Галоперидол

– Онейроидный синдром? Органический галлюциноз? Или шизофрения? – вслух думал Альфред, задумчиво водя ручкой по бумаге. Настенные часы с нарисованной на циферблате кукушкой показывали без пятнадцати четыре утра. Но любопытство было сильнее сна, поэтому доктор зависал над толстенной книгой по психиатрии. Дверь с тихим скрипом приоткрылась, в кабинет крадучись зашел Антонио. Устало свалился в кресло возле окна и потер пальцами виски. – Вот это ночка! Кстати, завтра переведу к тебе в отделение одного типа. Пришел в себя после отравления суррогатами алкоголя, соскочил с кровати и давай бегать, розетки затыкать. Носками, марлей, собственной одеждой. Думаю, это по твоей части. – Тони, однозначно по моей, – кивнул Альфред и рухнул лбом на книжные страницы. – Чего-то ты невесел. – Антонио! Четыре часа утра! Предлагаешь мне станцевать танго? Испанец рассмеялся, легко вскочил с кресла и рывком поднял Альфреда на ноги. – Танго! – объявил он и прижал к себе сонного врача. – Танец страсти и любви! – Чего-чего?! Может, лучше по пирожку из буфета? – но нет, его уже закружили в ритме горячего танца. Полы халата развевались от импульсивных движений, Альфреду в принципе можно было ничего не делать и стоять столбом, все взял в свои руки Антонио. От него требовалось лишь не топтать новые кроссовки реаниматолога. В конце импровизированного танца Тони оттолкнул его от себя, заставив упасть в кресло. – Ну что? Лучше стало? – улыбнулся он, поправляя брюки. – Мы как будто переспали. Альфред полез за пирожками, купленными еще днем в буфете больницы. Внезапно раздалось треньканье мобильного в кармане брюк Антонио. – Опаньки, это меня, – Карьедо взял телефон в руки. Через секунду развел руками, сцапал один пирожок и выскочил из кабинета. – Я побежал, труба зовет и горит праведным огнем! Но про пирожки я не забыл, не надейся! Альфред, снова оставшись один, отложил пакет с пирожками в сторону и снова взялся за книгу. Приходы Антонио всегда были сюрпризом, а уж уходы и подавно. *** – Эй, док, подъем! – кто-то настойчиво тормошил Джонса за плечи. Альфред вскинулся, едва не слетев со стула. Задремал за столом? Над ним стоял доктор Гилберт Байльшмидт и нетерпеливо потрясывал его за плечо. Этот неунывающий психиатр мог вдохнуть жизнь в любого пациента, не говоря уже о докторах-коллегах. Сегодня врач пребывал в одном из своих цивильных обличий: встопорщенные белоснежные прядки на макушке торчали во все стороны, халат расстегнут, под халатом черная, как уголь, рубашка. – Старик, неважно выглядишь. Может, потому что у тебя на щеке отпечаталась книга по психиатрии Детрокса? – улыбка во все зубы. – Рассказывай, что в отделении. Людвиг, который Мюллер, сказал мне, что ты у него ночью пациента отбил. Всем говорит, Джонс дрался, как лев, и кусал его за штанину. Что за пациент, из-за которого ты напал на заведующего наркологией? Альфред вздохнул и поправил сползшие с переносицы очки. – Вот карта пациента, – он двинул по столу папку. – Рабочий диагноз: Онейроидное состояние, галлюциноз. В прошлом опиоидный наркоман. В общем, поработаете сегодня вместе с лабораторией, пациент поступил ночью, и я о нем ничего не знаю. Кроме крошек анамнеза и имени. Первичный осмотр я провел, дальше твоя очередь. Бери на анализы все биологические жидкости, вплоть до слюней. Ах, да, того строителя я вчера выписал под амбулаторное наблюдение. – Там серьезный случай, как я понимаю? Серьезнее наших любимых даунят и галлюцинирующих работников. Альфред, не переживай, я перепишу твой диагноз, если что, – Гилберт хлопнул доктора по плечу, подмигнул левым глазом и, насвистывая пошловатый мотивчик, удалился в сторону сестринского поста. Альфред взял папку, перелистал страницы и вышел в коридор. По коридору в его направлении бежала медсестра, рассыпая заготовленные для больных таблетки. Бежала со стороны четвертой палаты, и Альфред прерывисто вдохнул. – Доктор! Я нигде не могу найти доктора Байльшмидта, а там… А он… А вы… Джонс на секунду зажал ее рот ладонью, давая ей время перевести дух, затем медленно опустил руку. – Теперь по порядку, что случилось? – Доктор, пациент, который вчерашний… У него снова судороги, а я… – Быстро за мной. Скрип кровати из четвертой палаты разносился по части отделения, пугая присмиревших олигофренов. Санитары распахнули тяжелую железную дверь, впуская доктора и запыхавшуюся медсестру. Иван, белый, как простыня, выдавал серию судорог. Веревочные стропы сухо трещали. Альфред вытащил из кармана фонарик и попытался приоткрыть веки. Зрачки расширились по всей радужке, изо рта полилась слюна. – У него галлюцинации, Софья, галоперидол*! Быстрее же! Одна из веревок с хрустом разорвалась, выпуская руки из заточения. Американец замешкался, и тяжелый удар кулака прилетел ему в солнечное сплетение. Альфред охнул, сползая на пол. Санитары в долгу не остались, быстро обвязывая новыми веревками-стропами запястья пациента, так, чтобы полностью обездвижить вышедшее из-под контроля тело. – Здоровый, как медведь, – пробурчал один из них, и в этот момент в палату вбежала медсестра с ампулой. – Придется потерпеть, – прошептал доктор, набирая в шприц лекарство, прокалывая иглой плечо Ивана и вводя препарат. По палате, улетая дальше по коридору, разнесся холодящий кровь вопль. Брагинский орал так, словно бы попал под локомотив. В палату с грохотом ввалился Гилберт, вытаскивая из кармана халата венозный жгут. – Что, черт вас возьми, тут происходит?! ______ Иван лежал на больничной койке, рассматривая стены, выкрашенные серой краской. По стене, отражаясь от круглого уличного фонаря за окном, скакали причудливые полосы желтого света. В полной тишине палаты было слышно, как на проспекте шумят припозднившиеся машины. За окнами клиники жизнь бурлила горным ключом. Люди спешили, чтобы глотнуть каплю домашнего тепла и уюта перед следующим рабочим днем. В его груди не проходило ощущение жжения. И чем дольше он терпел, тем больше болело сердце. Он хотел оградить себя от этой боли мыслями о том, как же у него чешется нос и что проклятые стропы слишком крепко держат его руки. Через несколько минут ребра горели так, как будто на них положили парочку раскаленных угольков. Брагинский перевел взгляд с потолка на грудь, приподнимая голову настолько, насколько позволяла фиксация, и закричал от ужаса, резко дернувшись в попытке сбежать от развернувшегося зрелища. Вся грудная клетка была открыта настежь, как двери в каком-нибудь супермаркете. А на сердце, обвивая его тонкими хвостами, сидели крошечные белые драконы. Маленькие пальчики с коготками впивались в сердечную мышцу, и драконы покачивались от каждого удара. Иногда кто-то из дракончиков выпускал из пасти искорку. Искры падали на сердце, причиняя его владельцу ту самую мучительную боль, от которой хотелось выть. Увидев, что они обнаружены, чудесные существа оскалились, приоткрывая пасти и показывая клычки. Самый мелкий из животных открыл кожистые крылья, чихнул и с легкостью взлетел. За ним один за другим взлетали другие, покидая место насеста и растворяясь под потолком. Русский не мог выдавить из себя ни звука, только пыхтел, силясь окончательно не спятить. Последний дракон в полете обернулся, выпустил смятый комочек из лап и со звоном вылетел в окно. В воздухе комочек развернулся, на кровать плавно легла голубая лента. ______ – Парни, чего такие кислые? Трое друзей сидели за круглым столом в одном из пабов города. Пятничный вечер нашептывал, что пора расслабиться и выпить. После напряженного дежурства это было отдушиной. Альфред не смог толком подремать днем после смены, помогая Мэтту расставить новую мебель в комнате. Артур, злобно хихикавший о том, что труд сделал из человека Альфреда, помогал братьям морально, выглядывая из-за дверного косяка. – Так чего? – повторил свой вопрос Франциск, заправляя светлую волнистую прядь за ухо. – Работа сведет меня в могилу, так же, как их… всех… – зеленые глаза Антонио, блестящие от огоньков гирлянд паба, мутно смотрели в стакан, словно бы он желал отыскать в пиве смысл жизни. «Их всех» его работа действительно могла уложить в гроб, за помощью к реаниматологам люди обращаются в последнюю очередь. – А меня сведет в могилу отсутствие опыта и знаний, – задумчиво сказал Альфред. – Пф, – фыркнул Франциск, отпивая из кружки. – Один пациент выбил тебя из седла? С чем там? С онейроидом? Ладно, пусть, хотя Гилберт уже переписал диагноз, звонил мне сегодня днем. Альфред поднял голову и сжал пальцами бока стакана. – Ну-ка… – Галлюциноз ему поставил. Сказал, парнишка совсем плохой, заблевал палату после аминазина и ушел в отключку. – А давайте я расскажу, как пациент с кровотечением из расширенных вен пищевода заблевал мне всю реанимацию темной кровью с примесью желчи, – проворковал Антонио и с грохотом поставил стакан на стол. – Может, не будем о работе? Мы так красиво выглядим, Франциск даже галстук надел, мы в кои-то веки в приличном месте. – Вообще, на онейройд это не совсем… – Франциск! – Молчу-молчу! Через полчаса пререканий и споров Тони и Франциск, довольно неуверенно держась на ногах, выползли в санузел. Альфред водил пальцем по дубовому столу, рисуя одному ему понятные узоры. – Я знал, что вы тут! – в паб, открывая дверь с ноги, ввалился… э-э-э, нет, пожалуй вполз доктор Хенрик Хансен, практикующий хирург с четвертого этажа клиники. – Я зна-ал! – он победно дотащился до стола. – Я почему-то верил в то, что ко мне сегодня подсядет прекрасный принц с белым конем, а не ты. – Альфред, прости, конь мне не по карману, – Хенрик, уже где-то хорошо подогревшийся, развалился на стуле. Хмельные синие глаза никак не могли сфокусироваться на Альфреде, то и дело взгляд падал на недопитую пивную кружку Антонио. – Мы как раз разговаривали о работе. Не хочешь присоединиться? – А-а-а, – многозначительно протянул датчанин и причесал пятерней волосы. Получилось еще хуже, топорщившиеся в разные стороны пряди теперь торчали почти вертикально. – О, Святая Дева Мария, кого я вижу! – воскликнул Франциск, доковылявший обратно до столика, а Тони радостно подозвал официанта. – Нам еще четыре кружки! Вечер плавно перетек в ночь, но коллеги и не думали сдавать назад. – И я ей говорю, что детка, сегодня ты пойдешь со мной, и плевать на двух твоих кошек, – заплетающимся языком сказал Хенрик, опрокидывая в себя еще одну стопку текилы. – Боже, мне всегда нравились решительные и умные мужчины, – пробормотал Франциск, задумчиво подпирая ладонью щеку. – Мне тоже, – ляпнул Альфред и, обратив внимание на начавшего булькать в подобии смеха Антонио, махнул рукой. – Забудьте. – Добро пожаловать в наш клуб анонимных голубых алкоголиков, – произнес Франциск, и все дружно рассмеялись, смотря на покрасневшего юного врача. *** Домой Альфред дошел на автопилоте, петляя по улицам и вспоминая дорогу. Доза выпитого алкоголя вызвала топографический кретинизм, но он не сдавался. Наконец он увидел знакомую дверь с табличкой: «Стучите, а лучше пинайте дверь со всей дури!». Это было творчеством Артура, скромным и беспощадным ко всем, кто его читал. – Альфред? – створка приоткрылась, являя ему Мэтта. Братец уже переоделся в пижаму, всклокоченная шевелюра и заспанное лицо не оставляли сомнений, что минуту назад он крепко спал. – Где Артур? – Спит, уже давно, – Альфред отодвинул Мэтта в сторону и прошел в прихожую. К нему на руки тут же сел попугай Абрикос, всеобщий любимец дома. Животное было куплено в переходе метро у жуткого вида дядьки. Попугая отмыли, вывели паразитов и обозвали Абрикосом за нежно-маисовый цвет перьев. – Ух ты мой маленький, хороший мальчик, – Альфред погладил птицу и прошел на кухню, доставая из кармана телефон. Мэтт, шаркая по полу тапочками, побрел обратно в свою комнату. – Кхе-кхе-кхе, да, Ал, говори, зачем я тебе понадобился в полночь, – прошелестел на том конце провода сонный голос Гилберта. – Гил, в отделении все хорошо? – Ты чего дунул, приятель? С каких это пор ты интересуешься своими психами на ночь глядя? Или совесть замучила? – Гил… – А-а-а, чтоб тебя! Держи отчет: Генри снова обосрался и намазал на обои какашки, Рон надул в штаны, Нора покусала санитарку и сдернула шторы с окна. Ты удовлетворен? – А вторая и четвертая палата? – Алкоголика вынесли в морг, отмучился наш живчик. Кроватку застелили, палату в порядок привели, не волнуйся. В четвертой палате все ровно, но парень, похоже, собрался в реанимацию, на пирожки Карьедо. – Что? Почему? – Аминазин не пошел, тут только «галочка» поможет. Загрузился наш герой, в оглушении, но баллов тринадцать по ШГ* есть. Судорог больше не давал зато. – Сомнительное достижение. – Я как понял, галлюцинации начинаются во время приступа судорог. А потом, после фазы галлюцинаций, глубокий и тревожный сон. Альфред, если честно, я такого никогда не видел. Но пока отделение почти пустое, так что докопаться до истины никто не будет мешать. Позже, когда Альфред вышел из душа и лег в постель, в его голове роем ос летали мысли, не давая сосредоточиться на сне. Дверь в его спальню негромко скрипнула. – Как день? – на край кровати сел Артур, держа в руках чашку чая. – Я слышал, как ты пришел. От тебя.. э-э-э.. как же вы там пишите в своих историях болезни? «При осмотре резкий запах алкоголя изо рта»? Так вот, при осмотре тебя резкий запах алкоголя отовсюду. – Брось, не такой уж я и пьяный, – улыбнулся Альфред, беря у брата кружку. На самом деле, несмотря на количество выпитого, в его голове была необыкновенная ясность. – Как дела с уголовниками? – Не называй их так, Альфред. Старший брат работал юристом по миграционным вопросам. Если Альфред на своей работе жил шприцами и лекарствами (а иногда светофорами и дорогами, освещая дворы синим проблесковым маяком «скорой»), то Артур – миграционными картами и судейскими залами. Из дома по утрам он выходил в пиджаке и галстуке, гордый, как орел. Альфред привстал на кровати, поставил чашку на тумбочку и обнял брата, прижимаясь щекой к его плечу. – Что это за наплыв нежности? – Артур мягко провел ладонью по светлым волосам. – У тебя все хорошо? – Артур… Спасибо за чай. «Мы – это наши решения. Именно они определяют будущее, не правда ли?»