The Simple Joys of Maidenhood

Some are caused by downward pressure so don't strain when opening bowels the simple joys of maidenhood the red-eyed fox is on the prowl

Был Великий Понедельник, первый день Страстной недели перед Пасхой. Как правило, большая часть населения Лондона вспоминала, что они христиане именно в этот день, и торопилась в исповедальни, чтобы обелить свою бессмертную душу перед Господом и благочестиво встретить великий праздник. Джон Смит, или, как его именовали сегодня, отец Джон, томился в тесной и душной кабинке, слушая раскаяние за раскаянием, отпуская грех за грехом, внимая подавленным виной домохозяйкам, позабывшим о посте, пьяницам, о нём и не вспоминавших, владельцам мануфактур и извозчикам, всем, желавшим облегчить свою душу, как они облегчают свои животы в отхожем месте. Джон ощущал, что чужие грехи переполняют его, бродят внутри, как вино, вызывают желание как следует оттереть себя жёсткой губкой. Ближе к вечеру он уже перестал вслушиваться, механически произнося нужные слова. От густого запаха ладана у Джона уже начинала кружиться голова, чад сотен свечей заставлял бисеринки пота выступать над его губой и на тронутых сединой висках. Отпустив очередного грешника, он глубоко вдохнул и покачал головой, пытаясь вернуть ясность зрению, прислушиваясь к доносящимся с улицы звукам: детскому гомону, стуку копыт лошадей и выкрикам уличных торговцев. Если таков первый день, то как он переживёт все остальные? Особенно в его возрасте, почти в шестьдесят? Рядом с исповедальней раздались шаги, лёгкие и быстрые, скрипнула ручка двери. Джон тоскливо вздохнул, сел прямее и мысленно попросил Господа дать ему сил справиться хотя бы с сегодняшним потоком людей. Когда дверь открылась, он ощутил тяжёлый аромат парфюма, что-то приторное, оставляющее на языке сладкий привкус. Миниатюрная женская фигурка проскользнула внутрь, осторожно закрыла дверь и опустилась на скамейку. Она поправила платок, открывая юное девичье лицо, причудливо разрезанное на мелкие части деревянной решёткой: круглое и миловидное, с вздёрнутым носиком и немного капризными полными губами. Девушка взглянула на силуэт Джона за решёткой, и он почему-то поёжился перед этими взором тёмно-карых и внимательных глаз. Казалось, что им не мешают ни решётка, ни полумрак, ни одежда на теле Джона — под этим взглядом он ощущал себя раздетым и беспомощным. Заметив, что он нервничает, девушка улыбнулась, открыто, с непонятным торжеством, став от этого ещё красивее. — Святой отец, — её голос был негромким и мелодичным, каждое слово сопровождали тихие щелчки чёток, намотанных на её правое запястье. Висевший на чётках деревянный крест она сжимала в руке, слегка поглаживая его большим пальцем. — Боюсь, что я согрешила. От запаха её духов головокружение только усилилось. Джон опёрся рукой о противоположную стенку, крепко зажмурился и приказал себе держать себя в руках. Девушка вызывала у него смутное беспокойство, словно в исповедальню пришёл не человек, но какое-то недоброе волшебное создание. Её карие глаза казались тёмно-красными, как спелые плоды черешни, бархатистая кожа отливала золотом. Постукивание чёток вводило в транс, словно бой ритуального бубна. Джон упрямо мотнул головой и произнёс, с трудом ворочая ставшим почему-то слишком большим и неуклюжим языком: — Каковы твои грехи, дитя? — Клара. Меня зовут Клара. — Она придвинулась ближе, не сводя с него взгляда, дотронулась губами до решётки. — Я очень рада, что именно вы исповедуете меня, отец Джон. — Откуда вы… — Джон невольно закашлялся, пытаясь прочистить горло от царапающего его дыма свечей. Его вдруг охватило чувство, называемое dé jà vu — он внезапно вспомнил этот взгляд, это ощущение абсолютной обнажённости, лишения не только одежды, но и кожи; этот взгляд обжигал беззащитную кровоточащую плоть, как капающий горячий воск. Оно преследовало его несколько последних недель, но, взирая на лица прихожан, Джон не мог понять, кто или что вызывает его. Сейчас этот морок во плоти, Клара, сидел перед ним, пристально изучая его; её ноздри подрагивали, словно она жадно вбирала в них его запах. — Вы приходили сюда раньше? — Много раз, — голос Клары обрёл глубину, подобную глубине тёмной и бурной реки. — Я ходила сюда ради вас. — Меня? — Именно в этом мой грех, падре. — Она сделала неуловимое движение рукой. Приглядевшись, Джон увидел, что Клара стиснула её между бёдер. Сжав пальцы в кулак и проведя им несколько раз вверх и вниз, она удовлетворённо вздохнула. — Отпустите ли вы мне его? — Я… Не делаю различий между грехами. Если вы искренне раскаетесь… — Я готова, — с готовностью отозвалась Клара, устраиваясь на лавочке поудобнее. Она потянула за нижние края юбок, обнажая сначала щиколотки, затем колени и бёдра. Джон ошеломлённо наблюдал, не в силах отвести глаз. Ему казалось, что он видит сон, один из тех, которые преследовали его в детстве после рассказов матушки о народце фейри. Словно он зашёл в заколдованный лес и видит теперь миражи злых фей. Клара развела колени в стороны, открывая его взгляду пухлый лобок с короткими мелкими завитками тёмных волос. Под ними была видна головка налившегося кровью клитора, на малых губах блестели первые капли прозрачной смазки. К аромату духов примешался другой, пряный и мускусный. — Расскажите мне притчу, святой отец. Я так люблю слушать ваш голос. Выберите такую, которая заставит меня раскаяться. Джон открыл рот, чтобы что-то сказать, но из его горла вырвался только слабый хрип. Он знал, что должен закрыть глаза, отвернуться, позвать кого-нибудь, но не мог пошевелиться. Злая фея смотрела на него, блаженно улыбаясь и медленно разматывая чётки, довольная и уверенная в силе своих тёмных чар. Джон сделал над собой усилие и заговорил, уверенный в том, что попросит сейчас Клару уйти, но, к своему удивлению, сказал: — Я расскажу вам притчу о проклятии Христом бесплодной смоковницы. Его голос напоминал звучание исцарапанной пластинки. Клара прижала чётки к своему лобку и медленно прокручивала их, проводя крупными бусинами между больших и малых губ, вздыхая, когда они касались клитора. Деревянный крест с фигуркой распятого Иисуса она продолжала держать в руке. Джон бормотал, без выражения и каких-либо эмоций, глядя, как она поудобнее перехватывает крест и медленно двигает его вниз, к источнику пахнущей мускусом влаги. Клара осторожно ввела его внутрь, нетерпеливо покачивая бёдрами навстречу, прижала перекладину креста к клитору и, постепенно наращивая темп, начала двигать рукой. Она дышала глубоко и хрипло, глядя на Джона, чьи слова превратились в бессмысленные обрывки звуков, пока её дыхание не прервалось, а тело не изогнулось, словно в судороге. — Бесплодная смоковница, — пробормотала Клара, распластавшись на скамейке и бессильно свесив руку с чётками. — Какой толк в твоих плодах, если их не хотят сорвать? Джон сглотнул, почему-то ощущая вину. Зрение его расфокусировалось, укрепляя ощущение нереальности происходящего. Клара села прямее, оправила юбки и взяла чётки обеими руками, проводя ими по языку, прежде чем полностью втянуть в рот крест. Закончив, она снова обмотала их вокруг запястья и встала, намереваясь уйти. — Постойте. — Без этого взгляда аура колдовства начала рассеиваться. Дрожащей рукой Джон осенил Клару крёстным знамением, перепутав последовательность движений. — Я отпускаю твои грехи, дитя. — Нет нужды, — бросила Клара через плечо, распахивая дверь. — Сегодня же я успею совершить новые. Джон чувствовал, что дрожит всем телом. Запах мускуса, казалось, въелся в его кожу, волосы, одежду, пряный и порочный. Он ожидал, что те, кто придёт ещё сегодня в эту исповедальню, непременно почувствуют его, но никто его не замечал. Джон сбивался на простейших словах и жестах, ощущая себя так, словно фея похитила его настоящего, оставив в исповедальне колдовского подкидыша. Это ощущение укрепилось и окончательно оформилось ночью, в которую он успокаивал свою бунтующую, так легко предавшую его плоть. На утро Страстного вторника Джон снова изъявил желание исповедовать.