***
— Эй, ты, куда так торопишься? — Тэхён медленно поднимает глаза на троих парней, лениво скользя взглядом по каждому из них. Губы сами растягиваются в едкой усмешке от понятия того, что его поджидает. Ким Тэхён — подросток со своими комплексами и странностями, который не перестаёт верить в хорошую, ещё не раскрытую, добрую сторону мира. При этом повидав в жизни много преград и трудностей, которые тяжёлыми камнями ограждали его путь. Но мечты давно сбиты в дорожную пыль, развеяны в прах, а он всё равно усердно не принимает этот жалкий исход его наивных детских желаний. — Иди-ка сюда, — один из парней, наверное, глава местной «банды», подзывает отчего-то совсем спокойного Тэхёна к себе жестом руки, невинно хлопая глазами. — Ну же, не бойся. Нужно просто о чём-то поговорить. И Ким почему-то верит, зачем-то кивает неведомо кому и медленно, совсем боязливо ступает по полупустому скверу к группе юношей, с каждым сделанным шагом сокращая между ними расстояние. «У всех есть возможность измениться… Может, это именно этот случай?», — мелькает приятная, согревающая душу мысль в голове, и Тэхён на секунду даже позволяет уголкам губ еле заметно подняться вверх. Ведь давно хотел видеть обидчика в роли своего друга. А то, что происходит дальше, он запоминает смутно, мелькающими перед глазами эпизодами — лишь едкие фразы, брошенные в его сторону, перед тем как парни исчезают за ближайшим поворотом. Тэхён падает на асфальт, сгибается от боли, обхватывая живот обеими руками, и хватает ртом пинком выбитый из лёгких воздух. Тратит время на осознание факта, что в придачу ему досталось ещё множество кроваво-красных следов, и на разбитых губах цветёт улыбка. Не счастливая, нет. Печальная, сквозящая отчаянием, вдоль и поперёк пропитанная грустью. А дальше как по сценарию: идёт домой, мелко дрожа и заметно хромая, чтобы там уже, в кругу семьи, натянуть на себя любимую всеми маску — улыбку.***
В классе стоит тихий гул, учитель время от времени отворачивается от доски и недовольным взглядом сверлит хулиганов на последних партах, а Тэхён подавляет желание спрыгнуть с окна второго этажа, лишь изредка поглядывает на безоблачно-голубое небо и терпит тычки в рёбра. — Эй, серая мышка, — Тэхён упорно игнорирует голос из-за спины, и за повторным окликом следует тычок меж лопаток, прямо на одну из не заживших ран, от чего Ким давится хрипом, не слетевшим с губ. — Тебе, серая мышь, говорю. И Ким почему-то не обижается на этот заевшийся со временем псевдоним, намертво приклеенный к его ничем не примечательной натуре: приелось, не цепляет. Синие и серые синяки, оставшиеся от очередных побоев, лишь служили наглядным примером, в очередной раз доказывая правильность подобранного ника. — Что? — его голос на удивление звучит довольно непринуждённо и ровно, безо всякого волнения и страха, которые он пытается подавлять. — Что?! Что тебе ещё нужно? — шипит он, когда все эти провокационные действия и не думают прекращаться, и думает, что сказал это слишком громко, потому что все присутствующие в классе уже давно смотрят на него, а учитель вообще поворачивается всем корпусом. — Ким Тэхён, это уже которое предупреждение за день?! Собрал вещи и за дверь! — Простите, сонсен-ним, — Тэхён кланяется, смотрит на указывающего на дверь учителя и послушно собирает вещи в рюкзак, а затем так же направляется к выходу.***
Мать Тэхёна начинает что-то подозревать уже с пятого дня, когда раны на руках от якобы падения не заживают (или они просто свежие), а мальчик с каждым днём становится поникшим и разбитым. Поэтому Тэхён, сидя за своим столом, решается на ещё одно маленькое враньё: — Пап, мам, я записался на занятия по каратэ, нам сказали обязательно записаться на одну секцию. — Хорошо, сынок, главное, чтобы тебе это нравилось, — отвечают ему родители, всё также улыбаясь, хотя во взгляде матери не убавляется волнение за здоровье сына. Киму отчего-то становится противно, потому что врать родителям — самое худшее из всего, на что он когда-либо решался. Враньё, лукавство, утайка, скрытие правды +1, и он устал. Эта не такая усталость, что бывает от недосыпа или от напряжения за весь день, а такая, которая терзает душу и тянет вниз грузом невысказанных проблем. «Тэхён-а, ты не хочешь сменить секцию на рисование или фехтование, например? Сын, мы волнуемся за тебя. Каждый день у тебя расцветает новый синяк», — говорила мать, присаживаясь на край кровати и гладя сына по макушке. «Мам, не стоит беспокоиться так, правда. Я ведь уже не маленький. А синяки у меня наверное от того, что я усердно тренируюсь и часто падаю. Ничего, заживёт» — отвечал Тэхён и дожидался, когда мама выключит свет и, тихо вздохнув, прикроет за собой дверь. Он мог бы всё это закончить одним размахом сжатой в кулак руки, но он не мог. Это не было последствием его страхов и хорошим воспитанием. Это было от того, что обижал его именно Чонгук. И он не мог его тронуть. Что-то не позволяло. Вот только… что?***
Удар. Удар. Ещё один. И ещё. Тэхёну больно. Больно принимать каждый раз на себя удары, не в силах дать отпор. Насчитывать более двадцати маленьких синяков на дню. Каждый день собственноручно латать раны, стоять у зеркала шкафа в своей комнате и смотреть на своё тело, рассматривать незажившие раны, бледно-синей вереницей тянущиеся от шеи до предплечья, от плеча до груди. И Тэхён не выдерживает, его золотое терпение доходит до исходной. Он пытается встать и, уперевшись ладонями в колени, слегка пошатываясь, снизу вверх смотрит на своего обидчика, возвышающегося над ним. — Почему я? — хрипло шепчет Ким и через силу выпрямляется, сжимая зубы, чтобы не показать слабость. — Почему именно я? — отчего-то севшим голосом продолжает он и отхаркивает, кажется, кровью. Тэхён испускает смешок и за два неуверенных шага настигает Чонгука. Хватает того за шиворот рубашки и притягивает, яростно смотря в его глаза. Если бы рядом с ним была его свита, то Тэхён явно не решился бы на этот отчаянный поступок, но судьба, видимо, сжалилась над ним, и теперь он мог позволить себе выговорить всё то, что уже долгое время терзало всю его сущность. — Не ты, а такие, как ты. Вы мозолите нам глаза своей, блядь, радостью, которой у нас никогда и не было, — Чонгук не сопротивляется, его губы изгибаются в ухмылке и замирают с нею же, а Тэхён рычит и посильнее прижимает того затылком к стене. — Почему?! — кричит, злость кипит в нём, и он уже не видит смысла сдерживать себя. Ким меняется местами с Чоном, ловко переворачивая его в другую сторону, и с силой толкает в грудь, позволяя тому уронить себя на твёрдую поверхность земли. Чонгук не вытерпливает и делает ответный удар. Второй удар приходится Чону куда-то между рёбер, но он упорно держится на ватных ногах, всё так же пытаясь ответить, и это у него даже немного получается. Вот только Ким, больше похожий сейчас на хулигана, избившего не первого школьника, от чего-то становится сильнее. Чонгук падает обратно на асфальт и обхватывает пострадавшее колено, что-то сдавленно хрипя. — Я не намерен это больше терпеть. Я не хочу это больше терпеть, — кидает он последние слова через силу, отворачивается от Чонгука и, вытирая предательские слёзы, ступает прочь.***
Всё идёт своим чередом, и Тэхёна греет мысль, что, возможно, его жизнь начинает налаживаться. Он всё ещё выслушивает едкие фразы в его сторону, принимает тычки и становится свидетелем неприятных проделок. Теперь, спустя долгое время, Тэхёну не противно разглядывать своё отражение в зеркале в школьном туалете или в своей комнате. О синяках и ссадинах, когда-то заполнявших своей разнообразностью белое полотно кожи, напоминали лишь маленькие шрамы, оставшиеся от прежде особенно глубоких ран. Когда их взгляды случайно пересекаются в коридорах школы, в столовой или же на уроках, Ким читает в глазах Чонгука немного обиды, немного осознания своих поступков, и от того — сожаление. Избивать или трогать Тэхёна перестают вовсе. А желание перестать быть мальчиком для битья заменяет намерение стать хорошим другом для столь несчастного Чонгука. Как бы странно это ни звучало. — Почему ты такой злой? — однажды поздним вечером, после уроков, Тэхён поднимается на крышу и застаёт Чонгука там, сидящим на краю парапета, свесив ноги. Чон лениво оборачивается на голос и, заметив его, вздыхает как-то грустно. Или Тэхёну всё-таки просто кажется это. Он аккуратно, скромно, будто бы боясь сделать лишние шаги, подходит к нему и мягко падает рядом. — Наверное, потому что несчастный, — отвечает он, смотря при этом на запад, где солнце неторопливо уходит вниз, окрасив небо в приятные краски заката. Взгляд его пустой, но при этом сквозит злобой и тенью отчаяния, которая пробирает до костей, потому что смотря сейчас на такого настоящего Чонгука, хочется просто утянуть и заключить в объятья. Или Тэхёну просто так кажется. — И что сделало тебя… таким? — вопрос слетает с губ до того, как Тэхён вообще успевает понять, что сказал, и он сглатывает, осознавая, что затронул не касающуюся его тему, что, наверное, сейчас Чонгук на него разозлится и уйдёт. — Ты и вправду хочешь узнать? — Чон оборачивается на своего собеседника и слабо улыбается, что неуместно в такой ситуации, и ловит слабый кивок от второго. С минуту он просто смотрит на ноги, вырисовывая на них непонятные узоры указательным пальцем. — Я не видел родителей с рождения, рос в детском доме. Приёмные родители били, отбирали у меня все карманные деньги, а затем и вовсе бросили.. Пришлось вернуться в детский дом, где мне были не очень рады, — губы тянутся в горькой ухмылке, а Чонгук останавливается, чтобы втянуть носом прохладный осенний воздух и поёжиться от зябкого холода. — В тринадцать я сбежал и стал попрошайничать, воровал, иначе как мне жить на гроши? Устроился жить в подвале, пока меня не нашла одна чудная женщина, которая вскоре приютила, но… она умерла. Какая ирония, правда? — Тэхёну становится не по себе от смеха Чонгука, потому что в нём слышатся истерические нотки со странной примесью страха, которые пробирают до самых костей. — У той женщины не было никого, поэтому дом она, оказывается, оставила на меня. У меня была тяжёлая жизнь, ладно? Тэхёну становится внезапно очень больно, и он закусывает губу, переводя взгляд в грустное осеннее небо. Тишина окутывает их с ног до головы. И молчат они не потому что не знают, что сказать, а потому что так нужно. Тэхён идёт домой, изредка пиная редкие камни на своём пути, когда осознаёт, чувствуя себя подавленным неестественным розовым цветом заката, что не все люди с такой участью злые, как Чонгук. На следующей день он его нагоняет за воротами школы и, боясь, что тот может в любой момент сбросить его руки, сорваться и уйти, хватает за локоть и поворачивает на себя. — Хочешь… — дыхания не хватает на полное предложение, поэтому он останавливается, чтобы вздохнуть, делая вынужденную паузу. — Хочешь, покажу тебе хорошую сторону мира? Сторону, которую ты безнадёжно отвергаешь, не принимая её. Хочешь? И Чонгук заглядывает в оранжевые в свете солнца глаза, в которых плещется забота, недоверчиво глядит на сжавшие его локоть пальцы, но всё же медленно кивает, ощущая себя подавленным странными чувствами, которых он прежде никогда не испытывал. Не испытывал. Никогда.***
Чонгук уверенно идёт впереди, тогда как Тэхён боязливо, немного неуверенно плетётся сзади, недоверчиво косясь на прохожих, так же странно смотрящих и на него. «Куда мы идём?» — вопрос застревает в горле, не став даже тихим шёпотом. Тэхён боится спугнуть открывшего настоящего себя младшего, думая, что тот в любой момент может начать вести себя как до этой поры. — Это больница, Тэ, — отвечает Чонгук, а дальше замолкает, не считая нужным продолжать, и даже как-то умудряется пресечь его попытки разъяснить что-либо. Они молча заходят внутрь, и Тэхён просто не может не прочувствовать всю боль, которую испытывает сейчас Чонгук, потому как тот сильно сжимает его ладонь в своей. Они проходят регистрационную, и что успевает подметить Тэхён, так это печальный взгляд регистраторши, проводивший спину уходящего Чона. Лифт открывается в сопровождении тихого звона, и двое медленно, почти боязливо заходят внутрь и молча смотрят на цифровое табло, дожидаясь нужного этажа. Чонгук подходит к двери одной из многочисленных палат, в шахматном порядке выстроенных по обеим сторонам длинного холла. Тэхён смотрит, как его рука ложится на дверную ручку, и мягко тянет вниз, открывая деревянную ограду, и уже сам тянется к его ладони, переплетая пальцы. Внутри бушует смесь непонятных и от того пугающих чувств: что-то, что будоражит сознание и волнует кровь, приводит дух в мятежное и тоскующее состояние, но при этом, ему становится смутно спокойнее, когда взгляд уже в который раз скользит по переплетённым пальцам. И будто бы весь страх, заполнивший его за все те годы жизни, понемногу вытекает, уступая какому-то трепетному чувству, нагло устроившемуся в укромном уголке сердца. Дверь открывается, и к их взору предстаёт обстановка палатной комнаты: в центре комнаты располагается белая кровать; в левом углу, у стены, стоит белый шкаф; с правой стороны кровати находится маленькая тумбочка, того же цвета. Комната полностью, вдоль и поперёк запятнана белой краской, и совсем не так, как представлял до этого её Тэхён, ни разу не побывавший в этих четырёх стенах, — совсем убого. И лишь яркие игрушки различных цветов придавали какую-то нехватающую этому месту хоть и еле ощутимую, но радость. — Привет, Хосок, — радостно тянет Чонгук, прижимая к себе прибежавшего мальчика, но Ким готов поклясться, что видел слёзы на его глазах. Чёрт. — Знакомься, это Тэхён — мой друг, Тэхён, а это Хосок — мой брат, — продолжает Чон, и он, Тэхён, напрочь забывает обо всём, просто застыв с широко открытыми глазами. «Ты говоришь правду?» — хочется ему спросить, и он думает, что сам наверняка сейчас прослезился. Другом. Он назвал его другом. Он об этом мечтал, зная, что верил в несбыточное, но всё-таки не переставал об этом думать и холить в задворках сознания мысли об их походах в кино, посиделках в кафе и просто прогулках по бульвару. Мечтал, помните? Они проводят с Хосоком несколько продолжительных часов, оставляя крошечное тепло, которое будет греть душу мальчика ещё долгое время и внесёт в однотипное пространство множество красок, которые будут храниться в глубине его сердца. Уходя, Тэхён обнимает мальчика долго-долго, сильнее прижимая к груди. Внутри бурлит необъяснимо тоскливое чувство отчаяния, и он не знает почему, но хочет расплакаться навзрыд, совсем как в детстве: подавляя всхлипы подушкой и размазывая слёзы маленькой ладонью. Когда они идут по коридору в обратном направлении, за открытыми дверьми виднеются различные пациенты: неподвижно лежащие на кроватях мужчины; бледнокожие женщины, которые тихо спят; плачущие дети, сквозь слёзы зовущие родителей. Лица многих отрешённые, совершенно пустые, нет в них ничего запоминающегося. Мимо проезжают больные, сидящие в инвалидных колясках, и пробегают несколько врачей, волоча за собой кровать-каталку. — Все они скоро тоже умрут, — хрипло шепчет Чонгук, обжигая горячим дыханием ухо, а Тэхён через силу сглатывает ком в горле, но так и не находит, что ответить. «Нет, не умрут», — хочется сказать ему, но он знает, что не может. — Он мне не родной, — объясняет позже Чонгук, когда они медленно идут домой, невесомо прикасаясь плечами. — Когда я сбегал с детского дома, ему было только пять. Он заплакал, и я сказал ему перестать, обещая вернуться. Хосок медленно закивал и послушно вытер слёзы. Он тогда намертво был привязан ко мне, а я — к нему. В свете медленно уходящего за горизонт солнца, два юноши выглядят особо маленькими, беззащитными. Чонгук понимает, что своё горе всегда острее других ощущается, кажется особенным и неповторимым, никому непонятной личной ношей, поэтому к концу своей речи, он уже содрогается от переполняющей его безнадёжности. Говорит о том, что когда он рассказал мисс Чжу (так называли ту чудную даму, нашедшую его в подвале), она, не задумываясь, оформила все необходимые документы на усыновление ребёнка. Самым тяжёлым ударом для них обоих стала её смерть в автокатастрофе. Она оставила семнадцатилетнего мальчика и десятилетнего, который, как оказалось позже, был болен раком крови. Чон непроизвольно думает о том, что в его жизни, наверное, не может быть всё хорошо. Как жаль, что он привык к этому. Чонгук понимает, что своё горе всегда острее других ощущается, кажется особенным и неповторимым, никому непонятной личной ношей, но внимательно вслушивающийся в каждое слово Тэхён кажется в его глазах вдруг таким понимающим, что смог бы разделить это горе на двоих. Впервые за все те годы безмолвного молчания, он наконец может выговориться кому-то, кроме потрёпанной временем тетради, сумеет вылить из себя все переживания, и с этим чувством доверия, наверное, ничто не сравнится. — Я зову его Хоуп, иногда, — говорит Чон, при этом смотрит на опускающееся солнце и замедляет шаги. — Потому что он не перестаёт верить, лелеять внутри крошечную надежду на выздоровление.. Он знает, что умрёт. Он смирился. Но всё же, чёрт возьми, не перестаёт верить в чудо, — он останавливается, опускает голову и смотрит под ноги, колени его дрожат, и руки тоже сотрясаются мелкой, надломанной дрожью. За отросшей чёлкой с глаз срывается слеза, и Тэхён провожает её тихим вздохом. Тэхён чувствует, что что-то в груди больно кольнуло и ухнуло вниз вслед за солёной каплей, и ему не нравится это чувство. Поэтому он просто обнимает и притягивает второго к себе, смыкая руки за его спиной и позволяя Чонгуку заплакать в своих утешительных объятьях. Тот доверчиво жмётся, а на душе становится вдруг так легко, и слёзы с его карих глаз падают уже не переставая. В свете медленно уходящего за горизонт солнца, окрасившего небо в неестественный розовый цвет, два юноши выглядят особенно маленькими, беззащитными, но в то же время — несломимыми, являются теми, кто может идти ровно вопреки всем трудностям, ограждающимм их жизненный путь. — Ты всё ещё хочешь показать мне, что не все люди с такой судьбой злые и несчастные? — тихо спрашивает Чонгук, но не отстраняется, теребит подол его футболки и утыкается лбом в его предплечье. — После того, как увидел этих невиновных ни в чём умирающих людей, ты хочешь показать, что есть хорошая сторона? Хочешь убедить меня в обратном? — голос сиплый, усталый и тихий, выходит еле слышно, но достаточно, чтобы Тэхён это услышал. Чонгук будто бы не спрашивает, не уточняет и не вопрошает, потому что это звучит как просьба. Он цепляется за Тэхёна, как за спасательный круг, и просит, умоляет доказать обратное. Поэтому он повинуется, обнимает крепче и шепчет: — Да… Я докажу.***
Ким не знает, сколько всхлипов запомнила его подушка за эту ночь. Он плакал так, как не плакал ранее никогда, топя в этих слезах всю обиду на несправедливость. Позже, — намного позже — когда за окном уже светлело, Тэхён включил свой ноутбук и, открыв текстовый документ, стал печатать ещё одну тысячную сказку с хорошим концом. Написал о жизнелюбивом и верящим в чудеса мальчике, который победил свою тяжёлую болезнь и вернул себе все те краски, что он успел потерять, будучи заключённым в унылой белой комнате.***
Прошёл круглый месяц с тех пор, как Чонгук с Тэхёном посетили туб. диспансер, а затем и пошли в детский дом. Тэхён достаточно доказал, думается Чону, когда тот выходит из школы и терпеливо дожидается второго у калитки учебного заведения. Сумел довести до него и до его очерствевшего сердца, что, да, есть люди добрые, есть люди сильные и заботливые. На лице Чонгука чаще цветёт улыбка, и он даже смеет надеяться на хороший конец этой затянувшейся истории, пропитанной печалью. Они идут по запомнившемуся маршруту, заходят в пекарню, приятно звеня колокольчиками, висящими над дверью, а потом, накупив много сладкого, направляются в больницу к Хосоку. Раза три в неделю они навещают детский дом, где их с распростёртыми объятьями встречают дети, поочерёдно читают им сказки и придумывают разные игры, балуя ребят различными призами. Неделю назад они стали свидетелями хорошей новости, которая гласила о том, что нашёлся донор на пересадку костного мозга. Тэхён просто не смог сдержать в себе слёзы и плакал дольше получаса, а Чонгуку пришлось его успокаивать в своих объятьях. Свои слёзы он и не пытался сдерживать. Ким в тот день рассказал родителям о Хосоке и почти на коленях умолял оплатить половину из общей суммы стоимости операции. Согласились. Остальное Чонгук подкопил сам, работая и днём, и ночью. Операция прошла успешно. И вскоре Хоуп действительно начал поправляться.***
— Сегодня я поссорился с другом, — Чонгук хрипит и отводит взгляд в сторону, уныло рассматривая носки потрёпанных временем ботинок. — А с другом ли вообще? .. — Что случилось? — обеспокоенно спрашивает Ким и тянется рукой к его лицу, разглаживая большим пальцем морщины, залёгшие между бровей. Тот молчит, видимо не считая нужным объяснять, или же подбирает нужные слова. — Чонгук… — Знаешь, Тэ, — неожиданно перебивает его Чонгук и поджимает губы. — Ты такой наивный… Мне иногда становится жаль тебя. Знаешь, в чём твоя ошибка? Ты всё ждёшь от людей того, что они перестанут быть такими, какие они есть. — Чонгук, что.. — Послушай, Тэхён. В этой жизни нельзя никому верить. Ни мне, ни друзьям, ни даже себе и своему подсознанию. Все они врут. Меня все кидают.. Говорят, что пойдут со мной хоть на край света, а сами исчезают, оставляя меня на произвол судьбы, — юноша вздыхает и поворачивается всем корпусом к Киму, пытающемуся осмыслить всё только что услышанное. — Мы теперь с Чимином, по-видимому, уже не друзья. Он полюбил одну девушку, видишь ли, которая любит прилежных мальчиков, а не бунтарей и прогульщиков. Говорит, что я в это его втянул, и что если бы он не ходил со мной, не оставался бы во фрэндзоне. Чонгук замолкает, и Тэхён тоже молчит, не спешит нарушать молчание, прерываемое лишь равномерными дыханиями и тихим шелестом осенних листьев. Они наблюдают за тем, как последний лист клёна, растущего напротив скамьи, с тихим прощанием позволяет унести себя этим самым ветром, а голое дерево всё равно стойко обещает перенести эту зиму. — А ведь я никому и не был нужен, — вдруг подаёт голос Чонгук, разрывая грустную тишину, и его слова звучат не как вопрос, но и не утверждение. Скорее, как приговор. Вероятнее, как истина, захлестнувшая его волной одиночества и накрывшая с ног до головы. — Не.. не правда, — отрицает Тэхён, смотрит на друга зло и осуждающе, но тот будто бы и не замечает этого — упорно стоит на своём. — Я с детства был окружён бессердечными людьми, намертво привязанными к своим лживым маскам. Вот теперь какая речь может идти о доброте и верности? Я никому.. — Не правда! — уже твёрже и напористо. — Мне… Тэхён смотрит на его грустные карие глаза, а Чонгук думает, что тот заглядывает в самую душу. И позволяет глядеть дальше, разрешает читать, как открытую книгу. Ким двигается ближе, сокращая расстояние между лицами, да так, что Чонгук чувствует на своих губах тёплое дыхание, набирает воздух в лёгкие и на выдохе выдаёт: — Нужен мне. Ким подаётся вперёд и льнёт губами к чужим. Чонгук не отстраняется, смущённо обхватывает его плечи и притягивает ближе к себе. Он отчего-то оказывается очень податливым, кажется запредельно хрупким и нежным. Тэхён улыбается в поцелуй, смотря на то, как неловко отвечает ему второй, потому что причина ясна и понятна — он у него первый. Они отстраняются друг от друга, когда живительный воздух совсем покидает лёгкие, и прижимаются лбами, тяжело дыша. А потом смотрят друг на друга и заливаются счастливым смехом. — Нужен мне, слышишь?***
«Что изменилось?» — думает Тэхён, уже привычно улёгшись на своей кровати и смотря на себя в отражении зеркальной поверхности, находящейся прямо напротив него. От постоянных побоев до неловких и мягких прикосновений; от постоянных синяков и ран до редких, но таких приятных следов от укусов, которые теперь действительно украшали полотно его молочной кожи; от блёклого и тусклого отблеска веры где-то в самой глубине радужки глаз до самых ярких искр счастья. И Тэхён думает, что, наверное, изменилось многое. На осмысление не даёт фраза матери «Милый, к тебе пришли», и Ким уже бежит на первый этаж по лестничному пролету, подлетая к стоящему в коридоре Чонгуку, и, как обычно, взяв того под руку, тащит в свою комнату. Тэхён намертво запечатляет этот момент в своей памяти и оставляет храниться в сердце. Чонгук медленно перегибается через стол, невесомо, смущённо целует Кима в губы, затем неловко приседает рядом с ним на колени. Смотрит на него сверху вниз и впервые за все полгода их отношений тихо и искренно произносит те заветные два слова, которые вызывают волнение и трепет в самом сердце. — Люблю тебя. И Тэхён думает, что, да, многое изменилось. И вместе с этим изменился и Чонгук, оставляя всё в прошлом и согласившись идти с ним, Тэхёном, вместе, переплетая пальцы в замок и устремляя взор на счастливое будущее, маячащее на горизонте. Он заливается звонким и счастливым смехом, обнимает Чонгука за плечи и шепчет в губы "люблю", утягивая следом в медленный да нежный поцелуй.