Шпильки

      – Маш, а ты зачем шпильки носишь? – вдруг спросил Петербург, разглядывая содержимое обувного шкафа Москвы.       Содержимое было весьма и весьма разнообразным. Несколько пар кед, классические лодочки разных цветов, лёгкие босоножки, балетки, сапоги и даже старинные валенки – вполне привычный набор женщины, – стояли ровными рядами, отсортированные по цветам и сезонам – Москва во всём любила порядок, – и, как казалось Петру, очень недружелюбно смотрели на него.       – Что? – женщина, подводившая глаза, невольно вздрогнула и провела кривую стрелку.       – Ч-чёрт, – выругалась она, доставая средство для снятия макияжа, – из-за тебя это, Петербург.       Мария вновь принялась рисовать стрелки, проигнорировав вопрос северной столицы.       Города находились дома у Москвы, в уютно обставленной комнате женщины, и готовились к саммиту. Точнее, готовилась лишь Москва – Пётр заехал за ней полчаса назад, был гладко выбрит и одет в деловой костюм. Первое время мужчину развлекал кот Марии, который несколько минут назад, прощально махнув Петербургу хвостом и почесав когти о его штанину, величественно удалился. И мужчина стал изнывать от безделья.       Пётр молча наблюдал за любимой, изредка переводя взгляд на обувь, а затем вновь на Москву. Наконец женщина отложила косметичку в сторону и взялась за расчёску.       – Ты не ответила, – повторил Петербург, – почему ты надеваешь каблуки при таком высоком росте, и зачем тебе вообще столько обуви?       Вздохнув, Москва подошла к шкафу и окинула взглядом ровные ряды обуви, ютящиеся на десяти полках.       – Много? – растерянно произнесла она. – Где ты видишь «много»?       Петербург в свою очередь ошарашено уставился на любимую.       – Значит, это мало?       Москва кивнула.       – А у тебя сколько обуви?       – Домашние тапочки, – Пётр принялся загибать пальцы, – парадные, зимние ботинки, сандалии и кроссовки.       – Это у тебя мало обуви. Видел бы ты, сколько её у Милана.       Мария хотела было вновь сесть, но мужчина остановил её.       – Зачем тебе красные сафьяновые сапоги? А валенки? Ты когда их последний раз надевала, лет восемьсот назад?       – Сапоги – память, – пожала плечами столица, – а в валенках я к северным городам в гости езжу.       – Резиновые сапоги. Что это на них нарисовано? – Пётр прищурился. – Божьи коровки?       – Ага, милые, правда? У тебя, между прочим, купила, когда итальянские сапоги от твоей грязи развалились.       – Да половину этой обуви выкинуть нужно! – схватился за голову хозяйственный Петербург. – Сколько места они занимают!       – Не смей! – воскликнула Москва. – Я... я... Ну не твоё же место занимает моя обувь! – отчаянно произнесла она.       – Но, Мари, зачем тебе всё это? – простонал мужчина.       – Как зачем? – вытаращила глаза столица. – Носить.       – Да ты даже половину этой обуви не носишь.       – Ну и что? – женщина вновь села за туалетный столик. – Пусть стоят. Когда-нибудь надену.       – Да ты чуть не каждую неделю новую пару покупаешь! – Пётр прислонился спиной к шкафу       – Вообще-то, Питер, я уже давно ничего не покупала. У меня, если ты не заметил, кризис.       – Тебя бы назад в СССР вернуть, чтобы ты научилась экономить, – проворчал мужчина.       – А тебя – в девятнадцатый век, – парировала Москва, – чтобы ты вспомнил, сколько у тебя нарядов было.       – Но даже тогда у меня была лишь пара сапог! – воскликнул Петербург.       – Врё-ё-ёшь, – протянула женщина и смерила Петербурга, отражавшегося в зеркале, презрительным взглядом, – у тебя тогда обуви было больше, чем у меня. Вообще, ты тогда жутким модником был, – ударилась в воспоминаниях Москва, – волосы помадил, за руками ужасно ухаживал, в обморок чуть не падал, если пылинку видел.       Пётр зарделся.       – Не было такого! – отчаянно произнёс он.       – Было, – уверенно заявила Москва, – ты просто стыдишься признать, что от мундиров и фраков у тебя шкафы разваливались.       – Я был молод, – только и сказал мужчина.       – Ты и сейчас молод.       Женщина закончила прихорашиваться и прошлёпала ногами, обутыми в домашние тапочки, к шкафу, перед которым остановилась в нелёгком выборе. После недолгого колебания, Москва достала строгие белые лодочки и сняла тапочки. Петербург, глядя на любимую, которая, надев туфли, стала на десять сантиметров выше, вдруг вспомнил:       – Маш, а зачем ты шпильки носишь?       Женщина хотела огрызнуться, но передумала: зачем портить настроение в ссорах с любимым?       – За тем, что мне больше нечего надеть.       – Нечего? – Петербург отлип от косяка и заглянул в шкаф. – Это значит «нечего»? – обвёл он полки рукой.       – Ты не понял, – мягко пояснила Мария. – Вот к этому платью, – женщина обвела себя рукой, пойдут лишь каблуки. И потом, в чём ты мне прикажешь на саммит идти? В босоножках? Это несерьёзно.       – Но ведь необязательно такие высокие каблуки надевать! Можно и поменьше.       – Поменьше к платью не подойдут, да я и не люблю низкие каблуки. И потом, на высоких каблуках и спину прямо держишь, и ходишь неторопливо, величественно, как и подобает столице.       – И падать выше, – ехидно вставил Петербург.       – Я, к твоему сведению, с каблуков ни разу не падала! – гордо произнесли Москва и, схватив сумочку, вышла из комнаты, хлопнув дверью.       Пётр, вздохнув, грустным взглядом окинул ровные ряды обуви, поставил тапочки на положенное место, прикрыл дверцы и вышел вслед за любимой.

***

      – Слушай, Питер, а ты чего вообще про шпильки спросил? – Мария продолжила разговор в машине.       Столицы в чёрном «Мерседесе» Петербурга ехали на саммит по улицам Москвы. За тонированным окном мелькали многоэтажки офисов, клубы, дорожные полосы с тысячами машинами-муравьями. Женщина, сложив руки на груди, любовалась своим городом.       – А, – рассеяно бросил Пётр, – мне просто интересно, почему ты со своими ста восьмьюдесятью сантиметрами ещё и каблуки носишь. Ты возвышаешься надо всеми, как… как шпиль Петропавловской крепости!       – Вовсе я не возвышаюсь, – ворчливо ответила Москва. – Это ты такой коротышка, а вот зарубежные столицы гораздо выше меня. Я не хочу смотреть на них снизу вверх!       – Я не коротышка, – обиженно надулся Пётр. – Мой рост – сто семьдесят пять сантиметров!       – А мой – сто восемьдесят два. И если тебе не нравится быть ниже меня, купи себе ходули. Я носила, и буду носить каблуки, и не перестану из-за того, что тебе неудобно.       – Но над нами все смеются! – Петербург предпринял отчаянную попытку заставить любимую одуматься.       – Все – это кто? – уточнила женщина.       – Вашингтон, Лондон, Париж... Особенно Париж, он меня ещё и подкаблучником называет! – наябедничал Пётр.       – Лондон точно никого не задирает – он слишком чопорен и высокомерен. А что до Парижа и Вашингтона – лично мне на них плевать. Лучше скажи: из русских тебя кто-нибудь задирает?       Пётр на мгновение задумался.       – Нет, – произнёс он в конце концов.       – Ну вот и всё. Главное – что свои тебя любят и уважают, на других же мне плевать.       – А мне нет! – воскликнул мужчина.       – Твои проблемы, – пожала плечами Москва, – сам из них и выпутывайся.       Питер обиженно засопел и припарковал машину возле Дома Правительства. Он вышел из машины, чтобы галантно открыть дверь перед своей спутницей, но был остановлен дерзким окликом:       – Эй, подкаблучник!       Петербург покраснел, сжал кулаки и резко развернулся. К нему приближались улыбающиеся во все зубы Париж и Вашингтон.       – Что сегодня твоя госпожа собирается с нами обсудить? – поправляя очки и плохо скрывая ехидство в голосе, спросил Вашингтон.       – Эй, Тони, как думаешь, – Париж не дал Петербургу и рта открыть, – зачем Москва приезжает на заседания восьмёрки с Петербургом?       – Хм, Жан, это хороший вопрос, – американец притворно задумался. – Может, чтобы он стул ей отодвигал, приносил воду и придерживал двери? Как-никак, она у нас одна женщина, а мы к ней никакого уважения не выказываем.       – А как же я? – прошептала всё время стоявшая за спиной Вашингтона Оттава, крепче прижимая к себе плюшевого медведя.       Но канадку, как всегда, никто не заметил, и разговор продолжился.       – А может, он телохранитель Москвы? – строил догадки Париж. – Как думаешь?       – Телохранитель? – презрительно повторил Тони. – Такой хлюпик? Не думаю. Скорее, он во время заседаний под столом сидит и ноги ей массажирует.       Француз и американец довольно заржали. Этого Петербург снести уже не мог. Чаша его терпения переполнилась, и гнев закипал в мужчине с каждой секундой. Он крепче сжал кулаки и врезал хохотавшему Вашингтону, никуда особо не целясь, желая лишь выместить ярость.       Очки слетели с носа американской столицы и разбились об асфальт. Оттава тихо попятилась.       – Картавый был прав, – тяжело дыша от переполнявших эмоций сказал Пётр, и с непередаваемым наслаждением гордо произнёс: – я телохранитель Москвы, и никому не позволю как-либо задевать её достоинство.       Вашингтон, держась за челюсть и близоруко щурясь, зло смотрел на говорящего, но ответить на удар так и не решился. Зато Париж – любитель пьяных драк, которому и повода не требовалось для начала потасовки, – закричал:       – Ты кого картавым назвал, интеллигент?! – и бросился на Петербурга.       Тот не успел увернуться, и алые капли замарали белоснежную рубашку. Зарычав, Пётр кинулся на француза, и они, сцепившись, покатились по земле. Огромным усилием Петербургу удалось одержать верх и он, удобно устроившись на груди Жана, схватив его за грудки, приговаривал:       – Да, интеллигент. Да, воспитанный. Да, всегда хожу в рубашке и брюках. Но не боюсь замарать руки о лицо… такого, как ты, – и мужчина вновь замахнулся.       Париж испуганно закрыл глаза.       – Хватит! – остановил Петербурга чей-то оклик, и сильные руки оттащили его от француза. Тот в свою очередь вскочил и набросился на русского, но кто-то удержал и его.       – Я сказал: прекратите! – повторил державший Петербурга Лондон. – Ведите себя, как столицы.       – Я не столица, мне можно, – Петербург принимал отчаянные попытки вырваться из железной хватки британца.       – Отпусти его, раз он не столица, – посоветовал Берлин, удерживающий Жана. – Пусть опускается до уровня людей на глазах своей Москвы.       Москва!       Мужчина совсем забыл о ней!       Лондон, видя, что Петербург успокоился и никого не хочет бить, отпустил его, и Пётр кинулся к «Мерседесу». С видом провинившегося школьника он открыл дверь и протянул руку.       – Ну и зачем? – риторически спросила Москва, красиво изогнув бровь. Она всё время, скрестив руки на груди, наблюдала за дракой. Но руку Петербургу всё же подала и выбралась из машины.       – Приветствую, – отвесил лёгкий поклон Лондон, остальные лишь сухо кивнули.       – И вам не хворать, – дружески ответила женщина, но лишь Пётр, знавший её, как свои пять пальцев, уловил в её голосе холодные нотки.       Столицы удалились, оставив мрачного Петербурга дожидаться их.

***

      Саммит закончился поздно, и Петербург, завезя Москву домой, остался спать у неё. В разных комнатах, конечно. И даже на разных этажах.       В окно стучался мелкий дождик, что так напоминал мужчине его родной город с широкими улицами, мостами, каналами, памятниками на каждом шагу... И дождь, который так ненавидела Мария, Петербург считал чуть ли не родным братом. Он очень любил засыпать под шум дождя. Но сейчас отчего-то не спалось.       Бывает такое: только ложишься спать, и тут начинается дождь, и ты лежишь, слушаешь его мерный шум, который навевает множество самых различных мыслей. Вскоре ты засыпаешь.       Но сейчас было уже три часа ночи, на самом горизонте наклёвывалась заря, а Пётр уже два часа лежал и думал о давешнем разговоре с подругой. Неужели она не понимает, что для него, для мужчины, унизительно быть ниже женщины!       «Если тебе не нравится быть ниже меня, купи ходули!» – всплывали в его голове слова Москвы.       «Ходули... нет, это не то, – размышлял Петербург. – Ммм... может, тоже в шпильки перебраться? Нет, это неудобно. Шпильки... ходули... каблуки... – мысли роились в голове мужчины, как осы в улье, – Точно!»       Пётр вскочил, схватил лежащий на тумбочке телефон, и лихорадочно принялся искать в телефонной книге контакт с именем «Милан». Вот и он.       Петербург нажал кнопку вызова и нетерпеливо стал притоптывать голой ногой, считая гудки.       – Милан, это Петербург, – произнёс мужчина после того, как сонный голос на другом конце Европы произнёс «алло». – Здравствуй. Мне нужна твоя помощь.       – Я спал. Утром нельзя было позвонить? – недовольно отозвался Милан.       – Нет, это дело жизни и смерти, – твёрдо ответил Пётр.       – Слушаю, – итальянец, видимо, смирился с тем, что ему не дадут поспать.       – Можешь сделать ботинки с высокой платформой, такой, чтобы со стороны не заметно было?       Сердце учащённо билось в груди Петербурга.       – Могу, – ответил, помедлив, мужчина. – Какой высоты платформа?       Пётр прикинул.       – Сантиметров десять. Сможешь?       – Хм, надо подумать... А зачем тебе?       – Надо, – твёрдо ответил Петербург. – Сделаешь, позвонишь, ладно?       Пётр отключил сигнал и повалился на кровать, закинув руки за голову и широко улыбаясь потолку. Полежав так некоторое время, мужчина свернулся клубочком и закутался в одеяло. Через пару минут Петербург уснул.

***

      – Петька, тебе там посылку принесли, – прокричала Москва, заглядывая в спальню Петербурга.       – Ага, – отозвался тот, отрываясь от книги, – пусть сюда принесут.       Через несколько минут в комнату постучали. Мужчина покинул мягкие объятия удобного кресла и открыл дверь.       – Пётр Брагинский? – уточнил курьер. – Распишитесь, пожалуйста.       Петербург поставил подпись в подсунутой ему под нос бумаге, схватил посылку и весело плюхнулся на кровать.       «Боюсь, это будет не совсем то, чего ты ожидал», – вспомнил он слова звонившего два месяца назад Милана.       Мужчина проклял «Почту России», заставившую его ждать так долго, и с содроганием сердца поднял крышку ящика. В коробке лежали элегантные чёрные лакированные ботинки. Небольшой каблук, закруглённый носок – с виду это были простые мужские туфли, но внутри...       Пётр улыбнулся и схватил бумажку, лежавшую в коробке.       «Не совсем то, чего ты ожидал, – писал Милан, – но, мне кажется, они удались. Такую большую платформу, как ты попросил, невозможно было сделать незаметной, и, надеюсь, тебе понравится то, что я придумал».       Петербург улыбнулся и потрогал умело замаскированную в ботинке пружинку, которая должна была сделать его выше.       На следующем саммите они с Москвой будут одного роста.