6 июня 1834

6 июня 1834 Сквозь мутную пелену слез Мариус увидел, как дверь распахнулась. Он вскочил с кресла, пошатнулся, и на нетвердых ногах вбежал в отворившуюся спальню, на ходу утирая глаза. - Козетта! - Мариус упал на колени возле кровати, сжимая тоненькую руку Козетты в своей. - О, Козетта! Прости меня! Я должен был быть с тобой все это время! Слишком слабая, чтобы что-то сказать, Козетта лишь улыбалась и гладила кудри Мариуса, зарывшегося головой в её подушку. Мариус, казалось, не мог пошевелиться, он только шептал извинения и крепко сжимал руку Козетты. Он плохо осознавал происходящее. Женщины, находившиеся в комнате, не осмеливались его окликнуть; да он бы их и не услышал. - Мариус, - Козетта нашла в себе силы заговорить. - Мариус, я не сержусь! Мне было бы сложнее, если бы ты меня видел в эти минуты; я была бы смущена. Я знала что ты рядом, ты всегда со мной! Но неужели ты не слышишь? О, послушай же! Мариус приподнял голову. Он пытался понять, что говорит ему Козетта. Несколько мгновений он напряженно вслушивался . Помимо голоса Козетта он различил какой-то другой звук - резкий, неприятный, но почему-то отозвавшийся щемящим чувством у него в груди. Несколько секунд Мариус слушал, как зачарованный. Он вскочил с колен. - О, Козетта! - выдохнул он, оглядывая комнату. - Где?... Где же?... В этот момент Николетта, осмелев, вышла из угла комнаты к ложу, на котором лежала Козетта. Мариус увидел, что Николетта держала в руках. - Сын! - Мариус воскликнул так громко, что Николетта вздрогнула от испуга. Ребенок у неё на руках пошевелился, Мариус в ужасе зажал рот рукой. Козетта, улыбаясь, протянула руки к ребенку; новый шум нарушил тишину комнаты: в дверном проеме показался старик Жильнорман. Он громко вздыхал и отчаянно жестикулировал, как будто пытаясь собрать мысли, витающие вокруг его головы, и превратить их в слова. Его лицо, казалось, светилось ярче любой лампы. Робкими шагами он приближался к Козетте, держащей на руках успокоившегося младенца. Не дойдя до кровати нескольких шагов, Жильнорман остановился и звонким дрожащим голосом заговорил: - Думал ли я, что доживу до этого дня? Чёрт возьми, конечно думал! Мариус, ты говоришь "Сын!" Мечтал ли я услышать от тебя эти слова? С самого твоего рождения! Два слова, всего два, которые, исходя из твоих уст, даруют мне блаженство: "Отец", обращенное ко мне, и "Сын", обращенное к этому крохе. Я твой дед; это мой правнук; почему же я сам чувствую себя отцом? Дети мои, как я молод в эту секунду! Козетта, богиня, мать! Ты прекраснее Мадонны, твой ребенок - милее любого ангела на небесах. О, дети, любите друг друга, рожайте детей, дарите жизнь! Козетта, ты сильна - роди Мариусу еще сотню ребят! Мариус, ты умен - воспитай из них достойных людей! Боже, Мариус, ты плачешь? Ну, ну, полно! Не стыдно упасть в обморок при таком потрясении! Мариус залился густой краской, он молча смотрел на деда, глазами умоляя его остановиться. Упасть в обморок, когда жена рожает, лежать в кресле за дверью, а не держать руку Козетты, терпящей страшные муки - от одной мысли об этом на глаза Мариуса вновь навернулись слезы. Он вновь упал на колени перед Козеттой. Жильнорман продолжал: - Чёрт возьми, Мариус, дорогой, ты сражался, ты был на волоске от смерти, никто не сомневается в твоей храбрости! Не каждому дано присутствовать при родах, некоторые мужья, по уважительным причинам, проводят это время в кресле, да, по уважительной причине, говорю я! Я не присутствовал при рождении ни одного из моих отпрысков; ты же так испугался за здоровье своей жены, что упал в обморок: так что же? Можно понять твою робкость! Козетта тебя не осуждает, правда же, дитя мое, милая, кроткая Козетта, твое доброе сердце не может сердиться на Мариуса! Нет, сердце матери занято сыном; что же, я не в праве этому мешать. Сын! Сын!... Жильнорман замолчал, длинная речь его утомила. Он встал, опершись на спинку стула, подле кровати, и молча любовался воркованием молодых родителей. - Мариус! У нас родился сын, - сказала Козетта, не отрывая взгляда от младенца. - Сыну нужно имя. Ты знаешь много достойных имен - как ты назовешь его? Мариус вздрогнул. Он выпрямился и застыл, взгляд его блуждал между Козеттой и младенцем на её груди. Ребенок пошевелился и открыл глаза. Мариус заглянул в них и больше не отводил взгляд. Мариус окаменел. Он вспоминал всех храбрых мужчин, которых знал в своей жизни. Туман, покрывавший воспоминания о восстании, вдруг рассеялся в сознании Мариуса. Он вновь увидел своих друзей такими, какими они были в свой последний день, какими они были на самом деле. Любой из них был достоин подарить своё имя его сыну. С горечью и удивлением Мариус понял, что не знал имен большинства из них. В своем затворничестве, в своем погруженном во мрак существовании, озаряемом лишь надеждой вновь увидеть Козетту, он не узнал этих людей так, как их следовало бы знать. Он не знал, чем они жили, кроме республики, о чем мечтали, кроме свободы. Курфейрак!... Единственный человек, которого Мариус называл другом, с которым он так долго жил бок о бок, Курфейрак!... он не знал его имени. Мариус склонил голову на грудь. Его голова приблизилась к сердцу, а его мысли - к отцу. Прошло то время, когда отец занимал разум Мариуса - сердце сына стало ему вечным приютом. И сердце Мариуса твердило имя отца. Но вместе с мыслью об отце возникла другая, на его лицо наложилось другое лицо. Жан Вальжан!... Его лицо, его белые волосы, его кроткий, мудрый взгляд - все ожило перед взором Мариуса. Человек, святой, ангел! Мариус не отплатил ему долг. Он обещал всю свою жизнь провести на коленях перед этим человеком, но судьба распорядилась иначе. Мариус принял решение. - Жан. Мы назовем его Жан, - глаза Козетты, полные тайной надежды, при этих словах засияли от счастья. Жильнорман одобрительно кивал головой. Комната погрузилась в благоговейную тишину. Прислуга покинула спальню. Старик, улыбаясь, тихо проследовал за ними. Мариус, Козетта и Жан остались одни. Единственный звук, наполнявший комнату - биение трех сердец, сливающихся в одно.