Никто не знает, что будет дальше

В гробовой мутной тишине он идёт мимо. Цукуё зачарованно смотрит на него: в его глаза, смотрящие куда-то за её спину, туда, где враг, глаза, обещающие смерть; смотрит на руку, держащую обыкновенный деревянный меч, в этой самой руке способный резать сталь. Ещё несколько шагов – и он пройдёт мимо, снова заслонит её от опасности широкими плечами, на которые вечно берёт ответственность, хотя порой этого совершенно не замечаешь. Но. Однажды он может просто сломаться, как и деревянный меч. Сколько раз он уже балансировал на краю? Сколько раз заглядывал смерти под ризу, и она прощала ему эту дерзость? Судьба – крайне переменчивая штука. И что же будет, если это – тот самый последний раз? Если это последние десять вздохов?.. Если это последние десять мгновений, когда она видит его странные алые глаза? Она вдруг понимает, что впервые застыла на месте от ужаса. Но не страх перед противником, не страх собственной смерти или смерти друзей. Прав был учитель: не привязывайся, не люби... Потому что ты начинаешь оценивать жизнь одного – в целый мир. Цукки вздрагивает, хочет протянуть руку – остановить? Но когда он совсем рядом, то совершенно неожиданно подхватывает её ладонь, притягивает к себе, обнимая за талию, и без раздумий целует. Впервые. Она застывает, не зная, отталкивать или же вцепиться и не отпускать. Но миг так краток: он отстраняется, довольно облизывается и тихо хмыкает: – Ну, вот, так-то лучше. Теперь и помирать не страшно. И идёт туда, куда должен. Где просто не может не быть. А Цукки, с бешено стучащим сердцем, заворожённо смотрит вслед. И вместо сладости на губах, ожидаемой от его поцелуя, – холодный металлический привкус. И вместо безумного счастья – панический ужас. А что если он никогда больше... Цукуё просыпается от крика: своего собственного, как она понимает позже. Привкус крови во рту, но она лишь банально прикусила губу – всё было сном, кошмаром. И леденящий ужас, тяжёлым маслянистым осадком оставшийся на душе. Она ни разу не целовала Гинтоки, но чувства, что вызвал тот краткий миг, были страшными: вместо счастья от свершившихся надежд и ожиданий, вместо бешено бьющегося от возбуждения сердца – она помнит замирающий стук и иглу боли. А что если и правда: однажды нарвётся на кого-то сильнее себя, он ведь ни за что не отступит! И что делать тем, кто останется? Что делать ей?! Ведь он никогда не пойдёт навстречу. Да скорее всего он и не любит её как-то по-особенному: друзья, быть может, хотя за друзей он как раз и пошёл бы в самое пекло ада. И если однажды он не вернётся из геенны, то она так и не сможет хоть раз... Через десять минут она уже мчится по крышам Ёшивары: не до сна. А этот кучерявый ничего не замечающий идиот, небось, спит сладким сном! И совершенно не знает о том, что так мучит главу Хьякко, сильнейшую женщину царства порока, понемногу сдающую свои позиции. Вот бы и правда избавиться от женственности, забыть про все желания, жить только защитой своего города и Хиновы – своего солнца. Вот бы не влюбляться так глупо... Но так было жутко знать, что всё может так закончиться. Она бежит по крышам всё быстрее и быстрей, не обращая внимания на землю. Прежняя Цукуё посмеялась бы над такой безответственностью – и была бы права: но прежняя Цукуё никогда не была влюблена, разве что мимолётно, в учителя, но то безвозвратно ушло, испарилось, растворилось во времени и в жизни. Да и детская влюблённость неожиданно отличалась от нынешней. Разве приходило ей в голову, тогда ещё маленькой девочке, что дорогой человек может в один не очень прекрасный день исчезнуть? А ведь так и случилось. Теперь же страх потери неожиданно дал удар под дых, выбив почву из-под ног. Кому расскажи, что неприступная луна Ёшивары поддалась чувствам? Цукуё незаметно проскальзывает в верхний город, сделав в памяти отметку: по возвращении задать трёпку страже, так безалаберно исполняющей свои обязанности. Солнце вызолотило восточный край города, ещё не показавшись, но наметив своё появление. В лицо бьёт тёплый летний ветер, обещая очередной душно-жаркий день. И зачем она сейчас бежит туда, где её совсем не ждут? Впрочем, дело даже в здравом смысле: ночь ещё не сдала своих прав, это лишь ей не спится от дурных снов. На первом этаже уже выключен свет и снята вывеска: бар закрылся до следующего вечера; окна на втором как обычно раскрыты настежь, даже нет необходимости идти через дверь. Он, конечно, спит. Простынь, заменяющая летними ночами одеяло, сбилась на пол, лишь самым краем опутав ногу и не желая сваливаться окончательно. Футболка задралась, открывая бок и живот, кое-где исчерченные едва заметными старыми шрамами. Детски-наивные трусы в клубничку немного сползли, оставив на обозрение полоску белых волосков: хорошо не ниже... Этот дурак живёт в одном доме с маленькой девочкой – разве можно быть таким невнимательным? Живя под одной крышей с учителем, она и представить не могла увидеть его таким. Всегда настороже, всегда собран, просыпался от одного шага, неположенного звука за дверью. Цукуё качает головой, уже почти позабыв, зачем пришла. Увидеть? Она присаживается у изголовья, минуту смотрит критически на его спокойное во сне лицо, впрочем, он и в обычной жизни чаще всего спокоен, порой даже слишком! Иногда хотелось бы вместо равнодушия почувствовать хоть отголосок той бешеной страсти, что просыпается в нём в бою. Любопытно, может ли что-то ещё в этом мире расшевелить его? Заставить быть серьёзным. Она протягивает руку и вдруг замечает приоткрытый глаз. Изумление так сильно, что какое-то время Цукки даже забывает дышать, обратившись в статую. – Ты мне снишься? – спросонья глухо спрашивает Гинтоки. В первую секунду она даже и не понимает значения слов, но прежде чем успевает выдавить чуть ли не заикаясь короткое «да» и отдёрнуть руку, и позорно убежать, оказывается вдруг лежащей на футоне, а над ней... Растрёпанный и взъерошенный со сна. Взгляд вместо обычно-равнодушного – очень внимательный, немного недоверчивый, изучающий. Ладонь, обхватывающая её запястье, очень горячая. И прижавшийся к её боку бок – тоже. За неожиданно зачастившим стуком сердца, она вдруг понимает, что ещё чувствует бедром, с которого успело задраться платье. Просто утро или это он так рад именно её приходу? – Дорогой сон, ты слишком реалистичен, – насмешливо говорит Гин, тоже почувствовав ситуацию. – Мой нежный организм не привык к таким эротическим фантазиям. – И пусть не привыкает, – едва переводя дух говорит Цукки, не смея, однако, пошевелиться – не то, что вырваться и сбежать. Вот он, живой, здоровый – никаких сражений и возможных смертей в ближайшем будущем. Можно забрать себе и не отдавать? – Тогда зачем ты пришла? – он, едва заметно поморщившись, немного отодвигается, не доверяя своей силе воли. Девушка лишь растерянно смотрит на него: да, зачем же, если не за этим? Убедиться, что с ним всё в порядке? Услышать его низкий хрипловатый после сна голос? Обнять, слушая стук сердца и ощущая крепость его рук? Зачем же? – Эй, ну чего ты... – как-то удивленно спрашивает Гинтоки, его взгляд прикован к её лицу. А потом Цукуё чувствует, как по виску скатывается непрошеная солёная вода, щекоча кожу. – Я ж ничего тебе не сделал, недотрога, чего рыдаешь?!.. Он пытается отстраниться, отпустить её от греха подальше, но девушка вдруг сама вцепляется, повисает на шее, уткнувшись в ткань футболки и прижавшись к широкой груди, заставив почти упасть на неё. – Мне приснилось, что ты умрёшь, – глухо и сбивчиво говорит она, – что тебя убьют, а я останусь стоять и смотреть... И ничего не смогу сделать. И не успею ничего сказать, не успею хоть чуть-чуть, хоть на мгновение – быть рядом... – Ооо, – понимающе и с едва заметной усмешкой тянет мужчина, – так нам просто приснился кошмар? Никогда бы не подумал, что суровой главе Хьякко нужна нянька в таком... Погоди, что? Цукки не отвечает, лишь сильнее стискивает руки, борясь со смущением, но не сожалея о своих словах. Гинтоки, наконец, сдаётся: чего толку добиваться от неё ответа? Он со вздохом выпутывается из её объятий и устраивается на подушке рядом, намереваясь продолжить прерванное занятие – спать. При этом как-то ненавязчиво и собственнически притискивает её к себе, заключив в объятия, – явно намекая, что она может остаться. Ну, и по желанию – тоже вздремнуть. Девушка, слегка отойдя от шока и беспардонности этого кучерявого идиота, пытается выпутаться уже по своей воле, но к её неожиданности это оказывается не так-то просто. Сделав пару попыток, она добивается только того, что оказывается ещё крепче притиснута к сильному телу – даже будучи сто раз гейшей, смущение никуда не деть! Ведь рядом не просто какой-то незнакомый клиент, с которыми, впрочем, глава Хьякко никогда и не общалась, а… Этот придурок. – Никакого сочувствия, – ворчит она едва слышно, в очередной раз порываясь подняться. – Пусти, наконец! – Женщина! – не выдерживает Гин, приоткрывая глаза и не отпуская её. – Ты приходишь ко мне среди ночи, признаёшься в любви, рыдаешь, забираешься в постель… – Что?! – …и заметь, я даже благородно не пытаюсь тебя оприходовать! – Ты что несешь, придурок?! Твоя бурная фантазия уже бесит! Беззаботно лежать рядом с рассерженной женщиной чревато самыми болезненными последствиями. В считанные секунды из ванильной парочки голубков они превращаются в уличных задиристых котов: вскакивают, переходят на повышенные тона, а кое-кто очень вспыльчивый ещё и за кунаи хватается, правда, когда Цукки обнаруживает, что сжимает острую сталь в руках, то спешит снова убрать их: она не для того пришла, не для того… – Что я сказал не так, а? Сон, к глубокому сожалению и раздражению Гинтоки, слетел с него безвозвратно. Цукки хочет запальчиво крикнуть «Всё!», но осекается: он прав. Пусть утрировано, ведь она совсем-совсем не признавалась ему ни в чем таком! Однако… Она хмурится, опускает голову, понурив плечи и разом угасая в своей ярости. – Из… извини, – тихо говорит девушка. – Забудь это… Она, не глядя на мужчину, идёт к окну, намереваясь покинуть комнату так же, как и попала в неё. – Знаешь, в моих кошмарах нет людей, – нагоняет её уже у самого окна спокойный голос. – В них никто из дорогих мне людей не умирает, не исчезает. – Цукуё останавливается, оборачивается, прислушиваясь: она не ожидала такой откровенности с его стороны. – А что в них? – не выдерживает она слишком затянувшейся паузы. Гинтоки сидит на разворошённой постели, скрестив ноги, и смотрит куда-то в окно, мимо неё. – Чаще всего – кровь. Поле, засыпанное костями павших и залитое кровью. От его вроде бы равнодушного тона становится не по себе. Она во снах видела сгорающего учителя, а теперь – идущего на смерть Гина. Как же чувствуешь себя, если Смерть – повсюду? – В общем… Я понимаю, – неумело заканчивает свою мысль он, недовольно вздыхает, отворачивается: речи о чувствах ему редко даются. Уйти после этих слов у неё не хватает духу. Она возвращается. Становится на колени, наклоняется ближе, чтобы мгновение спустя поцеловать его жёсткие, сухие губы. Уже не раздумывая о последствиях и миллионе «если»: вдруг просто отдаваясь чувству. Он отвечает сразу же, обхватывает её талию, без позволения сомневаться усаживает верхом. Она задыхается, обвивает его шею руками и прижимается ближе, не думая о смущении: слишком хорошо, когда он такой, когда жарко от его рук, скользящих по телу, от ощущения безудержной страсти и желания, исходящих от него. Затаившийся зверь, вцепившийся в свою добычу, но слишком сладко убивающий её. Она падает в эту адскую бездну. Она просто позволяет демону утащить себя на самое дно. Но чувствуя его горячие руки, иногда немного неловкие, но искренние; чувствуя его губы, язык, что ласкают со всей возможной нежностью; чувствуя нестерпимый жар внутри себя – она не жалеет. Она принимает его, отдавая себя, а он в свою очередь принимает её. Животная страсть? Инстинкт? Может и так. Но то чувство, что зарождается вместе с тем глубоко в душе, охватывает всё естество, дух и разум, весь мир – его не описать словами. Тёплое, щемящее – будто маленькое солнце зажигается. Ощущение единства с тем, кого любишь... Не громкие, но пустые слова, а невыразимое сочетание безмерного счастья и света. Искры от разожжённого костра, мурашки от единого прикосновения, срывающиеся с губ протяжные стоны. Ликование души, восторг тела... Шёпот имён, крепость объятий. И желание никогда не отпускать. ...Она засыпает рядом, уткнувшись носом в шею, вдыхая запах его тела и ощущая надёжность рук. Что будет утром, когда они проснутся вместе, в одной постели? Кто знает... Но что бы она не наговорила от наверняка нахлынувшего смущения – она не пожалеет. Однажды почувствовав это единство с кем-то родным – уже нельзя отказаться. Уже нельзя иначе. И она точно знает главное: он тоже больше не сможет отказаться от неё. *** Она резко просыпается, чувствуя, будто сердце сейчас выпрыгнет из груди – аж больно. Воздуха не хватает, мысли мечутся: приснится же такое... Так реалистично, что она почти поверила. И кошмар, и его руки и губы... – Что, на этот раз тоже скажешь, будто ничего не помнишь? – доносится возмущённый голосок Кагуры. – Гин-чан, ты ужасен! – Да уж, Гин-сан, с тобой такое не первый раз, – осуждающе ворчит Шинпачи. – Эй, вы вообще что городите?! Никогда такого не было! От этого голоса с Цукуё сон слетает в один миг. Она распахивает закрывшиеся было глаза, осматривается: не её! Это совершенно точно не её комната!.. А вот платье и прочие мелочи, вплоть до белья, лежащие у изголовья – точно принадлежат ей... – А как же история с Са-чан? – между тем настаивает Кагура капризным голосом обиженного ребёнка. – Да не было тогда ничего, выяснили же! И вообще: не орите с утра пораньше, сколько можно? – Гин-чаан, – тянет Кагура, – а ты теперь женишься на Цукки? – Что?! – ошалело в два голоса вскрикивает мужская часть сборища, хотя и объект разговора ошарашенно замирает на середине процесса натягивания второго чулка. – Хотя Цукки умная женщина! – нравоучительным тоном объявляет маленькая Ятозоку. – Она ни за что не пойдёт замуж за такого идиота. Я бы не пошла. – Да кто тебя возьмёт, поганка, – ворчит Гинтоки. Слышится звон, приглушенные ругательства: кажется, кому-то прилетело. Цукки оглядывается в поисках забытых вещей и клочка бумаги – ни того, ни другого. Ей пришла в голову идея оставить короткую записку и уйти, не прощаясь. Впрочем, она и не собиралась выходить к этой троице – слишком уж не по себе будет под их понимающими взглядами. Девушка покидает дом снова через окно, снова незамеченной – не оставив после себя напоминания. Записку она напишет в Ёшиваре, в своей комнатке на втором этаже – напишет и отдаст при следующей встрече, украдкой сунув в его руку. Что-то вроде «Ещё увидимся» или «Заходи в три». Или сама зайдёт в три ночи, завтра, чтобы не смотреть кошмары в одиночестве. Нахально разбудит и поцелует. Ведь кто знает, что там дальше.