Запасной план

Но если не брать во внимание пьянство и наркоманию, Царили б в мире гармония и красота. Если не брать во внимание грех прелюбодеяния, То были б мы с тобою как Ромео и Джульетта... «Крематорий» — «Ромео и Джульетта»

Позднее Люк с надменной ленцой рассказывал, будто пристрелил этого типа так аккуратненько, потому что очень уж ему приглянулся дорогой белый костюмчик. А на самом деле, он перепугался до усрачки не меньше, чем все остальные, когда, без труда разобравшись с охраной и прислугой, они обнаружили, что хозяин дома — вампир, как и они сами. Только покруче. Двоих шедших впереди хозяин снял сразу, Иэн ещё с двоими успел отступить, а оказавшемуся отрезанным Люку не оставалось ничего другого, кроме как убивать или умирать. Охваченный слепой паникой, Люк расстрелял весь магазин и попал (то ли чудом, то ли правда благодаря разбуженному таланту, который ему потом приписали) точнёхонько в сердце. Пуля застряла в кости, кровь из раны лишь слегка окропила распахнутый белый пиджак. Люк и не понял сразу, что попал в яблочко; приготовился дать дёру, опасаясь, что рухнувший навзничь вампир лишь ранен или прикидывается, подманивая его поближе. Но тут распростёртое тело на глазах принялось истлевать и рассыпаться прахом, струйкой мелкой пыли высыпалось из рукавов пиджака, который осмелевший Люк, приблизившись, поднял за воротник. Люк нервно рассмеялся, глядя на пустую оболочку одежды в руках, осмотрелся и расхохотался по полной. Антикварная вычурная мебель с гнутыми ножками и потёртым бархатом обивки, богатые, драгоценными нитями вышитые гобелены и тяжёлые пышные занавеси, цветные вазы, тонкие, белеющие в полумраке статуэтки, старинные книги на полках и дорогой белый костюм. Именно то, что представлялось Люку ранее при слове «вампир», а никак не скрытая в джунглях военная база, плачущая уже не по капитальному ремонту, а по бульдозеру, отупевшие и ошалевшие от десятилетий выжидания солдаты последней большой войны, ежедневные тренировки, одежда и бельё только те, в которых новобранцы приехали с самых разных концов света, безумные эксперименты и окончательно съехавший с катушек Иэн. Впервые Люк встретился лицом к лицу с настоящим, нормальным вампиром. Нет, чтобы ловить момент, договориться, попросить помочь выбраться из этой дыры... Должна же между вампирами существовать хоть какая-то солидарность, помощь своим — хотя, судя по тому, с какой злостью хозяин дома обозвал их «уродами», вряд ли он считал Люка и ему подобных «своими». И нетрудно понять, почему для нормальных вампиров они уроды. Впрочем, с этой хернёй, которая вмиг снесёт ему голову, чуть что-то не так, далеко Люку в любом случае было бы не уйти. Замочить заносчивого придурка — лучшее, что можно было сделать. Альхамбра, сукин сын, мог, конечно, и предупредить, что их ждёт не просто весёленькое отщёлкивание суетящихся людишек. К гадалке не ходи, нарочно умолчал про вампира. «Дайте мне трёх-четырёх ребят, да эту девку белобрысую до кучи, нужно разобраться с одним типом, пускай мужики повеселятся». Повеселились, нечего сказать. Пидор недоёбанный. Белый шикарный пиджак, лишь слегка сбрызнутый кровью, пришёлся впору. Поколебавшись, Люк отряхнул от праха и брюки. Прах к праху, а ему неизвестно, сколько ещё на базе маяться, пока подвернётся возможность разжиться чем-то поприличнее. Люк глянул в зеркало в широкой позолоченной раме, которое, вопреки фильмам, его отразило и даже не треснуло. Костюмчик сидел ещё ладнее, чем на прежнем владельце, и, ухмыльнувшись, Люк пошёл во двор. Припугнуть Иэна и трусливых придурков, которые его бросили. — Ну, сечёшь, этот прикол, когда насосёшься крови и у тебя встаёт... К рассвету Люк не сечёт уже ни хрена, а перед глазами всё плывёт: то ли от перенапряжения, то ли от препаратов, которыми его накачивают. Глядишь, став вампиром, могущественным и бессмертным, как же, начнёт носить очки, подобно старлею ван Винкль, уж воистину — с кем поведёшься... Руки трясутся так, что пакетика с кровью до рта с первой попытки не донести, и Иэн, отвлёкшись от рассказа, звучно хмыкает: — Не выколи только глаз трубочкой, а то Док как вставит новый — краше, чем у суки Блиц! Белым костюмчиком перемены в быту Люка после памятного убийства чужого вампира не окончились. С костюмчика только началось самое захватывающее. Док несказанно обрадовался, получив отчёт о том, что данный подопытный экземпляр отличается повышенной скоростью реакции, приспосабливаемостью к стрессу и чёрт ещё знает чем. А когда Люк выжил после всей дряни, которой его напичкали, Док едва ли не ещё больше возликовал и с целью исправления сего радостного факта, не иначе, отправил его на индивидуальную подготовку к старлею Рип ван Винкль. — Мы как-то поржали, от чего баба бы раньше загнулась: от потери крови или от того, что её заебали бы, буквально, прикинь, братан, ха-ха! А Денди возьми и притащи чиксу... Старлей ван Винкль на базе Последнего батальона казалась личностью настолько же примечательной, насколько невзрачной была бы в обыденной обстановке. Немногочисленные среди «старых нацистов» дамочки-военные с презрительным видом избегали разномастной толпы новобранцев. Женщины в строгих заношенных униформах были аккуратны закоснелой с душком нафталина аккуратностью пожилых незамужних тётушек — все, за исключением Зорин Блиц, пожалуй, но Зорин Блиц — личность особая. Рип ван Винкль же в неизменных выпуклых очках и почти всегда с длиннющими косичками семенила мимо шатающихся в свободное время по базе новобранцев, как отличница-зубрилка мимо шайки недавно исключённых из школы хулиганов. Точно так же она отхватывала свою долю насмешек, улюлюкания и похабщины и проскакивала дальше, ссутулив худые угловатые плечи ещё сильнее. Тронуть, впрочем, её ни разу не решился никто, подспудно догадываясь, что кажущаяся девчонка не зря носит такие же нашивки, как и бой-баба Зорин Блиц. — ...реальный тотализатор! Набилось и наших, и здешнего старичья. Даже этот сухарь Док выполз, прикинь. Хотя у него на роже написано, что знатный извращенец! Сосать из горла нельзя было, ясно дело, мы же не упырицей бабёнку хотели сделать, так Док притащил склянки из своей лаборатории, чтобы точно замерять, сколько кровяки мы спустим — типа, «из научного интереса», ха-ха, десять раз! От заката до рассвета Рип ван Винкль, довольно напевая под нос, гоняла Люка так, что тот раз за разом мучительно вспоминал, когда и чем его угораздило смертельно обидеть очкастую вампиршу? Подумаешь, разок-другой присвистнул вслед или бросил какую непристойность, да и то больше за компанию, нежели в самом деле прельстившись плоской фигурой. Или на нём отыгрывались за все прегрешения новобранцев, взбаламутивших застоявшееся со времён Второй мировой болотце? — Короче, они там ещё битый час мудохались да детали обговаривали. А бабёнка-то аппетитная попалась... Так пока я дождался этих мудаков, Ян Валентайн-малый едва фальстарт не взял... Внешность отличницы не обманывала: Рип ван Винкль на отлично знала всё об оружии, об обращении с ним и фанатично вбивала свою науку в Люка. Через его руки прошла вся разнородная коллекция, от антикварных пистолей, принадлежавших явно каким-то пиратам в незапамятную романтическую эпоху, до новёхонького «Пустынного орла»; суровая инструкторша Люка придирчиво оценивала, какому оружию его злополучные конечности меньше всего мешают стрелять, пока не выдала с неохотой ему в постоянное пользование два обреза американской винтовки М1. — ...вдул по самые помидоры пяток раз, потом раком поставил и ещё обработал, потом хотел, чтобы она мне хоть разок отсосала, а то у неё уже вся смазка в пизде запеклась, но братва принялась возбухать, что об этом уговора не было... Просчитать в уме траекторию движения пули, поправку на ветер, вектор перемещения противника. Свести к минимуму системную погрешность: в оружии всё должно быть притёрто и смазано, ни пылинки в механизме; рука не должна дрогнуть ни на миллиметр, теперь ты это можешь. Считай, стреляй, пересчитывай, стреляй... А теперь точно так же попади, не задумываясь. И в движении, в падении, в прыжке, с обеих рук... — ...чикса уже замудоханная, в соплях, а всё дрыгается. Я бы плюнул и прикончил её, да как теперь перед всеми стушуешься? Ну и пришлось: глотнул крови, встало, вставил... Заебался с этой сучкой до мозолей, блять! Уворачиваться от пуль — под доковыми препаратами это как два пальца обоссать. От вспышки выстрела до приближения раскалённого кусочка металла время течёт как в замедленной съёмке, впору вальс танцевать вокруг пули, хотя танцевать — это, скорее, по части музыкальной ван Винкль, которая напевает под нос, кажется, всё время, когда не отдаёт указания. «Позвольте пригласить вас на танец, мэм». — ...я уже точно думал: похуй, суну этой дряни в глотку, чтобы подавилась! Денди не иначе как нарочно самую выносливую кобылу подыскал. Но Ян-малый сдюжил и сделал, мать её, до отключки, показал ей настоящего ливерпульского мужика! Разве здесь может быть хоть что-то настоящее? Иэн ненастоящий, и правда не Иэн, а Ян, как его быстро перекрестила разнородная публика, чужой выродок, а не его брат; Иэну всегда недоставало тормозов, но не до такой же степени. Ненастоящие, задыхающиеся в жаре, влажности и неистребимой прело-плесневелой вони солдаты. Ненастоящая девчонка с косичками, годящаяся наверняка ему, Люку, в бабки. И сам Люк ненастоящий, всё более удаляющийся от того непоседы Люка Валентайна из Ливерпуля — с тех пор, как лёг под нож Дока... — ...бабу потом по кругу пустили: не потрахать, так пожрать. Ей богу, ржали, как дети малые, и что они здесь черте-сколько делали, если даже веселиться как следует не научились? Не до веселья, когда жизнь вытекает из тебя по капле, и не год, а пятьдесят лет. Иэн не понимает ещё. Он навёрстывает жажду жизни, бросаясь во всё более экстремальные развлечения, но мир однажды исчерпает свои возможности, и даже до этого придурка дойдёт, что вместо обещанной вечной жизни им подсунули дешёвый заменитель, made in China, на котором тут все торчат, заживо мёртвые, занемертво немёртвые, ожидая переигровки войны, точка в которой поставлена полвека назад. Рип ван Винкль, глядя сквозь Люка, певуче рассказывает о величайшем из бессмертных, Алукарде. Люк ни на секунду не усомнился бы, что Алукард — точно такой же миф, как и вечно готовящаяся операция «Морской лев», если бы не видел Алукарда собственными глазами. — ...однажды я видела его собственными глазами, совсем рядом. Почти видела. — Я тоже видел его. Ван Винкль осекается, уставившись на Люка поверх очков огромными, оказывается, синими глазищами — будто впервые замечает его как личность, а не в качестве досадного вынужденного придатка к её драгоценному оружию. Или будто впервые осознаёт, что Люк — не воображаемый собеседник, кто поручится за здравость её рассудка? Странно, что глаза у неё не красные, как почти у всех остальных. Впрочем, таких неестественных тёмно-синих глаз у людей тоже не бывает, от её взгляда в упор становится не по себе, и Люка прорывает. Впервые кто-то выражает готовность выслушать с начала до конца, как он вляпался в эту историю, как однажды ночью отправился с нарядом полиции по вызову (Люк подрабатывал тогда репортёром для криминальной хроники) и попал будто на съёмки фильма ужасов. От неправдоподобности разыгравшегося вокруг кошмара у Люка будто мозги отключились, он фотографировал и фотографировал превратившихся в зомби с пустыми глазами обывателей, которые раздирали своих недавних соседей, клиентов, неудачливых прохожих, полицейских на части, с хрустом выламывали конечности, выгрызали ошмётки плоти. Вытащил его Иэн, которого Люк как раз этим вечером забрал из участка под залог, ещё сомневаясь, не оставить ли буйного братца в каталажке, а то станется с него до суда вляпаться ещё в какое-нибудь грязное дело. Иэн уволок его подальше от заварушки чуть не за шиворот, швырнул на заднее сидение чужого автомобиля, за пару минут нашарил нужные проводки и дал дёру. В полной мере чудовищность происшедшего Люк осознал только на следующий день, проявляя снимки и едва не глотнув от потрясения из бутылки с закрепителем. А уж на значимые детали ему указал и вовсе коллега, Мэт Грэхэм, которому Люк немедленно притащил едва просохшие шокирующие фотографии. Например, на вышагивающую через самый эпицентр кошмара высокую фигуру в нелепой широкополой шляпе и плаще (алом; несмотря на нетвёрдую память о происшествии и чёрно-белую плёнку, Люк был уверен, что в алом). Или на едва заметную на заднем плане, рядом с полицейскими машинами, блондинку с шевелюрой роскошнее, чем у самого Люка, никак не желавшего расставаться с металлистской юностью. — А вот и она! Ну ты и везунчик, Люк! — радостно вопил Мэт, тыча пальцем в снимок. — Леди Ди, собственной персоной. — Охуел, какая это тебе леди Ди? — Нет, ну не та, которая принцесса Диана. Леди Ди — наша кодовая кличка как раз для этой дамочки. Её регулярно засекают, когда творится нечто подобное. Люк приуныл. Он-то думал, что раскопал сенсацию, а, оказывается, «нечто подобное» творится не в первый раз. Тем временем, Мэт позвонил каким-то друзьям, и через полчаса Люк ознакомился с совершенно чокнутой версией происходящего, в которой фигурировали вампиры и зомби, терроризирующие население, власть, которая всё скрывала, и некая тайная всемирная ложа, которая всем этим заправляла. Дурацкий энтузиазм собравшихся вызывал у Люка зевоту, он равнодушно кивал, в глубине души полагая, что уж кому, а журналистам надлежит подобные байки сочинять, а не верить в них. Даже когда там же, на квартире Мэта, их всех скопом повязала полиция, Люк был уверен, что Мэт ввязался в какой-то криминал или что, на худой конец, их случайно сгребли по ходу превентивного рейда против наркодилеров или кого-то в этом роде — дом Мэта был не из фешенебельных. Люк не верил ни в какие дурацкие заговоры против населения, пока не оказался лицом к лицу с сереньким мешковатым чиновником. Тот занудным скучающим голосом объяснил Люку, что они ввязались в дела организации, о которой никому знать не положено, и что у него, Люка, теперь, собственно говоря, есть два выхода: либо пожизненная работа на эту самую организацию — если он сможет быть чем-нибудь полезен (в голосе серенького господина звучало откровенное сомнение), — либо... поймите, речь идёт о слишком важных для благополучия страны сведениях, чтобы мы могли допустить хоть малейший риск огласки... Люк оторопело молчал, с трудом переваривая услышанное и всё ещё в глубине души надеясь, что это какая-то дурацкая шутка или навеянный кинопродукцией подобного содержания бред, но вдруг серенький господин глянул на него почти участливо и, понизив голос, добавил: — Есть, правда, ещё один выход — если вы готовы рискнуть. Поймите, речь идёт не только о вас, но и о вашем брате. Он ведь тоже замешан в эту историю... Люк вздрогнул. Люк в очередной раз чертыхнулся, что забрал вчера — не далее, как вчера, — Иэна из участка, где тот сидел бы до сих пор и беды не знал. И Люк приготовился слушать. Вампиры существовали. Существовала организация, которая их истребляла. И существовала тайная ложа, которая, помимо прочего, прикрывала деятельность этой организации. Но скрывают факт существования вампиров и уничтожают их не потому, что сильных мира сего так уж волнует спокойствие и благополучие сограждан, а чтобы никто не догадался, что бессмертие и могущество доступны, в сущности, любому (пить кровь — большое дело, мало ли больных, которым постоянно требуются куда более дорогостоящие и труднодоступные препараты...). Несомненно, упомянутая всемогущая тайная ложа планирует изучить этот феномен как следует и воспользоваться возможностью бессмертия только для себя — после чего она станет ещё более всемогущей и тайной. Однако, давно существуют люди, намеренные ей противостоять и предоставить шанс на бессмертие любому, кто готов присоединиться к их делу... Люк не был готов. Безусловно, он понимал, что его привычная жизнь перечёркнута, и желал виновным (в отличие от него самого, действительно виновным) уродам: таинственному Совету Круглого стола, сучке Интегре Хеллсинг и полумифическому чудовищу Алукарду — всяческих бедствий. Вот только, честно говоря, посвящать оставшееся ему время (бессмертие ещё не укладывалось у него в голове) причинению этих бедствий Люка особо не тянуло. Просто последний из предложенных сереньким господином вариантов был единственным, хоть как-то подразумевавшим их с Иэном выживание, пускай и в довольно экзотическом состоянии. На данный момент экзотика состоит из ещё более задалбывающего, чем в Англии, дождя, разве что потеплее, ещё более липкой грязи и старлея Рип ван Винкль, которой явно поднадоела его печальная повесть. — Вставай, — говорит ему ван Винкль. Люк силится распознать проскочившую в голосе эмоцию: то ли сочувствие, то ли презрение. Разумеется, она же подалась в Последний батальон за высокую идею, а не из-за безнадёги, как какой-то там англичанишка. — Поболтали — и хватит, ещё час можно потренироваться, пока солнце не поднялось. А то прошляпишь свой шанс расквитаться с Алукардом и всеми остальными. — Куда уж мне до величайшего из бессмертных? Уж точно против Алукарда у вас покруче ребята найдутся. Девчоночью веснушчатую физиономию ван Винкль вдруг перерезает злобный акулий оскал. — Ты научишься хоть когда-нибудь слушать, что тебе говорят, Люк Валентайн, или так и сдохнешь кретином? Тебя готовят для сражения с Алукардом. Операции, которые проводит на тебе Док, отрабатывались десятилетиями. Так что скромность твоя здесь даром никому не нужна. Ступай лучше и научись использовать по полной то, чем тебя одарили. Люк плетётся за худющей, того и гляди — переломится, девчонкой в полном недоумении. — Слушай, если меня готовят к сражению против Алукарда, то с кем же должна будешь сражаться ты? Потому что я тебе пока что и в подмёт... Ван Винкль резко оборачивается: — И меня тоже готовят против Алукарда. Люк отшатывается. Задумчивые, затуманенные обычно глаза сверкают металлической синевой, во всей позе, в по-военному прямой вдруг осанке читается угрожающая решимость. — Док готовил меня к этому сражению с сорок пятого года. Чего на мне только не испытывали, кто меня только не обучал... А теперь я — всего лишь запасной вариант. Дошло наконец?! Дошло так дошло. Теперь Люку многое понятно. И почему его гоняют до упаду. И почему ван Винкль временами ненавидит его, будто он её мать родную прирезал. И почему бравый старший лейтенант, вновь повернувшись спиной, по-журавлиному широким шагом быстро-быстро отмахивает подальше с таким видом, будто вот-вот расплачется. Девчонка, как есть, разве что увлечения и обиды не совсем девчоночьи. — Эй, — кричит Люк, бегом нагоняя её. — Слушай. Никаких проблем. Понимаешь, никакой я не крутой, просто подфартило — и всего-то. Хочешь, я завтра же во всём признаюсь и попрошу, пускай мне что-нибудь попроще перепоручат. А ты делай, что хочешь, со своим Алукардом. Ну, или пусть запасным планом назначат меня. Рип! Сама понимаешь, я не напрашивался на это специально! Рип оборачивается. Глаза у неё предательски припухшие, а стёкла очков чуть запотели, но она уже не плачет, она смеётся совершенно ненормальным смехом, и Люк смеётся вслед за ней. Дошло, до него дошло, какую чушь он городит. Его здесь в последнюю очередь будут слушать и спрашивать на предмет того, что он будет делать, а что — нет. Но Люку всё равно хочется придумать какой-нибудь финт, чтобы этой по-своему забавной вампирской девчонке не было так досадно. Ну не убьёт он грёбаного Алукарда, если для Рип так важно её задание. Не так уж это должно быть сложно. — Да блять же, Иэн, ты что, придурок, не видишь уже, куда колешь?! — Отъебись, всё я вижу, — Иэн вытаскивает иглу шприца из пакетика с кровью и залепляет дырочку комком жевательной резинки. — Всё равно всё в венах будет. Зато дырку в себе прокалывать не нужно. Мелочь, а приятно. На нас, конечно, сейчас всё заживает так, что собака обзавидуется. А то помнишь Майка-бармена, у которого чуть рука от уколов не сгнила? Может, тебе тоже соли, перцу к томатному соку? — Иэн помахивает в воздухе шприцом, и Люк посылает его туда, где солнце не светит. — Ну как желаешь, — он делает глоток и блаженно жмурится. — А то травка здешняя как-то хило штырит. Люк не поясняет недоумку, что дело вовсе не в травке. — Надеюсь, ты хотя бы не в самоволку за дурью ходишь? А то смотались на днях одни. Может, кто-то ещё у Дока в аквариуме и плавает. — Не, будь спок. Мне Денди за тотализатор по-чеснаку отстегнул — а теперь сам же и дурь мне продаёт, прикинь, во сукин сын! Тебе ещё подарочек просил передать. Иэн выкладывает на стол побрякушку: цепочку желтоватого металла с подвеской-сердечком, за версту видно, что дешёвка, только безмозглым девкам такую пошлятину дарят. Люк раздражённо кривится и требует, чтобы Иэн убрал этот мусор с глаз долой. Альхамбра выёбывается, будто в жизни мужика с длинными волосами не видел. А ещё Денди называется. С первых же дней на базе изводил Люка подначками, потом едва не угробил, да и после триумфального возвращения Люка не упускал случая отпустить насмешку. Будто, уёбок, как на ладони видел, что нет у Люка никаких уникальных способностей, что он всего-навсего везунчик, вечный выживающий, непотопляемый, пускай и барахтаться приходится в сплошном дерьме. — А Денди, чё, правда пидор? Нормальный вроде мужик. — Пидор как есть, так что держись от него подальше, заразишься ещё. Но Иэн только ржёт: — Ты сам, братец, погляжу, недалеко ушёл, если у тебя на эту селёдку ван Винкль встаёт. — Иди в жопу. — А ей-то явно нравятся длинные жердины. — Малой, не нарывайся. — Молчу-молчу. То-то ты на тренировки свой обожаемый белый костюмчик таскаешь. Да не таскает вовсе, всего-то один раз надел, чтобы пригласить Рип до ближайшего городка прогуляться, как школьник, ей-богу. Благо офицерам не запрещено покидать базу. Ничего хорошего там он, впрочем, не увидел, деревня-деревней. Ещё и на того же Денди наткнулись по возвращению, тот осклабился и съязвил: «Заношенный джемпер под белый пиджак — прямо верх элегантности». На что Люк, подчёркнуто глядя на волосатую, как у обезьяны, грудь в расстёгнутом вороте, процедил: «В следующий раз, стреляя, постараюсь и рубашку не испортить». Потом Люк, правда, примерил пиджак на голое тело, но пришёл к выводу, что с джемпером, пускай и заношенным, всё-таки цивилизованнее. И ведь будь они не в джунглях какой-то там сраной Амазонки, а в окрестностях Ливерпуля, это Альхамбра сидел бы безвылазно на базе и штопал единственную рубашку, а Люк был бы незаменим для начальства и волен, как ветер, налаживал бы связи, ловко манипулировал всеми ниточками, использовал бы все известные ему лазейки. Но здесь бал правит Денди, и поговаривают, что даже самые верхи не могут без него и шагу ступить. — А цацку возьми всё-таки, побалуй девку подарочком. Хоть что-то выпуклое на ней будет. — Верни Денди, скажи, чтобы засунул себе в жопу, свербеть меньше будет. Иэн глупо хихикает, наконец поймав кайф. — Что-то, братец, тебя в натуре клинит на жопах. Зимне-весенний дождь зарядил на три месяца без перерыва, это Люк уже по опыту знает. Не обычная нудная морось, льёт так, будто наверху до упора открутили Большой небесный кран. Даже самым выносливым не до тренировок. И не до прогулок вдоль реки было бы, если бы не большой, выгоревший на солнце зонт Рип. Вода стекает с зонта ручьями, вызывая то же отталкивающее ощущение, что и лениво ползущая мутная река, заставляя пару под зонтом жаться подальше от краёв, поближе друг к другу. До попадания сюда Люку не доводилось слышать о нелюбви нечисти к проточной воде, но сейчас он всем телом ощущает неприятие к широкой, с плеском подмывающей крутой берег полосе реки. — Даже жаль, что вампирам лезть в воду не положено, — заключает он вслух. — Погодка — только купаться: всё одно промокнешь до нитки. — Покупаешься здесь, как же. Крокодилы живо ноги оттяпают. — Я сам им что хочешь оттяпаю. Вампир я или не вампир? Вампир, увы, и потому крокодилы его нервируют куда меньше самой воды. — Я бы не рисковала. Док одно время с энтузиазмом прикармливал здесь этих тварей. Ходили слухи, что он пытался создать оборотней-крокодилов. — И? Рип улыбается, будто какой-то полузабытой шутке и не отвечает. — Только не говори, что ты и есть оборотень-крокодил. Мотая головой, она смеётся так несвойственно задорно, что не остаётся сомнения: речь идёт о какой-то шутке, понятной только узкой компании старых знакомых, к которой Люк не принадлежит. — Не обращай внимания. Да. Конечно. Пустяк. Люк впихивает вдруг зонтик в руку Рип. — Люк, что?.. — Ничего, — Люк расстёгивает пиджак и вешает Рип на предплечье. — Подержи-ка немного. И это, — стянув ботинки, он выбирается из брюк. — Не знаю, что там было с этим грёбаным оборотнем-крокодилом, а вампира-крокодила я тебе сейчас покажу. — Люк! Он всучивает ей скомканные остатки своего гардероба и нагишом, с разбегу, не раздумывая, сигает в реку. Непрозрачная хмурая вода ударяет, как асфальт, вспенивается вокруг, будто от возмущения, обжигает то ли холодом, то ли кипятком, смыкается над головой с плотностью льда, но Люк пробивается наверх, высовывается и, перекрикивая захлестнувшую боль и панику, радостно вопит: — Я — вампир-крокодил! Рип стоит на берегу, прижав ладонь ко рту. Из-за головокружительной какофонии мерзких ощущений непонятно, она паникует или смеётся. Не искушая больше судьбу, но всё же прилагая все усилия, чтобы его возвращение на твёрдую землю не выглядело спешным бегством из враждебной стихии, Люк карабкается на берег, мокрая трава противно хлюпает под коленями, липнет к коже. — Сумасшедший! Мальчишка! Ухватив Рип за острые локти, Люк целует её в губы, захлёбывается стекающей с мокрых волос водой, тонет в запаздывающем, но жадном ответе. Вывалившийся из рук зонтик больно стукает его по обнажённой спине. — Оденься. — Не хочу на мокрое тело. Эй, ты уронила мой любимый пиджак. — Я не могу возвратиться с тобой в таком виде! «Можем не возвращаться», — стучит у Люка в ушах, но Рип этого наверняка не примет, Рип, чей взгляд всегда завороженно следит за строевыми упражнениями нечеловечески слаженной колонны фриков. В качестве компромисса Люк повязывает джемпер на манер набедренной повязки и быстро – не будь он самый быстрый вампир – проскакивает в казарму, где проживает Рип. Не принимая возражений, хозяйка кутает его в большое жёсткое полотенце и смешивает ему полстакана крови со спиртом. — Конечно, я не боюсь, что ты простудишься. Но чувствовать себя не так противно в промозглую сырость это помогает. Люк не возражает особо, внутри правда разливается приятный жар, а снаружи тянет теплом от ещё горячего тигля, в котором Рип обычно собственноручно отливает пули для старинного мушкета. Сама она вьётся вокруг, никак не давая повода возобновить начатые у реки поцелуи, возясь с его испачканным грязью пиджаком, и Люка уже гложут сомнения, сдался ли он ей вообще или ответный поцелуй был так, дружеским снисхождением. Докатился. Да раньше он бы мимо такой дурнушки прошёл бы и не заметил, а тут запала. Рип ван Винкль, давно хотел спросить... — Как тебя зовут? В уставленном на Люка взгляде Рип читается понятное недоумение и опаска, что купание в реке не обошлось без серьёзных последствий. — По-настоящему, я имею в виду. Рип ван Винкль — это же мужское имя. — А, стало быть, читал книжку. — Читал когда-то... Была в детстве книжка про мужика, который отправился на охоту, попал к каким-то эльфам и заснул на двадцать лет. Ничего общего с очкастой веснушчатой девчонкой — впрочем, нет, кое-что есть. Люк хмыкает, с неожиданной чёткостью вспомнив картинку с торчащим из-за спины горе-охотника мушкетом, точь в точь как любимая игрушка Рип. — Моим прежним именем звали совсем другого человека. Человека, — подчёркивает Рип. — Я уже не имею с тем человеком ничего общего. А когда меняешь суть, нужно изменить и имя, иначе прежнюю сущность так и не сможешь отбросить. Твой брат уже сделал это. Ты однажды тоже почувствуешь такую необходимость. Я — Стрелок, я — Рип ван Винкль, меня Док двадцать лет держал в летаргии, пока не отработал на другом, расходном материале техники, с помощью которых хотел сделать из меня свой шедевр. — У него получилось. Безыскусный комплимент заставляет только что гордо вещавшего Стрелка, Рип ван Винкль, потупить взгляд. — И всё-таки мне не хотелось бы называть свою девушку мужским именем. — Так придумай новое. — Вот так просто взять и придумать тебе новое имя? — Конечно. Новая сущность — новое имя. А я ведь никогда прежде не была твоей девушкой. Никак не получается уловить настроение последней мягкой реплики: удовлетворение или лёгкая женская насмешка. Женская, женщины, которой страшно подумать сколько лет, — и смущённой девчонки с почти карикатурно длинными чёрными косами, почти нездорово худыми бледными руками, в ожидании ответа бездумно возящимися с рукавом белого пиджака. — Можно, я буду звать тебя Уэнзди? Как Уэнзди Аддамс? — Можно. Отчего не Манди или Фрайди? И вот снова юркой чёрной тенью шмыгает между ними недопонимание, разница в возрасте, в земле под ногами. Люк теряется с ответом, ещё тяжело свыкнуться с тем, что можно понятия не иметь о таких элементарных вещах, как старый добрый телесериал. — Я почищу твой пиджак позже, — меняет тему Рип, чувствуя его неловкость, — когда просохнет. Вот только пуговицу давай перешью. Типично по-мужски — пришивать пуговицу на двойную нитку. — Так надёжнее. — Но некрасиво. Белый пиджак не для надёжности носят. Крыть нечем. Люк наблюдает, как Рип достаёт швейные принадлежности (на вес золота в этой преимущественно мужской, изолированной от цивилизации среде), как тонкими ножничками отпарывает пуговицу, как, щурясь, вставляет нитку в иголку. — Ты, смотрю, на все руки мастерица. И стрелок, и швея. — Приходится уж. И швец, и жнец, и на дуде игрец. — Хороша дуда, — хмыкает Люк, проводя пальцами по висящему рядом мушкету. — Нет, с этим я жнец, пожинатель жизней. — А что тогда «на дуде игрец»? Возможный и очень пошлый вариант ответа Люку приходит в голову на середине вопроса, ему стоит усилия договорить ровно, не осекаясь. Далеко не мальчик — а развязные намёки кажутся вдруг до зуда неуместными под прямым взглядом Рип: неловко перед ней, и злит, что все вокруг, должно быть, не сомневаются, что они давно спят вместе, и слишком отчётливо бьётся мысль, что, то ли от манипуляций Дока, то ли из-за особенностей новой природы, новой сущности, будь она неладна, у Люка давно не вставало, и вдруг ничего не получится... Отпоротая пуговица укатывается и находит себе в щели пола очень укромное место, которое потребует потом долгих поисков. Рип правда на дуде игрец, и всё-то у неё получается, у него получается, получается у них... — Ты ж уродина, блять! Я тебя, сука, урою, ебало расквашу, блять, чтоб не зарывалась! Люк успевает как нельзя более к месту и ко времени, чтобы схватить брыкающегося и отплёвывающегося кровью младшего брата в охапку. — Что, чёрт возьми?.. Понять невозможно ничего, кроме основного: между ветеранами Последнего батальона и новобранцами вспыхнула очередная свара, и в центре её оказались Иэн с Зорин Блиц. Позже только Люку рассказывают, как Иэн размалевал косметическим карандашом обращённую в упырицу шлюшку и внушил ей станцевать стриптиз, вместо шеста используя воткнутую в землю косу, которую похитил заранее явно именно для этого перформанса. Зорин стоит, замерев, в нескольких шагах от Люка и беснующегося Иэна, её хватать за руки не решается никто, но, к счастью, у неё хватает выдержки не бросаться с кулаками на недобитого противника. Впрочем, тут Люк понимает, что немка просто-напросто разбирает хорошо, если каждое пятое слово из жаргона ливерпульских подворотен, но постепенно и этой малости хватает, чтобы уловить общий смысл. — ...дурища косорылая, недоёб на харе написан, косой твоей сраной тебя заездить бы... Зорин с угрожающим видом делает шаг вперёд, но тут на её мускулистое плечо ложится хрупкая на вид, но на деле сильная рука Уэнзди — нет, Рип, сейчас Рип глядит на него с противоположной стороны баррикады, и бешеный придурок Ян Валентайн рвётся у Люка из рук, но Зорин Блиц, покосившись на смельчака, который рискнул к ней прикоснуться, и признав за ним такое право, ограничивается всего лишь угрозой, отчеканенной медленно, с тяжёлым акцентом: — Я сама тебя выебу. Твоим же оторванным хуем. Когда Яна уводят на гаупвахту, Люк ловит себя на мысли, что пускай тот отсидится взаперти, целее будет — и вдруг это снова Иэн, снова Уэнзди украдкой сочувственно улыбается ему, и всё становится на свои места. — Амигос! Камарадос! Сукины дети! Собравшаяся под импровизированной трибуной — трапом самолёта — компания задорно освистывает Иэна. — Пришёл и наш черёд: меня и моего крутого большого брата — показать зарвавшимся аристократишкам, где упыри зимуют. Наведём на них страху, чтобы все дерьмометры зашкалило! — залогом бодрого настроения Иэна послужила явно ударная доза дури, которая человека прикончила бы на месте. Впрочем, и Люк сегодня не без греха, очень уж сосало под ложечкой при мысли о предстоящем перелёте. — А главную стерву, леди Хеллсинг, я потискаю за сиськи от каждого из вас персонально! Приятели Иэна снова свистят, улюлюкают и наперебой дают советы, что ещё за них сделать с Интегрой Хеллсинг. Люк чуть виновато улыбается своей недовольно морщащейся Уэнзди. Они держатся поодаль от толпы, по ту сторону самолёта. Как раз Рип без обиняков призналась Люку на днях: «Никто не надеется, что от Яна тебе будет особый толк. Просто-напросто твой брат здесь всем уже в печёнках сидит». Люк даже не обиделся. Да. Таков мой Иэн. Отсосите. Могила — не могила, а даже уход из жизни этого горбатого не исправил. Он из какой хочешь могилы притон устроит. — А когда я вернусь, я всё-таки трахну Зорин Блиц! Никогда Люк не подумал бы, что день, когда можно будет покинуть эту треклятую дыру, придёт слишком скоро. С какой завистью он не так давно провожал одного ирландского головореза, как мечтал об окончании этой душной рутины, возвращения в знакомые места, где с новоприобретёнными умениями можно будет развернуться по полной... А теперь гул разогревающегося мотора самолёта вворачивается под дых тревожной тоской. О, что за жизнь! Я родился в пять - Не дождалась меня Моя бедная мать. Вскрыли спьяну её Канцелярским ножом, И папаша плясал С повитухой потом... Распрощавшийся с приятелями Иэн болтается вокруг и, безбожно фальшивя, вовсю горланит «Up jumped the devil». — Ты бы предупредила старлея Блиц, чтобы она держала свою косу под рукой, когда мы вернёмся. А вернёмся мы непременно. Я вернусь. Не думаешь же ты, что я от тебя убегаю? — Только попробуй. С того света достану. — Что я там забыл? Тебя-то я на этом оставляю. Уэнзди отчаянно пытается улыбнуться. Люк проводит по веснушчатой щеке, надо спросить, откуда веснушки у девушки, которая сто лет, ладно, пятьдесят на солнце не высовывалась... — И не забудь про подарки. Ты никогда ничего не дарил своей девушке, оборванец. — Я привезу тебе голову Алукарда. Вот теперь Уэнзди улыбается по-настоящему, и Люка штырит похлеще, чем от принятой недавно дозы. Она не возражает. Его возвращение важнее поединка с Алукардом, о котором она столько грезила. И, чёрт возьми, если Рип готова уступить ему эту честь, Люк просто не может этот поединок просрать. Даром что ли он вкалывал, доводил до совершенства технику, скорость, меткость стрельбы, осваивал даже холодное оружие, устаревшее и неэффективное, но всё же способное пригодиться? И, в конце концов, чем удача хуже других талантов? Не может быть, чтобы она подвела его в самый ответственный момент, Люк всегда оставался на плаву, непотопляемый, выживающий, пускай этот величайший из бессмертных только попробует его сожрать – подавится... — Раз уж берёшься привезти голову Алукарда, захвати для меня хотя бы его шляпу. Альхамбра вышагивает по старому, местами растрескавшемуся асфальту с неторопливым достоинством, будто чинная прогулка по аэродрому — его обычное ежевечернее времяпровождение. — Алая шляпа с белым костюмчиком — прямо верх элегантности. Альхамбра ухмыляется, под ровно подстриженными усиками сверкают белые острые зубы. — Если ты не добудешь эту шляпу, моему костюму грозит куда более серьёзное несоответствие стилю. Алукард, я слышал, не слишком заботится о сохранности гардероба противника. Уэнзди резко поворачивается к Денди. — Когда он вернётся, я не стану возражать, если ты придёшь встречать его и вовсе без костюма. Не считая шляпы. Альхамбра с лёгким поклоном приподнимает упомянутую шляпу. Люк же глядит на него, на них обоих в полном недоумении. Мерное тарахтение мотора переходит в нарастающий рёв. — Ты что, — пытается перекричать его Люк, — ты... тоже запасной вариант? Альхамбра переспрашивает его, слов не слышно в гуле. — Запасной вариант! По убийству Алукарда! Тот неопределённо пожимает плечами. Кто-то тянет Люка сзади за одежду — Иэн отчаянно жестикулирует в сторону трапа, как невовремя, Люку нужна ещё минута, полминуты. Махнув рукой, Иэн вкладывает в руку Люка что-то холодное — ту самую дешёвую цепочку с безобразно-аляповатым сердечком. В растерянности самым уместным Люк считает кинуть её Альхамбре (Иэн, кажется, осклабившись, выразительно похлопывает себя по заднице). Спешно, коротко клюнув свою Уэнзди в губы, Люк машет рукой — ей, ему, им обоим, — что есть мочи выкрикивает, вкладывая в каждое слово весь объём лёгких: «See – you – Wednesday!*» — и вслед за Иэном загружается в самолёт. В последнюю минуту он замечает, как Альхамбра, подойдя вплотную к Уэнзди, застёгивает цепочку на её шее. Проклятие, это надо же было прозябать здесь столько месяцев, лет, слоняясь без толку порой целыми днями, чтобы под конец всё оказалось так скомкано и спешно! Ох, говорила же ему Уэнзди: «Ты научишься хоть когда-нибудь слушать, что тебе говорят, Люк Валентайн, или так и сдохнешь кретином?» И не только слушать, но и смотреть в оба, и делать сраные выводы. Конечно же, с Денди что-то было нечисто, а всё в этой дыре вертится вокруг войны и Алукарда, Алукарда и смерти. А с другой стороны, добрая примета. Значит, Люку волей-неволей придётся вернуться и разобраться в всём досконально. Вернуться победителем Алукарда, который завоюет право ставить собственные условия. Уничтожение Алукарда, главного оружия Совета Круглого стола и Интегры Хеллсинг — достаточная плата за право на новую жизнь для себя и для Рип. С успехом основного плана необходимость в запасном отпадёт, и он заберёт её отсюда, её и Иэна, утрёт напоследок нос Альхамбре, и они уедут, начнут жить по-настоящему, а то нафиг вечная жизнь, если так и прозябать в богом, дьяволом и людьми забытой дыре. Слух постепенно привыкает к рёву мотора, и в сознание врывается развязное пение Иэна: Кто там болтается в петле средь бела дня, Безглазый, но во всем похожий на меня? Кто там качается в петле средь бела дня? Прыг-скок — и Дьявол душу у меня отнял. На календаре правда среда, когда Тубалкаин Альгамбра на стук открывает дверь и обнаруживает на пороге Рип ван Винкль. — Чем обязан, сеньорита?.. Стремительно догнавшее «Что случи...» выбивает из колеи вежливый вопрос и, в свою очередь, обрывается на полуслове так и не высказанным «Пришли сведения?..». В молчании, сжав побелевшие губы, Рип расстёгивает ворот рубашки. На бледной коже неуместно ярко сияет выпуклое золотистое сердечко. Тубалкаин извлекает из воздуха карту, с одной стороны — туз, с другой — дама. — И который запасной вариант будет следующим? — Это одна карта, — отвечает Рип. Он понимает. Нет никакого запасного плана. План один, он же генеральный, и они оба как никогда ясно видят, куда он ведёт. Нет никакого запасного плана. Уже нет, уже не стало. Не было никогда. Тубалкаин делает шаг вперёд и почти без усилия стягивает одежду с поникших узких плечей, с худых бёдер. Закрывает глаза, когда Рип тянется к узлу его галстука, но золотое сияние будто попало под веки. Почему, почему ты не удержала этого самонадеянного мальчишку? Знаю, я подставил его, я способствовал тому, что на него, одного из многих, обратили внимание, решил найти замену, которую отправили бы на опасное задание вместо меня. Только кто мог подумать, что и сам заражусь убеждённостью, что этот юнец — особенный... Но ты, неужто ты не могла прикрыть его перед высшим командованием, сказать: «Он не подходит, найдите другого»? Фальшивое золото, всё золото Тубалкаина Альгамбры насквозь фальшиво, неспособно выкупить то настоящее, что ему оказалось вдруг нужно. Фальшивая власть — просто поводок длиннее, чем у прочих. Фальшивое бессмертие, предназначение которого — убить того, кого убить невозможно. Его руки с недоумением замирают на небольших, но ощутимых, упругих и несомненно женских грудях. Её руки соскальзывают, срываются с его затылка, хватаясь за воздух вместо привычных длинных волос. Его руки запутываются в её распущенной, никаких больше кос, шевелюре. Её руки цепляются, до боли впиваются в его плечи. Бессмертные смертники, они занимаются любовью, хотя любви между ними никогда не было. Между ними стоит смерть, но ей они займутся потом. finis * «До встречи, Уэнзди» или «Увидимся в среду»