Преображение

Баки видит перед собой Стива, и ему кажется, что это какая-то чудесная сказка – слишком чудесная, чтобы быть реальностью. Сухие губы едва могут произнести какое-то число – Барнс не осознаёт, какое – и фамилию, как сверху нависает Стив. Сержанту хочется улыбаться. Это либо галлюциногены, либо сон, либо агония. В любом случае, тут есть Стив – с его тревожно нахмуренными бровями, честными голубыми глазищами (Баки кажется, что сейчас что-то во взгляде друга изменилось, но не может уловить, что именно) и заботливыми прикосновениями. Но последнее вдруг сменяется стальной хваткой, и Джеймс не готов пережить превращение восхитительного сна-со-Стиви в кошмар. И хотя это оказываются руки Роджерса, Баки всё равно всё это кажется жутким кошмаром, одним из самых отвратительных. Чёрт возьми, Стив теперь огромный по сравнению со своим прежним ростом. Барнс покачивается, стараясь ткнуться носом в – господи боже – широкое, крепкое плечо и вдохнуть запах. Роджерс теперь пахнет порохом, пылью, ледяным ветром и потом. Прежнего запаха – бумага, карандашный грифель, лекарства, жареные каштаны (на углу их часто продавал старик, но с началом войны прекратил) – как не бывало. Тонкий, едва ощутимый запах тела Джим не чувствует. Или чувствует, но не осознаёт, что это он. Единственное, что он понимает очень хорошо – всё происходящее один грёбаный сон, потому что это... преображение невозможно. А раз так, он может попытаться сбежать, сны ещё никому не мешали. Баки расспрашивает, с чего Стиви так изменился, и удовлетворяется короткими сухими ответами. Потому что обижаться на сон бессмысленно, хоть и очень хочется. Потому что он знает, что это – не Стивен Роджерс. Сопляк (Барнс думает о нём с нежностью, вспоминая бледные впалые щёки, горящий взгляд из-под светлой чёлки, тонкие пальто, тихий кашель, пачкающий тонкие пальцы грифель, покусанную нижнюю губу) другой. Неуклюжий мечтатель-самоубийца, и ещё мелкий. И сирота. Его мать звали Сарой. Джеймс не знает, почему вспоминает об этом. О тающей улыбке, редких яблочных пирогах, взгляде «позаботься о моём сыне», и – уже своём собственном – «Не нужно носить всё в себе, если есть с кем поделиться». Сейчас перед ним – не Стив. Незнакомец ловкий, быстрый, даже грациозный. Почти невесомый, и притом весивший наверняка под сотню кило. Он смотрит глазами Стива – но он не Стив, – осматривается, ищет выход, не вздрагивая от взрывов и запаха палёного мяса. Он приказывает голосом Стива идти следом, и Баки следует, чувствуя, как в голове постепенно проясняется серая муть. Идти над пылающей пропастью было не страшно. Упасть даже немного хотелось – почувствовать отделение души от тела, пролететь мимо Стива, приласкав призрачной рукой чужой твёрдый подбородок, и убраться восвояси, отбросив этот отвратительный сон, который так не хочет этим самым сном оставаться. Барнс окончательно осознаёт откровенный пиздец ситуации, когда Стив Роджерс – Стив, мать его, Роджерс, господи – почти перелетел через пропасть, живой и здоровый. Принять друга таким – будь честен хотя бы с собой, Джим, чужим – сержанту 107-ого пехотного настолько сложно, что он предпочитает думать что-нибудь вроде: настоящий Стиви в Нью-Йорке, как я и просил. Ложьложьложь самому себе и миру, но это легче, чем осознавать, что ни черта уже назад не вернётся, и не будет больше Баки накрывать собой чужое хрупкое тело в попытке остановить истерики и кошмары. Не будет больше Стиви сосредоточено вырисовывать черты лица лучшего друга, пока тот, шумно выражая протест унылым сопением, пытается не ёрзать на одном месте. Ну и, разумеется, знакомить девушек со Стиви (или его с девушками, хм) он больше не будет. Барнсу неожиданно захотелось проснуться на железном столе и узнать, что всё это – рождённый восплалённым воображением кошмар. А лучше – рядом со Стивом, прижимая к себе и целуя тонкую шею с выпирающими позвонками. Баки видит перед собой Стива, и ему кажется, что это какой-то круг ада, и всё обречено на повтор – слишком нелепо, чтобы быть реальностью. И разжимает руки. Зимний чувствует, как под черепом что-то начинает скребстись, чесаться, как будто аллергическая реакция или что-то такое, когда цель называет его «Баки». В глазах человека творится что-то невообразимое, но Солдат не приучен читать эмоции, он умеет только убивать. И снова поднимает ствол. Встреча на корабле «Озарения» самая символичная, потому что система даёт сбой, система отказывает в обслуживании, система не хочет выполнять задание и убивать человека с заплывшими голубыми глазами. Зимний мысленно ругается и изумляется ещё раз. И ещё. Кажется, он попал. Любая программа может сломаться, когда отказывает какая-то её часть, но как может отказать часть мозга, куда буквально вшиты рефлексы, языки и правила, которые он не может не соблюдать. Он машина для убийств, чёрт возьми, он не может ругаться, тем более на русском и так грязно. И изумляться он тоже вроде как не должен. Невыполненная миссия летит вниз, и Солдату хочется лететь за ней. Ему мерещится запах жареных каштанов. Зимний видит перед собой совершенно живую цель, и ему кажется, что это какой-то лютый пиздец – слишком ебанутые события, чтобы быть реальностью. Будь честен хотя бы с собой, Солдат, – говорит подсознание, и Зимний сдаётся. Цепляться взглядом за впалые щёки, чёткие скулы и твёрдый подбородок оказалось даже приятно. Чертовски приятно.