После шторма и бури

Данте не курит. Но огонёк тлеющей сигареты от чего-то завораживает его. За окном моросит дождь. Час, два... около того. Он медленно, но верно вгоняет охотника в состояние лёгкой апатии своей тошнотворной, заунывной дробью. Стиснутое, тёмное небо прижимается к вывернутым оконным рамам и невидимой, густой как кефир массой наполняет разгромленную комнату, в которой целыми остались, кажется, только грязные, изъеденные трещинами стены. Но Данте нет дела. Настолько, что, устроившись на полу средь груды обломков, он уже не чувствует, как скользит, задевая его, время. В воздухе кружатся клубы пыли, из разбитого окна разит холодом, а от сигареты тоненькой извивающейся нитью тянется голубоватый дым. Зыбкий свет лужицей растекается вокруг тлеющей горстки пепла - он заменяет Данте камин. Дни прибавляются друг к другу без всякого смысла, бесконечно и однообразно. Им нет ни начала, ни конца, пока он не влипает в какую-нибудь грязную историю. Но это только на миг. А потом все опять идет по-прежнему, часы и дни снова складываются в бесконечную вереницу будней. Это называется жить. Комната подернулась туманом. Тем, что все еще были полны улицы; он сочится из стен, из мостовой. Данте чувствует, как к горлу подкатывает тошнота. Все, чего он сейчас хочет - услышать шаги, хоть чьи-нибудь. Но слышит только треск осыпающейся штукатурки. В воздухе кружит пыль, оседает на теле, смешиваясь с кровью, забивается в нос. Данте сдавленно кашляет и как-то беспомощно отшвыривает окурок в сторону. Тянется сбитыми пальцами к эфесу Мятежника, но не находит в себе сил поднять его. По ту сторону разрушенного здания мелькает тень. - Балда. Тяжелая подошва размазывает россыпь искорок по полу и тут же прилетает Данте в бок, оставляя на коже грязный развод. Свирепый, покачивающийся на своих длинных ногах, Вергилий с трудом выдерживает груз своего трофея - огромной рогатой головы, оскалившейся в предсмертном реве так яростно, что невольно бросает в дрожь. - Ты мог войти через дверь. Данте слегка разочарован, едва заметная дрожь в голосе выдает его. - Ты бы не пошел мне открывать, - пожимает плечами брат, и тонкие черты его прекрасного лица отвердевают. В предвкушении предстоящей беседы он с нескрываемым раздражением разгребает обломки мебели и стен ногой, неизменно задумчиво смотрит куда-то в пустоту, но дьявольскую голову из рук не выпускает. А Данте молчит. Молчит и долго, так невыносимо долго смотрит брату в глаза. "Послушай, тебе ведь не трудно сделать усилие?" Рогатая голова с грохотом падает на груду обломков, поднимая клубы пыли и щепок. Вергилий опускается рядом и отирает со лба пот, развозя по лицу кровь. Никакой симпатии он к человеку рядом не чувствует - просто они похожи, в этом все дело. Застряв между мирами, они все глубже грязнут в одиночестве, каждый в своем. Данте зовет его по имени, тихо и неосознанно, будто в бреду. Теряется в мыслях, но смакует на языке каждый слог, каждый звук. Скрюченные от холода пальцы переплетаются с его собственными, и от этого крошечного, незаметного действа комната наполняется теплом, таким далеким и призрачным. - Ты только не уходи, ладно?