Привычка

      Наверное, это была привычка. Все их отношения, от и до — просто привычка. Так было спокойнее, удобнее, скучать не приходилось. Быт, опять же. С какой стороны ни взгляни — всяко вместе получалось лучше, чем поодиночке. По крайней мере, Джинпачи довольно успешно себя в этом убеждал, проводил регулярные и умеренно эффективные пятиминутки самообмана. Аракита по этому поводу ничего не говорил — он вообще скупился на слова, если только не жаловался на что угодно, что взбесило его в тот или иной день.       Просто привычка, заполняющая пустоту. По крайней мере, Джинпачи хотел в это верить. Потому что сколько времени уже прошло — почти год, — но отпустить Маки-чана он не мог, и в мыслях то и дело возвращался к эфемерному «а если бы». Если бы не уехал, если бы поговорили раньше, если бы не часы и километры. По отношению к Араките это было форменным свинством, и Джинпачи отдавал себе в этом отчёт — встречались-то, дай бог памяти, ещё с мая, и, если быть с собой честным, жаловаться было не на что. Жизнь прекрасна, так сколько можно страдать. Только изменить ничего не получалось. Привыкнуть, разве что.       Понемногу Джинпачи привык и стал довольно успешно делать вид, что никакого «лучшего соперника» в его жизни никогда не было.       А затем Маки-чан решил прилететь к чемпионату. Джинпачи об этом узнал от Аракиты, а тот — от Кинджо. Сообщил с заметной неохотой, явно до последнего сомневаясь, а стоит ли вообще говорить. Домой он в тот день вернулся очень поздно — Джинпачи уже собирался ложиться спать, — выдохшийся после очередной (или внеочередной) тренировки и с ощутимой за несколько метров аурой раздражения.       — Выглядишь трупно, — не посчитал нужным промолчать Джинпачи, клюнув его в уголок губ. Волосы Аракиты всё ещё были влажными после душа — видно, сразу поехал домой, даром что по пятницам университетская команда обычно выбиралась погулять в центр Шизуоки.       — Двести километров, — Аракита на пару секунд прижался щекой к его щеке, отстранился и шумно вздохнул. Он действительно выглядел серым от усталости. — Не тебя одного гоняют, про, и не только наших мелких. Университетские соревнования через неделю после школьных.       — Кинджо тоже в команде?       — А ты сомневался? На пару надерём зад Мейсо, — Аракита едко фыркнул, тонкие губы скривила язвительная усмешка. Мимика у него была, пожалуй, чересчур выразительная.       — Я так и не понял, кто из вас кому грегари, — Джинпачи потёр покрасневшие от усталости глаза. Он был хроническим жаворонком, и почти вошедшие уже в привычку поздние отбои изрядно его выматывали.       — Ну у тебя и постановка вопроса, — Аракита кисло улыбнулся и махнул рукой. — Ладно, я в спячку. Если просплю будильник — разбуди в пять, лады?       — Не вопрос.       Не сказать, что они много разговаривали — как правило всё сводилось к монологам Джинпачи и редкому хмыканью Аракиты. Сегодня, можно сказать, он подбирался к собственному лимиту красноречия.       Аракита затих, отвернувшись лицом к стене. По дыханию Джинпачи слышал — не спит. А затем тихо, но очень внятно сообщил всё той же стене:       — Макишима прилетает.       Джинпачи выдержал неудобную пятисекундную паузу — не театрального эффекта ради, просто новость ударила по голове не хуже, чем бордюр на позавчерашней тренировке, когда вся их сборная поучаствовала в эффектном завале.       — Зачем ты мне об этом говоришь? — наконец, спросил он, очень стараясь, чтобы голос звучал ровно.       — Имеешь право знать, вроде как, — буркнул Аракита. Он абсолютно точно был уязвлён. — Не чужие.       — Но…       — Ты бы всё равно узнал, а ко мне потом были бы претензии, мол, чего молчал.       — Ничего подо…       — Ещё скажи, что я неправ.       — Прав, — вздохнул Джинпачи. Спорить не было смысла. — А мне как реагировать?       — Как хочешь — так и реагируй.       Джинпачи замолчал. Вообще-то это было форменное хамство, но он был в слишком сильном эмоциональном раздрае, чтобы возмущаться.       Кажется, Аракита ждал ответа, но Джинпачи не спешил высказываться. Мысли метались по голове, дробно бились в стенки черепа — так громко, что, отдавались гулким эхом. Вскоре размеренное тихое дыхание оповестило, что Аракита уснул, а Джинпачи ещё долго слепо смотрел в стену и перебирал ставшие привычными «если бы».

***

      Маки-чан действительно был на финише. Ждал поодаль, ещё более бледный, чем обычно — похоже, Лондон солнечными днями не баловал, — нелепо-пёстрый в своей кислотно-полосатой футболке. На фоне Тадокоро, раздобревшего ещё сильнее, чем был в прошлом году, Маки-чан выглядел даже не болезненно-худым, а почти гротескным, эдакий паук-сенокосец необычной расцветки. Впрочем, от ветра он не шатался, и на том спасибо.       Джинпачи с неожиданным смятением осознал, что ничего не чувствует.       Ну, почти ничего.       Радость встречи, бесспорно. Старый друг, старый соперник — этого не сотрёшь, что было — то навсегда отпечаталось в памяти. Но того щемящего ностальгического счастья, которое Джинпачи, если уж быть с собой до конца откровенным, предвкушал, не ощущалось. Сердце не рвалось из груди, не билось рыбой об лёд, трепыхнулось слегка — и заработало в привычном ритме.

***

      Гонки, особенно не свои, всегда оставляли их обоих морально выпотрошенными.       Джинпачи до сих пор чувствовал себя тушкой форели на ледяном крошеве. Такую хорошо запекать с травами. Надо будет приготовить, кстати…       Мысли расползались во все стороны потревоженными муравьями — старались отвлечь хозяина от единственной действительно важной темы, которая грызла его с аппетитом старшей сестры, дорвавшейся до пиццы во время диеты. Прогрызала даже простыню, которой Джинпачи постарался отгородиться от мира и уткнувшегося взглядом в конспект Аракиты. Не хотелось думать, как грузили инженерный факультет, если с самого начала каникул приходилось вкалывать… Очередной муравей конвульсивно дёрнулся и затих.       Нет, от таких зубов и настойчивости не спасёт ничто.       — А если бы я ушёл? — всё-таки спросил Джинпачи, немного сдвинув простыню. Под ней становилось нечем дышать.       — Это было бы твоё решение, — Аракита неопределённо дёрнул плечами. — За рукав бы не цеплялся.       Как наждачкой прошёлся. Джинпачи проглотил уксусно-кислую обиду.       — И что, было бы совсем всё равно?       В ответ донеслось неопределённое мычание. Кажется, конспект интересовал Аракиту куда сильнее. Джинпачи сердито саданул локтём, куда попал — попал под рёбра. Аракита потёр ушибленное место и со вздохом отложил конспект.       — Ты сейчас на признания в вечной любви напрашиваешься, что ли? — голос звучал устало и тускло, будто бы пыльно. Если голос вообще может быть пыльным.       — Ледышка, — Джинпачи недовольно поджал губы. Было обидно, хотя точно сформулировать причину не получалось. Аракита снова шумно выдохнул, облизнул обветренную корку на нижней губе.       — А ты бы хотел, чтобы я устраивал скандалы?       Джинпачи помолчал. Если подумать… Если хорошенько подумать…       — Не знаю.       Джинпачи сел на край кровати, свесил ноги. Возле щиколотки немедленно начала плясать залетевшая мошка.       Аракита за спиной зашуршал простынёй, закопошился. Конспект с глухим стуком упал на пол — нужно будет постараться, чтобы выудить его из небольшого промежутка между стеной и кроватью.       Джинпачи не стал отстраняться, когда его привычно обняли за плечи. Это всегда успокаивало, подействовало и сейчас.       Тёплое дыхание защекотало кожу шеи. Тоже очень привычно.       — Я рад, что ты остался, — тихо сказал Аракита. — Извини, не умею я со словами… Так поймёшь?       Как не понять. Сам ведь тоже со словами… не умеет. Плести тонны чуши — пожалуйста, но высказать, что действительно важно — никогда не умел. В этом они с Аракитой были похожи.       Джинпачи, извернувшись, смазанно клюнул его в щёку и затих.       От прикосновений Аракиты по коже разливалось мягкое тепло. Временами он бывал непривычно, почти по-кошачьи ласковым.       Джинпачи слишком хорошо знал, к чему ведут такие ласки. И не имел ни малейшего желания сопротивляться.       — И всё-таки, почему мы до сих пор вместе, — проворчал Джинпачи, откинувшись на подушку. Плечо знакомо засаднило, и Джинпачи не слишком изящно извернулся, пытаясь разглядеть красноватый след укуса.       — И почему? — Аракита сыто улыбнулся.       — Привычка, — Джинпачи пожал плечами и немедленно поморщился от назойливой боли, слабой и оттого ещё более противной.       — Для такого фанатика здорового образа жизни у тебя очень вредная привычка.       Джинпачи нахмурился и попытался пнуть Аракиту под простынёй. Пару раз промазал и сдался, тем более, его очень настойчиво обняли.       — Ты даже не представляешь, насколько вредная. Встречный вопрос.       — Привычка, наверное, — Аракита прижался губами к его плечу, замер ненадолго, будто задумавшись, и тихо фыркнул: — И немножко любовь.       Джинпачи поневоле пожалел, что под рукой не было камеры или хотя бы диктофона. Со стороны Аракиты такие признания были редкостью. Даже большей редкостью, чем хорошее настроение. Джинпачи закрыл глаза и позволил себе задремать в собственнических объятиях.       Наверное, действительно привычка. И ничего плохого в этом нет, если подумать. И даже ничего странного.       В конце концов, привычка — вторая натура.