ночные прогулки (не) с тобой

Опять опаздывает. Девушка дует на покрасневшие от холода пальцы и рассматривает высокую елку посреди площади. Вместо звезды на верхушке – улыбающееся мультяшное солнце и, если честно, выглядит жутковато. Часы на башне бьют половину; гул ударов отдается в ушах, и девушка притопывает на каждый, пытаясь согреться. – Прости? Сынри подходит сзади, топчется неловко на месте и избегает смотреть ей в глаза. – Давно ждешь? – Не очень, – врет она и несмелым жестом смахивает ему снежинки с черной челки, красиво уложенной умелыми руками стилиста и все еще жесткой от лака. Ей очень хочется подняться на носочках и поцеловать его хотя б в щеку – прижатся губами к холодной коже, пусть и на секунду, не мечтая о большем. По правде говоря, она давно уже не смеет мечтать. Сынри треплет неумело ее по плечу и, наклонившись, коротко чмокает в уголок губ. Не поцелуй даже, а так, клевок. Жалкая пародия нежности, которой так не хватает. – У меня мало времени, – предупреждает Сынри. Она кивает, глотая комок в горле. В последнее время у него никогда нет времени. А она – скучает. Безумно. Скучает по тем беззаботным вечерам, когда они гуляли допоздна, и Сынри не нужно было никуда спешить или волноваться. Когда они оба жили в предвкушении, что скоро сбудется главная мечта его жизни, которая уже потихоньку начала воплощаться в реальность – на лице парня все еще виднеются остатки сценического макияжа. А она даже не накрашена совсем – только скромный бальзам для губ, который совсем замерз на холоде. Снег под ногами шуршит и превращается во влажную кашу. Улицы вокруг переливаются яркими огоньками – гирлянды, хлопушки, новогодние рекламы так и слепят глаза. Сынри рассказывает что-то про свой день, она же большей частью отмалчивается. Что ей рассказывать? Вместо этого она старается придвинуться ближе и цепляет своим мизинчиком его. Так теплее. Снежинки на плечах Сынри играют отбликами золотистого счастья, предназначенного – увы! – не для них. – Мы едем в Америку, – говорит Сынри, когда они подходят к ее дому. На улице работает лишь один фонарь, да и тот стоит в другой стороне. Лицо Сынри прячется в темноте. – Я дебютирую весной. Или летом. Вот так просто – о событии, которого они ждали с таким нетерпением, которое обсуждали столько раз вечерами, лежа на пушистом ковре перед телевизором. Должно быть радостно, но у нее дрожат губы. – Поздравляю. Сынри кивает, пряча руки в карманы. Он жует нижнюю губу – всегда так делает, когда хочет сказать что-то не очень приятное. – Знаешь... Давай расстанемся? Она опускает глаза и ковыряет носком легких сапожек кучку снега на земле. Под ресницами отчаянно щиплет. – Так будет лучше, – добавляет Сынри и выпрямляется. Он неловко обнимает ее за плечи и похлопывает, когда она быстро кивает. Он выше ее всего на полголовы, а кажется большим и надежным. Она трется щекой о его куртку, и ноздри щекочет запах лака для волос. Она чувствует, как Сынри коротко вдыхает, пытаясь подобрать слова, но все-таки молчит и гладит ее по мокрым от снега волосам. – Я позвоню? – спрашивает он, выпуская ее из объятий. Она кивает, мечтая скорее спрятаться в тени подъезда. Она машет ему на прощание и берется за холодную ручку двери. За спиной раздаются его быстрые уверенные шаги. Она замирает на пороге, отчаянно борясь с собою. До боли в кончиках пальцев хочется оглянуться. А нельзя, разочаруешься же, глупая. Единственное спасение - крепко зажмурить глаза, загоняя непрошенные слёзы. Она не будет плакать, потому что она большая девочка и знала, что все закончится именно так. Но разве можно быть готовым к тому, что в груди расцарапали по живому, отчаянно бьющемуся сердцу? Подъезд встречает промозглым холодом и сыростью. С ресниц срываются соленые тяжелые капли, текут жгучими дорожками по замерзшей коже. Доставая ключи, справляясь с замками, девушка вытирает со щек запоздавшие слезы и признается – она уверена, что Сынри не позвонит.