Тысяча один

— Знаешь, Марл, есть такая легенда, — голос у него тихий, уже давно отчаявшийся, он сам давно надежду потерял, но в тоже время какой-то проникновенно ласковый и нежный, достигающий самого дальнего уголка души, — что если сложить тысячу бумажных журавликов, то исполнится любое желание, — он сгибает бумагу пополам, потом сгибает ещё раз и ещё раз, в конце концов превращая лист в маленькую неаккуратную фигурку с кривыми перегибами. — Попробуем? «Попробуем» — только он не услышит. Никогда не услышит. Марл привыкла, знает, что больше не сможет достучаться до брата, ей больно: даже будучи рядом с ним, она одна, в кромешной тьме, прикованная к кровати, тяжкое бремя молодого и амбициозного брата. Но Фойфой рядом, всё равно рядом, не отказался и не думал отказываться, всегда и несмотря ни на что рядом: Марл благодарит небеса в те моменты, когда ледяную руку, которую она и сама уже давно перестала чувствовать, накрывает его тёплая ладонь, и он, с улыбкой, чуть-чуть грустной, рассказывает ей обо всём, что происходило с ним, пока его не было дома. Потому что именно в те моменты Марл снова хочет жить, отгоняет мысли о том, что хватит уже мучений и ей, и брату, что пора бы просто выдернуть все эти капельницы и задышать полной грудью. Марл не боится за себя, за брата боится — потому что брат всё ради неё отдать готов. Хотя она никогда и не думала, что заслужила. — Это пятисотый, — кивает слегка гордо, выпячивая грудь, а на его лице сияет улыбка: он стал куда более умелым в этом деле; перегибы все аккуратные и ровные, а на бумаге нет лишних вмятин. — Осталось ещё пятьсот. Когда всё закончится, я и тебя научу их делать! Ты только подожди, хорошо? Марл готова ждать, правда. Она-то это умеет. А вот брат-то может? Сможет ли Фойфой действительно дождаться того момента, когда всё это действительно, раз и навсегда, закончится? И как брат встретит этот конец? Марл не питает ложных надежд, она девочка смышлёная, да и в сказки верить разучилась тогда, когда к кровати буквально приросла. Она знает, что конец тут может быть только один, никакие журавлики не спасут и не помогут. Ей больше за брата обидно, чем за себя: она-то толком и пожить не успела, ничего не теряет, а вот Фойфой… — Тысяча, — прикрывает глаза, тяжело вздыхая и прикрепляя зелёного журавлика к остальным. — Марл, ты не против, если я кое-кого приведу сюда? Он поможет нам с тобой. Исполнит наше желание. У неё только одно желание: чтобы брату легче стало, чтобы прекратил жить для неё, чтобы для себя пожил. Это всё, чего она хочет. И если этот человек действительно в состоянии исполнить это желание, то Марл отдаст всё ради этого. — Тысяча один, — чуть улыбается Марл в другом теле, протягивая брату неумело сложенный из красной бумаги журавлик. Фойфой наигранно-обиженно фырчит: — Это что, мне тебя даже учить не придётся? Марл смеётся впервые за долгое время звонко и счастливо. — Ой, а ты умеешь? — вдруг раздаётся голос Принцессы, а после оная входит в комнату, поприветствовав семью Дран кивком. — Я просто всегда хотела научиться складывать оригами! — Научить? — помолчав минуты три, тихо отвечает Фойфой, Принцесса смущённо кивает. Марл счастлива: эти журавлики действительно небесполезны, и желание исполнилось. Её любимый брат, наконец, может улыбаться без грусти.