Слишком поздно

— Вы понимаете, где находитесь? — Да. — Помните как Вас зовут? — Майк. Майк Манро. Выплевываю собственное имя. Уже давно неприятно его как слышать так и произносить. Вечное «Эй, Майк!»: зазывающие крики братанов или стоны девчонок. Первый на тусовке, душа компании, редкий ловелас, которому все прощается. С которого никто и никогда ничего не спрашивал. Жизнь — сплошной праздник со шведским столом, как у любого подростка. Сжимаю кулаки и хмурюсь. Теперь жизнь сплошной скрежет и перезвон, раздирающий черепную коробку на части. — Все в порядке, Майк? — Идите нахер. Цежу сквозь зубы и откидываюсь на спинку стула. Ненавижу этот стул. Почему меня всегда сажают на этот гребаный стул? Стучу сбитыми костяшками левой руки по виску. Пытаюсь отвлечься. — Может быть воды? — Идите. Нахер. Я уже было обрадовался, что этот черт в отглаженном костюме решил внять моей просьбе, но слишком рано. Рано. А тогда было поздно… Ускользающую мысль, проваливающуюся в вязкие воспоминания, обрывает и, как больной зуб — резко и без предупреждения — выдергивает противный грохот металлических ножек. Мужчина поднимается и неторопливо подходит к столику справа. Пять шагов туда и семь обратно. Мягкое касание пластикового стаканчика о стол и тишина. Он уже стоит. Этот, в костюме. Чуть правее от меня, по диагонали. Опирается на стол. — На случай, если передумаете, — отвечает на мой прищуренный взгляд и берет в руки папку. — Итак. Что Вы, Майк, помните о случившемся? — Я уже все рассказал. Рассказал десяток раз. Два десятка. Да куда там, больше! Каждый, блядь, день! — Обхватываю голову руками, впиваяюсь пальцами и царапаю кожу. — Может быть вспомнили детали? Подробности, которые ускользнули от Вас раньше? Бессвязно рычу, топаю обеими ногами одновременно и вдруг меня охватывает дьявольская усталость. Будь прокляты перемены настроения. — Майк? — Мы всего лишь хотели повеселиться. Отдохнуть. Мы не делали ничего плохого. — Вас никто ни в чем не обвиняет. — … просто оторваться. А потом, мы с Джесс… О боже, Джесс. Я не слушаю, что он лопочет, что пытается вставить между моих фраз. Он хотел, чтобы я говорил — я говорю. Пусть он уже запишет все нахер, я не могу рассказывать ему это постоянно. Иначе свихнусь. Съеду с катушек и спиной по ступенькам. Таким же жестким как этот ёбаный стул. Стул. Как же он меня Бесит. — И? Продолжайте, Майкл. — Все умерли. Все. Каждый. Там столько народу. И Ханна, и Бет. Все. — Нервно смеюсь. — Но знаете? Знаете… Хуй со всеми. Мы каждый были сам за себя. Я не мог спасти всех. Но… Но, Джесс. Я мог ее спасти. Должен был. Я… я так бежал. Я не медлил! Схватил оружие и кинулся за ней, но эти твари… Срань, эти твари, их невозможно догнать! И я не смог, не успел. Было поздно! Почему я не нашел ее быстрее?! До пронзительной боли впиваюсь зубами в кулак, но это пустяки. Ей ведь было больнее. И страшнее. Моей Джессике было так страшно, там в холодном лесу. Одной. — Майк? Чувствую его руку на плече и шарахаюсь в сторону. Ее крик в ушах. Не этих поганых тварей, не грохот обрушивающейся лечебницы, не треск огня. А ее крик. — Она звала меня! Звала. Я так же виноват, как и те твари. Я должен был быть быстрее, не бояться. Но мне было страшно! Мне. Боже, Джесс, как же… Закрываю лицо ладонями, пытаюсь стереть ее образ, терзающий меня уже столько времени. Этот игривый огонек в глазах, шальная улыбка. Моя малышка. Моя Джессика… Джесс… — Майк. Вы помните, что было, когда Вы попали в участок? Смотрю на него, как будто вижу впервые в жизни. Мотаю головой. — Нет. Я не помню. Не помню. — Спасательная группа доставила Вас и всех Ваших друзей в участок, для составления протокола о случившемся. Не понимаю о чем он говорит. Какой-то бред. Идиотизм. Скалюсь и тянусь за пластмассовым стаканчиком. Обхватываю обеими руками и прикусываю зубами край, втягивая в себя противную теплую жидкость. — Вас и всех Ваших друзей. В том числе и Джессику. Майк, она так же жива. — Заткнитесь! — Перегорают последние предохранители. Щелчок в голове и бросаю еще наполовину полный стаканчик ему в лицо, вскакиваю с ненавистного стула. — Не смейте! Не смейте говорить о ней! Моя девочка погибла! Нас разделяет всего два шага, но в ту же секунду под потолком раздается противный гудок и два лысых болвана влетают в комнату. Выворачивают мне руки, перекидывают крест-накрест на груди, а на спине узлом завязывают длинные рукава. И ремни. Ремни. Тугие ремни на спине стягивают грудь. Меня бесит, когда кто-то произносит ее имя. У них нет права. Нет. — Не смейте говорить о ней! Это я не успел! Джесс… Она погибла. Моя девочка погибла… Я виноват. Охаю от удара кулаком под ребра. Безразличные санитары выпихивают меня из смотровой и под руки уводят по болезненно белому коридору. — Моя девочка. — Опять эти перемены настроения. Будь прокляты перемены настроения. Будь прокляты эти таблетки. — Моя девочка… Боковым зрением я вижу, что совсем рядом со смотровой с места вскакивает светловолосая девушка, но ее одергивает врач. Тот самый хрен в отглаженном костюме. Говорит что-то про травму и лечение. Про то, что я ни черта не помню. При чем тут вообще я? И, кажется, ее зовут так же, как мою крошку. Джессика. Черт. Будь прокляты эти таблетки.