Какой-то неправильный

Глебу было неуютно. Он кутался в зеленое демисезонное пальто, нервно постукивал кроссовками по асфальту, ждал своей очереди в круглосуточном ларьке где-то на окраине Москвы. Наконец, стоящий перед ним бомж расплатился; уходя, он глянул на Глеба не то, чтобы с интересом, но заинтересованность мелькнула в его глазах. — Пачку Мальборо красного, спасибо, — скороговоркой ответил он на вопросительный взгляд продавщицы, сунув в окошко сторублевую купюру. Взяв сигареты, он побрел прочь. Ветер задувал холод и меланхолию под одежду. Забежав в подъезд дома, он, не смотря по сторонам, поднялся на самый верхний этаж, оттуда на крышу. Город разлегся под его окнами, словно те дешевые проститутки с шоссе на кровати олигарха. Закурил. — Ты какой-то неправильный, — послышалось сзади. Он оглянулся. В паре метров стояла женщина лет тридцати, тоже с сигаретой. — Правильные люди не ходят сюда ночью, — выдохнула она и скрылась в люке, ведущем в подъезд. Ты какой-то неправильный. Сколько раз за жизнь он слышал эту фразу. Читал ее в глазах знакомых, родственников, людей в маршрутке. Воспоминания потекли в голову одновременно с дымкой изо рта. Имея золотую медаль, он пошёл работать дворником. Смеясь до слёз над знакомыми, которые поступили в престижные вузы. На все вопросы отвечал только: мне без воздуха никак. Так было до февраля две тысячи тринадцатого года. Когда слово "воздух" поменяло свое значение и превратилось в "Олечку". Олечка была сумасбродной. Олечка обнимала так, что внутри словно разливался откуда-то взявшийся коньяк. Олечка будила его, начиная громко читать Маяковского в семь утра. Олечка была для него анальгином от боли, душевной и физической, и крепким чаем после холодной улицы. Его не смущали даже жирные буквы в Олечкиной медкарте: «Психически нездорова. Склонность к суициду». Он любил её. Пока она не сбросилась с восьмого этажа во время проливного дождя. Тогда он и начал курить. Сначала докурил пачку за Олечкой, которая из «воздуха» быстро превратилась в «Да чёрт его знает, что там было. Да, любили. Пока». Он поступил на филфак. Начал ходить во всем черном. Кроме зеленого пальто. Его ему подарила «Да чёрт его знает…». Часто и нервно смеялся. Говорил, что мечтает стать инженером, но учиться пошёл на филфак, потому что боль заглушает только боль. Боль от неосуществлённых надежд. За день до сдачи диплома внезапно бросил универ. «Просто исчез», — так думали знакомые. На самом деле, он узнал, что бабка из Украины, приходящаяся ему едва ли прапрапра-, заболела. Соседи по комнате помнили, как он крикнул в телефонную трубку. «Какой абсурд! Мне нужно туда приехать!» Не нужно. На самом деле, его там и не знал-то никто, но желание, какое-то жгучее желание бросить универ прямо сейчас, просто, чтобы потом вспоминать об этом, заставило его купить билет на самолёт. В Украине он побухал на вписках, найденных при помощи ВК.ком, зашёл однажды к бабке. Получил кучу воплей, пощёчину и длиннющий монолог на украинском вслед, смысл которого сводился к тому, что он хочет ее обокрасть. Здесь он пришел к выводу, что не такой уж и больной была эта бабка, во всяком случае, физически, а ещё — не так уж он и хотел на инженера. Вернулся в Москву. Остатки денег потратил на сборник Маяковского и пять бутылок портвейна. Неделю не выходил из квартиры. Получил пять гневных сообщений от родителей. В одном из них и значилось это самое: «Ты какой-то неправильный». Сейчас он уже был согласен с этим. Недавно купленная пачка внезапно опустела на половину. Он полез в широкий карман и пальто и достал тот самый сборник. Пропахший алкоголем, куревом и дешевыми духами баб, пытающихся подцепить его в пабах. «Да и сам я какой-то дурацкий», — ухмыльнулся он в пустоту. Руки автоматически пролистали сборник. «Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно?..» Он оглянулся. Больше на крыше никого не было. Аккуратно положил потрепанную книгу, придавив листы пачкой сигарет и небольшим камнем, найденным рядом. «И, надрываясь в метелях полуденной пыли, врывается к богу, боится, что опоздал, плачет, целует ему жилистую руку, просит — чтоб обязательно была звезда!..» Воздух донёс до него какой-то до тошноты знакомый запах. Кажется, он слышал его где-то в детстве. Когда шёл на золотую медаль, когда родители ещё хотели с ним разговаривать, когда никто не смотрел на него этим колющим взглядом, когда Олечки не было, не было для него, когда… Полы зеленого пальто жалко взметнулись над краем крыши, когда он прыгнул. Чернеющая плоскость асфальта приближалась, а такие горячо любимые звезды становились всё дальше. Всё было, как обычно. «Ведь теперь тебе ничего? Не страшно? Да?!»