Последняя осень

Шел бесконечно долго, кажется, несколько километров безостановочно, а если б остановился, то потерял бы это приятное чувство единения себя с собой. Да, именно так. И не думал ни о чем. Вообще. Ночная Каракура приветливо и нежно приняла его в свои объятия. Вокруг тысячи безмятежных лиц, над домами – фонарные огни сливались в одно большое солнце, а Синдзи было все равно. Его кружил осенний ветер, мягкий джаз в наушниках дурманил разум. Эдакая эйфория – мимолетная и ускальзающая, как вода между пальцев. И шел куда глаза глядят, куда сердце ведет. А сердце у Синдзи странное и непонятное. Не понятное никому, кроме ветра и джаза. Он с ними почти един. Вот прямо сейчас. И до такой одури, что остановился бы и начал танцевать. На улице, посреди мощеного тротуара и в толпе незнакомых ему людей. И все бы оборачивались, кто-то бы даже кинул ему монетку. Он бы схватил первую встреченную красавицу и закружил бы в танце, известном ему одному. Но странное сердце велело идти дальше. И Хирако вышагивал мотив одной из мелодий Чарли Паркера, но люди действительно оборачивались и смотрели живо и удивленно. Сердце привело его в парк, где мало людей, но много желтых листьев на земле, на скамейках, вообще везде. И фонари такие же, вроде, а светили по-другому. Или так только казалось. В наушниках одна мелодия сменялась другой, и Хирако просто не выдержал. Осенний ветер превратился в даму сердца, красивую и златокудрую, с низеньким ростом и большими глазами. Синдзи учтиво предложил ей руку и завораживающим танцем повел к центру парка. Кругом золото опавших листьев. Осень и джаз. Одиночество и джаз. Он готов был молиться любым богам, лишь бы это не заканчивалось. Лишь бы джаз играл вечно, а зима не наступала. Лишь бы сохранить это терпкое чувство покоя в сердце. Насовсем. Навсегда. Хиёри стояла вдали. Знала, как дорог ему чертов джаз и минуты одиночества. Возможность побыть собой, живым, в мертвом теле, которое не вмещает силы его души. Она смотрела с умилением, но тоска царапала раскалённую грудь изнутри. Они все больны этим чувством. Подошла незаметно, решив, что уже поздно и пора возвращаться. Сам Хирако ни за что бы не додумался. «Мозг мелковат» — говорила Хиёри. Он ее не замечал. Или не хотел замечать. Но странная инерция все равно столкнула их. Синдзи смотрел, как она шевелит губами, но наушники снимать не спешил. Языку ли обращать все это в слова? Рука Хиёри в его ладони была несуразно маленькой, но он таки тянул ее за собой. В одинокий танец. Хиёри не вырывалась. Она не умела танцевать и хмурилась пуще обычного, но сердце щемило болезненно ярко, заставляя дышать чужим-своим одиночеством. Холодным воздухом и рассыпанным золотом вокруг. Последней осенью и самым дурацким человеком в мире. А Каракуре было все равно. И Хирако. Просто на мгновение он подумал, что Хиёри мелкая и большеглазая. И ее светлые волосы пахнут той же тоской. Она теплая. Теплее ветра. В ночном парке тихо звучал оркестр Гленна Миллера. Ветер срывал желтые листья. Двое танцевали никому не известный танец. Но Каракуре было все равно.