга. Дом Эбби стоит на окраине. Из окна кухни виден небольшой луг, отрезок извилистой тропы, ведущей к реке, и блестящий лоскут воды. Солнце играет бликами на низком потолке, а на широком подоконнике его жидкие лучи впитывают горшки с цветами. За спиной слышится знакомый стук шагов. Эбби догадывается, кого сейчас увидит, она очень зла на него и готова с ходу выказать свое недовольство, но обернувшись, неожиданно сталкивается с той самой ледяной маской, которую так давно не видела. С Маркуса сейчас можно лепить статую и ставить у главных ворот — отпугивать бандитов и налётчиков: напряжённые плечи, руки, сцепленные в замок за спиной, нетерпеливо вздёрнутый подбородок и сжатые в тонкую линию губы. Суровей образ не придумаешь, вот только глаза всё выдают. Не сумев сдержать смешок, Эбби фыркает, словно пятнадцатилетняя девчонка. Маркус кривит рот. — Значит, тебе это кажется смешным? — он вопросительно приподнимает бровь. По серой куртке его спецовки стелются диковинные цветы — зелёные, пурпурные, грязно-жёлтые — природа щедра на краски, а на чём рисовать, дети всегда найдут. Неделю назад витиеватыми узорами были разукрашены ящики с боеприпасами, три дня назад экзотические животные поскакали по стволу главной пушки, что стоит на защите деревни. Сегодня пострадала лишь одежда советника и с точки зрения безопасности — это меньшее из зол. Хотя наказания мальцам избежать вряд ли удастся. Некоторые вещи никогда не меняются, даже если меняется очень многое. Изо дня в день: утром на совещаниях, вечером — в их общем новом доме. Маркус Кейн как всегда наводит порядок, а Эбби «старательно его разрушает» — именно это фраза обычно звучит из его уст. Маркус конечно же принимает меры... Кто он без этого? Выгораживать соседских мальчишек Эбби не собирается, затевать серьёзный разговор тоже. При взгляде на Маркуса её гнев быстро затухает, и всё, что она может — лишь крепко его обнять. Слишком долго его не было, чтобы начинать встречу с препираний. Хотя импровизацию по ходу разведмиссии и изменение маршрута в последний момент на более длинный и опасный без согласования с канцлером, а то есть с ней, ему ещё придётся объяснить, — позже. — Не успел вернуться... пока был в столовой... куртку снял... оставил у двери... — между поцелуями пытается рассказать о своих злоключениях Маркус. А вечером они сидят у реки. Пологий склон холма стекает в широкий землистый берег — излюбленное место игр маленьких разбойников. — Что им теперь будет? — спрашивает Эбби, склоняя голову Маркусу на плечо. Заходящее солнце, похожее на рубин, висит у кромки горизонта, опускаясь ниже, оно рассыпается кровавым багрянцем по земле, отражаясь в осколках луж, по которым, гогоча, скачут дети. — Думаю... — хмурится Маркус, берет её руку в свою и переплетает пальцы. — Быть может огород? — с надеждой предлагает Эбби. — Нужна помощь в сборе урожая. — Нет, так легко они не отделаются. — Маркус беззлобно усмехается уголком рта, и Эбби понимает, что на кухне следующий месяц будет очень и очень шумно. В подтверждение этого, тонкий девчачий голосок взвизгивает и тонет в облаке общего гвалта. Под деревом, обозначающим стойку ворот, начинается возня — борьба за мяч в самом разгаре. Клубок рук, ног и голов пыхтит и пихается, то подбираясь ближе к заветной линии, то откатываясь назад. Дерево ворчливо скрипит от нежданного столкновения с кем-то из участников матча, а секундой позже вопли победителей и вздохи проигравших рассыпаются усталостью по земле. Чёрный от грязи и мокрый от слёз вратарь вопит, баюкая разбитую коленку. Вздохнув, Эбби выпутывается из рук Маркуса и идёт к пострадавшему. Кажется, только теперь она по-настоящему осознаёт, что у них получилось. Она так долго боялась себе в этом признаться. Слишком зыбким было их положение. Слишком уязвимыми они были. Было так много слишком, что, казалось, произнеси она правду вслух, её мираж растает. Они были никем: скитальцами между мирами — гостями в космосе и чужими на Земле. Это чувство до сих пор преследует Эбби. Застывшее дрожью на кончиках пальцев. Запечатлённое в сотне речей и обещаний. Отпечатанное в тысяче подписей — некоторые из них пришлось ставить кровью. Заслужить своё место на Земле оказалось сложно. Порой ей кажется, что не будь рядом Маркуса, она бы не справилась. Эбби знает, что обманывает себя. Справилась. Пришлось бы. Но без него было бы в тысячу раз сложнее. Они нашли своё место, и эфемерное будущее вдруг превратилось в настоящее. Осязаемое, живое, визгливое, болтливое и изгвазданное в песке по самые уши. Их настоящее — это дети. Первые дети Земли. Они не знают Ковчега, в них не отпечатались смерти его жителей, у них не было рахита и они никогда не слепли от недостатка химических элементов. Они плещутся в мелкой речушке, и за короткое лето солнце успевает оставить на их бледных тельцах полупрозрачный загар. Дети ходят в школу, обучаются биологии и анатомии, физике и астрономии. Они смотрят в небо с восхищением, мечтая однажды вновь оказаться в мире из рассказов взрослых. Придёт время, и потомки этих мальчишек и девчонок вновь откроют человечеству космос, и быть может тогда, они заслужат право называться небесными людьми, бороздя его просторы, исследуя и наблюдая, а не задыхаясь в консервной банке орбитальной станции. Пройдёт много лет, прежде чем люди будут готовы к этому, но сейчас, когда они только-только обрели дом, они должны сделать всё возможное, чтобы этот дом сохранить.