Беспокойные души

О, беспокойные души! Вы так восхитительно вздыхаете, не чувствуя усталости ночи. Я смотрю на вас сквозь завесу табачного дыма, где-то сзади мешает моим наблюдениям жаркий блюз. Напряжение моих нервов не разгладить, это клубок с тысячью узелками, потрать жизнь - распутаешь, но жертва слишком велика. Поэтому я, прикусив ноготь на руке, прищурив глаза, удивляюсь хаосу дикой энергии живущей в их головах. Они могут понять меня, но они не я, они другие. Их стремления проходят сквозь меня раскаленной иглой, и я в восхищении. Я готова встать посреди этого душного места, отодвинув раздирающе скрипящий ножками по паркету стул и аплодировать до онемения пальцев. Я готова рвать горло криком в порыве поведать о своей любви. Вожделея их образом. Убивая шлейф ненависти, который тянется за каждым из нас. Они поднимают головы. Тень падает на их глаза. Глухим стуком отзывается стакан поставленный на стол. По радио транслируют смерть морали и мы ликуем. Мы запиваем горечь алкоголем, мы поднимаем бокалы. Наше творческое расточительство омывается другими грехами. Серые маски позади оборачиваются на нашу молодость и шепчутся, высовывая раздвоенные языки. Эти твари считают наши чувства проявлением слабости. Чем-то неприлично постыдным, как оголенные щиколотки монахини. Мы, смеясь, подмигиваем им и пускаемся в пляс. Красное, как расцветшая камелия, вино заливает пол, и мы пачкаем им свои ботинки. Наша подсознательная тяга к саморазрушению сегодня забыта. В углу спит похоть. Я падаю безжизненно на пол и тону в красных ручьях безумства. Чужие руки ложатся мне на лоб, они прохладны и приятны, я закрываю глаза, чтобы прочувствовать этот момент лучше, но меня грубо подымают и невежественно тянут к выходу. Это был бармен, как оказалось. Подумал, что напилась до упаду, а я ведь только пригубила кровавые капли. Таким людям, как я, как мы, не нужно пить, чтобы оставаться беззаботно веселыми. Мелкие камушки асфальта вгрызаются в мои голые колени. На улице по-осеннему свежо и все еще не так пронзительно холодно, но я все равно оделась слишком легкомысленно. Я ложусь на бордюр вытянув ноги вперед, юбка задралась до самых бедер, на лодыжке рассветает глубокий порез, видимо, от злого осколка бутылки, которую мы разбили в одном из порывов. Возле меня собираются остальные. Кто-то закуривает. Кто-то опускается рядом со мной. Кто-то кладет свою голову на мои колени. Я запускаю пальцы в чужие волосы и потресканные губы целуют мое запястье. Этот момент должен быть запечатлен в истории человечества, как красота жеста. Как обыденная нежность. Но он остается запечатленным только в моей памяти. Узник комнаты из 3 углов. Ко мне наклоняется один из них и спрашивает насколько был невежествен бармен. Я смеюсь в ответ и махаю рукой. Этот момент не следует портить такими неважными вещами. Мои волосы разметались, как ветки дикого винограда, по темной, холодной поверхности асфальта. Одному дьяволу известно сколько мы там пролежали, просидели, но начало светать и я нехотя поднялась на ноги. Небольшая ранка все еще саднила и мы промыли ее остатками алкоголя. Кто-то очень жалел, что последние капли уходят таким бесполезным путем. Ветер был влажным и неприятным, он беспощадно трепал мои волосы, спутывая их еще больше. В мыслях я все еще танцую на барной стойке, задирая юбку, бесстыдно обнажая ноги. Влажность реальности пробирает до самых костей, крошит их под своим напором. Всегда, когда я возвращаюсь домой, там никого нет. Всегда, когда я возвращаюсь в эту пустую комнату, меня никто не ждет. Всегда, когда я вижу эти стены, они молчат. Меня здесь нет. Я не существую в этом временном течении. Это не я. Мне выворачивает запястья тишина. Мне смотрит в глаза отчаянье, и я хочу спеть ему колыбельную, но холод смыкает губы в тонкую, плотную нить. Я жду. Часы показывают новый день. — Все же, есть в тебе что-то человеческое. Что-то ужасно хорошее, что откровенно не вписывается. Когда-нибудь ты сдохнешь. Как все. “Когда-нибудь”, — соглашаюсь я. Судорожно перебирая пальцами края чужого шерстяного пальто, я нахожусь где-то слишком далеко. В моей черепной коробке слишком много всего и я продолжаю наматывать эту шелковую нить, пока она не соизволит порваться. Мне стыдно за мою ограниченность, а она издевательски улыбается в ответ, как вредный, отвратительный ребенок.. Он смотрит на меня бесцветным взглядом, устремившимся куда-то в макушку и автоматически стряхивает пепел каждые 5 секунд. Этот человек не имеет будущего. Как и я. У него совсем не теплые руки и совсем не добрая улыбка. Я чувствую запах безнадежности исходящий от него. Лучше прятать лицо в грязь, чем целовать начищенные ботинки. Мы сидим на холодных, каменных ступеньках местной библиотеки уже почти час ночи. Мы сидим совсем рядом, но сохраняя должную дистанцию. Дань уважения личному пространству. Потому что мы совсем не близки и мы совсем не ищем чужого тепла, мы не ценим хрупкие косточки друг друга и не целуем костяшки пальцев. Это было бы слишком. Он хочет видеть мое раздражение. Наше сегодня - пропитано сигаретным дымом. Наше сегодня - держится на одних надеждах. Наше сегодня, ох, лучше бы оно никогда не наступало. Человек рядом со мной шумно вздыхает и плотнее обматывает тонкую шею шарфом, ему холодно, а значит - он может чувствовать. Это делает его уязвимым, как и меня. Но мы привыкли делать вид, что не обращаем на это внимания. Он кашляет, скрипя зубами, будто на последней стадии рака. Его мамочка часто говорила: “Милый, вылечится невозможно, если ты хочешь убить своего лечащего врача.” А он хотел, чертовски хотел. Рассказывая мне это, он часто в задумчивости прикусывал губу. До тех пор, пока не выступила кровь. У него была такая почти омерзительная приторная улыбка. Такая улыбка обычно застывает проклятьем на восковых фигурах. Всякий раз, когда я видела ее, меня пробирала дрожь. Я хотела ударить его по лицу чертовски сильно. Ударить так, чтобы стереть остатки этого издевательства с его бледной кожи. Но я боялась, что он не выдержит и рассыплется, как хрустальный шарик. Это не было бы насилием. Это было бы правильно. Он хмурит брови. Вероятно, чувствует напряжение. Туман становится гуще , одежда становится тяжелой от влаги. Я грею дыханием свои руки. — Как ты хочешь умереть? — спрашивает он и я вздрагиваю от неожиданности. Мы редко разговариваем. Я люблю, когда он молчит. Это не обязывает. Это не делает нас близкими, потому что я не хочу узнать его. Ровно так же, как он не хочет узнать меня. У него бежевое пальто и слишком бледная кожа. У меня грязные ботинки и большой черный свитер, длиною до колена, пожалуй, слишком грубой вязки. Сегодня сигаретой он прожег мне колготки, а я даже не успела разозлиться — полное взаимопонимание. — Быстро, — не задумываясь отвечаю я. Он затягивается в последний раз и поднимается отряхиваясь. Поднимаюсь и я. Ноги начинает неприятно покалывать. — Я хочу страдать. Я знаю, он ненавидит себя. Я знаю, он хотел бы никогда не рождаться. Я знаю. Я знаю это даже слишком хорошо. У него обреченные глаза, он не боится пригнуть в обрыв и наткнуться на шипы. Он не боится смерти так, как боюсь ее я. Я невинный Дориан, а он дьявольский портрет. Его глаза — это открытая, кровоточащая рана. Иногда, мне страшно заглядывать в них. Его глаза — это самое искусное человеческое красноречие. Я готова упасть на колени и просить о пощаде под этим видящим тебя насквозь взглядом. Его глаза — это моя вырытая могила. Пожалуйста, не лишай меня воздуха. Ты честолюбив, ты самовлюбленный. Ты чертов нарцисс. Это знают все, это знаешь ты. Твоя гордыня раздражает всеобщее ненавидящее эго. Не смотри, пожалуйста, мне в глаза. Я не смогу скрыть осуждения. Я не смогу подавить восхищение. Я бы выколола свои глаза и подала бы их с фаршированными артишоками на серебряном блюде, лишь бы не видеть скользящее презрение в его жестах. Все носятся с ним, как со склеенной заново стеклянной вазой. Они жалки, они трусливы, они рабы чужого настроения. На перекрестке светофор мигает нам зеленым цветом уже полчаса. Наверное, какая-то помеха. Мы замираем прямо перед ним и не моргая смотрим на отблески изумрудного на влажном асфальте. Сейчас подходящий момент для чего-то неподходящего. Но мы не те, кто проявляют инициативу. Мы глухонемые посетители театра,и у нас специальные билеты только в первый ряд. Никто не виноват, что ваш ребенок вырос глупым и жалким. Никто не виноват,что ему так отчаянно сильно хочется свернуть мягкую шею. Никто не виноват в том, что из тебя чертовски паршивый вышел человек. Твои зубы не для человеческой пищи. Заточи свои клыки и пойди убей чью-то тень. Забери чужую жизнь. И вытри остатки синтетический мыслей со своих губ. Между нами залегло мнимое доверие заботливо выращенное в тишине наших мыслей. Мы были бы идеальным сочетанием не сочетаемого. И вот, он и я, стоим на перекрестке и совершенно не знаем, что делать дальше. Кто-то из нас не хочет жить. На подсознательном уровне это воспринимается, как банальная борьба за выживание, а выживать - это чертовски сложно. Люди сгорают, как спички, каждый день. Чахнешь и ты. Кто из нас бракованный мы еще не решили. Я хочу, чтобы он хорошо запомнил мое лицо. Так же хорошо, как я запомню его. Возможно, это лицо когда-нибудь сломает ему жизнь. Возможно, мы сами себе сломаем жизнь. Тогда придется разбить все зеркала и перерезать осколками артерии. Это будет весьма абсурдно. Твои мертвые глаза и мои слишком бледные губы не вписываются. Чертовски не выписываются. От собственных мыслей меня тошнит. Выворачивает. Притягивает к земле. Я хочу согнутся пополам и почувствовать щекой целебную прохладу. Разрешить камушкам впиться, пусть даже до крови, в мою кожу. Пусть останутся шрамы. Я буду гладить их каждое утро смотря в зеркало. Я буду говорить себе о том, как это откровенно жертвенно. Как это откровенно жалко. Моего плеча уверенно касаются и я вздрагиваю, пытаясь схватить остатки своего сознания. Я в порядке. Правда. Отравилась реальностью. Он случайно касается моей руки. Кожа к коже. Нет, это слишком. Это слишком неприлично. Отвратительно по-человечески. Давайте перемотаем на несколько секунд обратно. Мы должны переиграть эту сцену. Тяжесть чужого личного пространства давит выдавливает мне глаза. Зевс, не громи мою зону комфорта. О, храбрая Афина не разрушай мои стремления. Чужая концентрация энергии оставила во мне след и его будет не просто стереть. Эй, твоя жертва слишком велика,я не оформлю на нее кредит. Не гаси мою преданность своей неуверенностью, ты ведь не гнусный человек. Цикл нарушен. Эй, драма со скудно написанным сценарием, почему ты опускаешь свои глаза? Давай послушаем шум моего сердца. Он разносится на дне всех океанов и морей. Эй, почему у тебя такие ледяные руки? Циркуляция воздуха в моих легких нарушена. Я считаю до десяти и медленно вдыхаю. Тупая боль растекается кровью по телу. Самое время жить. Самое время умирать. Будто ты убил человека. Ты знаешь, наш конец - это прекрасное начало. Вы можете оставить меня. Нет, правда, просто уходите. Я устала видеть ваши сочувствующее лица. Ваш срок годности истек. Стеклянная неприязнь. Я простыла, у меня воспалились глаза, у меня воспалилась душа. Мне отвратительно необходимо избавиться от этой прожигающей внутри дыры назойливости. Я просидела на полу несколько часов, пока колючий ворсовый ковер влюбленно впивался в мою кожу. Это не бессмысленное действие, это протест против жизни, но даже протестовать бывает утомительно. Таких, как я, сжигали на кострах. Мой личный неоправданный бунт горит на кончиках ваших языков. А я все так же гнию. Постепенно. Это длительный процесс. Не безболезненный. Не все так просто. Тень враждебности очерчивает мои скулы. Они говорят мне, они знают, они ласково сжимают мою руку и помогают надеть куртку. Сегодня для меня двери в рай закрыты. Сегодня в раю шлюхи только для дорогих гостей. Сегодня они не хотят меня видеть, потому что я нарушила единственную и главную заповедь. Сегодня я буду вымаливать свои грехи возле алтаря. На улице по-особенному дерьмово. Ко мне выходит один из них. Этот всегда отличался. Такой несуразный, будто сделан из кривых линий, будто его вылепили из бракованных частей тела, будто его и не хотели создавать. Он отводит меня в сторону, достает сигареты и говорит: — Ты очень сильно облажалась. Я киваю. Да, здоровяк, ты очень прав. Я говорю себе это каждый день, когда смотрю в зеркало. Не нужно вспаривать мне брюхо и влезать в мой круг беспокойств. Потому что ты не приживешься и сгниешь. Не нужно обо мне беспокоиться, потому что я слишком сильно себя люблю и этого, поверьте, хватает с головой. Так получилось, что я зациклилась. Просто. Так . Получилось. Первая стадия отрицания. Пазл еще не сложен. Я все еще помню его слишком холодные руки. Я аккуратно вынимаю осколки из своего горла, но все еще боясь начать говорить. Веди себя естественно, всем плевать на тебя. — У тебя не получится ему помочь, знаешь. Он такой, — говорит здоровяк и задумывается на секунду. — сломанный. Очень давно. У меня плохо получается помогать. У меня никогда не получалось помочь самой себе. Наше обоюдное безразличие пригрелось где-то под ребрами. И это кажется важным, и это кажется спасением. Медленно считать до бесконечности, чтобы привести пульс в порядок. Их глаза повсюду. Их запах раздражает мой нос. Их голоса отравляют реальность. Сегодня умрет твоя вера в жизнь. Потом твоя гордость. А потом умрешь ты сам. — Странно, я думала, что клеймить людей не в ваших правилах, — насмешливо говорю я. — Не в наших, — неохотно признает здоровяк. — Но он исключение. На мне грязные джинсы и кремовый свитер с горлом, потому что я сидела на полу. И я простудилась. Кажется. Он дружески треплет меня по плечу и я улыбаюсь, пока внутри меня всю скручивает тугой узел. Он смотрит на меня, но видит только громкое разочарование во всем. Где был твой Бог, когда ты, черт возьми, спустил все деньги на кокаин? Где был твой хренов Спаситель, когда к виску твоей мамочки приставили дуло пистолета? Где был тот, чье слово Закон, когда ты вешался в собственной дерьмовой комнате? Мое лицо, должно быть, выглядит изможденным и осунувшимся. Сегодня не мой лучший день. Промой свои грязные вены. Я снова вспоминаю его Пустой. Обреченный. Будто все эмоции стерлись, выцвели, как одежда от долгой носки. Взгляд Я задумчиво верчу в руках сигарету, которую перед уходом мне заботливо сунул здоровяк и считаю до трех, чтобы привести мысли в порядок. Сегодня действительно очень холодная ночь и я боюсь, что мои косточки замерзнут от пронизывающей неопределенности. Мое фальшивое сочувствие. О черт, откуда оно взялось? Его фальшивые улыбки. О, дьявол, быстрее, сотри их с этого несчастного лица. Наше жертвенное молчание. Давай похороним его в общей могиле и украсим лавандой. Давай я расскажу тебе кое-что личное, а ты за это поцелуешь каждый мой шрам. Я готова поклясться легкими Байрона, что это самый отвратительный день самого отвратительного года. Сегодня не слышен смех пьяных. И на землю не падают люди в припадках безмолвного счастья. Сегодня все слишком устали. Сегодня я слишком мертва для всего. Тишина сжимается вокруг моих зрачков. Она, как старя приятельница, сообщает, что ее становится слишком много. В моих косточках не хватает кальция. Во мне не хватает жизни. Недавно они обнимали мои колени и ласково гладили мои волосы, а теперь их гнев подобен гневу Зевсу, а я ведь даже не герой, чтобы противится и старательно вынашивать свой строптивый дух. Я измотанный, жалкий человек. Заслужить благосклонность удается лишь немногим, а я не привыкла целовать чужие руки. Я не привыкла падать на колени, кусать губы в кровь сдерживая вскрик непокорности. Холодная плитка под спинной проклинает мои легкие. Я дышу отрывками. Грудь моя вздымается хаотично. Мне не пишут, мне не звонят, в мою дверь не привыкли стучать. В таком положении я провожу свои скудные серые дни. Пальцы на ногах и руках уже онемели. Вот, что значит “постепенно исчезать”. Ты бракован. Ты изгнан. Ты треснутый кусочек мозаики, тебя уже не склеишь. Дорогая, ты поступила очень плохо. Сладкая, на день рождение ты не получишь пони. Милая, ты больше вообще ничего не получишь. Я чаще вспоминаю нашу случайную тактильность и что-то тонет внутри меня. Наверное, чувства, которых никогда не существовало и я пытаюсь страдать, чтобы сделать себе еще больнее. Но боль я не чувствую, лишь тихое, почти невидимое. разочарование. Мне велели ждать и остается только удивляться своей покорности. Им можно все, они - это мой пропуск к незащищенной жизни. Я судорожно жму на кнопку разблокировки и разочарованно отбрасываю телефон в сторону. В который раз. У меня определенно должен быть Оскар за самую правдоподобную сцену отчаянья. Поздравляю, теперь ты официально никому не нужен и пора начинать шататься по плохим места и вступать в связи с подозрительными людьми. Период “я ужасно устал, я хочу быть один” давно прошел. Просто однажды ты просыпаешься и понимаешь, что все слишком плохо даже для того, чтобы подняться с постели. Потресканный потолок становится твоим лучшим другом. Дай себе заполниться горечью чужих слов. Мерзко везде. Мерзко на лице, мерзко в голове, мерзко даже в ботинках, которые сыреют от влаги. Асфальт блестит одним сплошным мокрым пятном под ногами. Деревья воют от холода. Вою и я. Я равнодушно смотрю перед собой. На мне не-слишком-теплый свитер и я смыкаю губы в тонкую линию. Потому что ветер почти ломает мои кости. Потому что деревья слишком громко кричат. Потому что, эй, никому не нравится терять контроль над собой. Даже мне. Даже тебе. Стоит сказать себе правду и все становится еще хуже. Твои трясущиеся руки и это, черт возьми, не наркотики. Это дерьмо, которое просто-так не выгребешь, потому что оно внутри, оно болит и твои ногти не слишком длинные, чтобы расцарапать там все и постараться вытащить это наружу. Давайте посчитаем до десяти, медленно, и постараемся найти среди этих обломков самого себя. Никто не любит считать чужие потери. Следовало вовремя хоронить свои амбиции, свою истощенную гордость и трезвость мысли. Сейчас ты гнилой полностью и бесповоротно. Сейчас твои губы слишком бледны и кожа на них потихоньку слазит. Скоро твое побитое эго выроет тебе могилу. И ты, будь добр, полезай в дешевый деревянный гроб. Потому что, знаешь, твое внутреннее разложение мешает другим людям дышать.Ты мысленно хоронишь тех, кто не верил тебе. Тех, кто плевал тебе в спину. Здесь и сейчас ты единственный Бог, а перед ними ты никто. Закрывай глаза, потому что они отравляют тебя своей скорбью. Каждый день становится днем, в который ты должен пасть. О, лучше бы вам не слышать мои предсмертные хрипы. Я иду по улице без названия, в городе, который мне чужд. И каждый поворот - это поворот в никуда. И я считаю, считаю, считаю в лицах скольких прохожих я узнаю тебя. Узнаю каждого из нас. Они не знают, чего я хочу. По правде говоря, я тоже не знаю. Я толкаю тяжелую заплесневелую дверь и меня встречает духота темноты, жар тел, жадность взгляда. Мне кивают люди в широких шляпах и сразу же отворачиваются опуская головы в сои стаканы с дурманом. Мне бесцветно улыбается бармен и опускает взгляд продолжая полировать идеально чистый бокал. Я вижу их, а они видят меня. Я улыбаюсь так, будто у меня сломаны все кости, а они улыбаются в ответ. Это так дико, будто еще секунда и мы готовы впиться друг другу в глотки. Потому что ты была плохой девочкой, потому что ты расстроила папочку. Он больше не даст тебе деньги на травку. Он больше не посадит тебя на свои колени и не положит свою руку на твое теплое бедро. Требовательно. Я замечаю ее, потому что ее невозможно не заметить. И глубоко внутри у меня обрывается трос. Никто не выжил. Я смотрю на нее, потому что ее улыбка слишком широка, потому что ее красота ложится на мои плечи тяжелым бременем, потому что я хочу смешать ее лицо с асфальтом. Новая я смотрит на меня не скрывая своего превосходства. И я хочу услышать, как она будет просить меня о пощаде. Я хочу сломать ей легкие, я хочу посмотреть, как она будет захлебываться своей кровью и цепляться за мои ботинки. Эй, твой хребет слишком тяжелый, давай я его подержу. Эй, твое сердце слишком громко бьется, давай его вырвем. Эй, твои глаза слишком широко раскрыты, давай я их выцарапаю. Кафке бы понравились твои страдания. Я знаю, я была на ее месте. Ее слишком светлые волосы будто ореол и выглядит она так, будто с нее писали иконы. Оскверняя наше молчание, я тихо молюсь о ее быстрой смерти. У нас разные зазеркалья. Она говорит мне, что я облажалась и смеется в лицо. Мои отсыревшие нервы сходят на нет. Мое внутреннее возмущение вот-вот вырвется. За спиной стучат стаканы. За спиной чужие ноги царапают паркет. За спиной вздохи наслаждения режут мои уши. Она думает, что мне здесь не место. Они думают, что мой потенциал исчах. Я думаю, что хочу вылить этот бокал красного вина прямо на ее белоснежную блузу и посмотреть, как бордовые капли будут растекаться, очерчивая ее грудь. Как кровь. Почти мертвая, глупая, новая “я”. Мы думаем о том, кто первый из нас умрет. И нам категорически не стоит смотреть друг другу в глаза. Когда-то тебе было 16 и тебе было все равно, а теперь тебе почти 21 и чужие вены начинают слишком сильно раздражать. Чужую помаду хочется размазать по слишком белому лицу.,а чужой рот зашить толстой, плотной нитью. Без анестезии. У нее на лице выцарапана молитва собственной личностной идеальности. Собственному внешнему перфекционизму. Чистейшему эстетизму во взглядах и жестах, в длинных хлопковых волосах. “Давай, посмотри на меня, я заставляю людей страдать ради мимолетного одобрения. Но ведь я так красива, не так ли? Давай, взгляни на секундочку, мой папочка отбывает срок в тюрьме за приставания, которых не было. Но ведь я так хороша собой, не так ли? Я подсадила подругу на наркотики и она умерла от передозировки. Но ведь мои бедра воистину великолепны, не так ли? Но это все - не то. Этой боли мало. Страдать должны все. Страдать должны много. Где ваши стоны? Где ваша мольба? Это скучно. Вы скучные. Никто бы не умер ради вас.” Наверное, я выгляжу так, будто завтра застрелюсь. Наверно, мое оттекшее лицо и много синего под глазами добавляют мне лет десять. Наверное, пора завести сорок собак и умереть в слюнях, пока тебя не начали жалеть. И мне жутко, и мне не по себе. Потому что это будет значить сразу все. Это будет значить конец. Вы видели этих жалких людей? Наверняка. Их амбиции задушили самих себя, но они все еще пытаются устроить большой пожар. Лица людей умирающих со скуки, а на деле уже мертвых глубоко внутри. Хватить верить в странные вещи. Они могут никогда не наступить. Бархат на ее бледном теле смотрится грязно. Смотрится неуместно пошло. Это не твой день, это не твой век. Каждый раз раз, когда она тянется к выпивке, она задевает мой локоть. Ее тонкие косточки умирают без чужого тепла. Она, как тепличный цветок. Уход и внимание. Новый ребенок с голодными небесно-голубыми глазами - всегда лучше старого. Это всегда происходит и не нужно обижаться на то, что тебя снова не предупредили. Здесь не признают ошибок, здесь тебя не возьмут за руку и не будут ласково перебирать волосы, потому что уже не все так хорошо, смекаешь? Святая тленность мира. Святая безмолвность печали. Святая депрессия Кафки. Она смотрит меня и я пытаюсь улыбнутся в ответ. Подозреваю, что выглядит жалко. Прости, меня съела рыба куда страшнее тебя и я до сих пор не нашла свой хребет. Я - это неизведанная территория. Неверный шаг - взлетишь в воздух. Ты делаешь меня нервным и слабым. Ты делаешь меня жалким и уязвимым. Такие паршивые дни слишком часто стали попадать в календарь. Она спрашивает меня, буду ли я тот миленький коктейль пастельно-розового цвета со вкусом клубники и милым зонтиком торчащим из такое же розоватой пенки. Мои синяки под глазами кричат. Мои вены на руках хотят порвать кожу. Мои полопавшиеся сосуды на глазах гораздо красноречивее. чем я сама. Потому что я не выгляжу, как человек, который пьет розовые коктейли с зонтиками. Потому что я не выгляжу как человек, который вообще пьет коктейли. Потому что я вообще не выгляжу, как человек. Где мой срок годности? Ты забыл его проверить. Мне все еще не по себе от своей беспомощности. Мне все еще не все равно. Чья-то большая рука ложится мне на плече, но я не вздрагиваю, я вообще не реагирую. Безразличие — чума двадцать первого века. Я узнаю здоровяка и сегодня он улыбается мне иначе, он улыбается так, будто я на последней стадии туберкулеза, а он хочет стрельнуть у меня сигарету. Это не моя вина, что здесь хреновая выпивка. Это не моя вина, что здесь дерьмовые люди. Это не моя вина, что я больше не их золотая девочка. А нет, стойте, все же моя. “Новая” я упорно делает вид, что гладкая блестящая столешница - это самое интересное, что приключилось с ней за всю жизнь. И я ей благодарна. Самую малость. Часы посещений закончены. Ваш ребенок не поправится никогда. Покиньте, пожалуйста, помещение. Ножки стула оглушительно царапают паркет. Я ловлю каждый взгляд, направленный в мою сторону. Я поглощаю черноту чужих глаз. Я смакую четность их бытия. На них моя кровь. На них моя боль. И я оскорблена. И я восхищена. Этот стих о потерях. Этот стих о веселье. Этот стих не для меня. То ли рифма не та, то ли я не та. Они думают, что во мне ничего не осталось кроме удушливого отчаянья, поэтому появилась она. Поэтому я ухожу. От меня больше не пахнет беззаботностью и нескончаемым весельем. Сегодня я шлюха, которую никто не хочет. Деревянная дверь оказывается слишком тяжелой, я чуть ли не ломаю свою кисть. Сегодня день ложных открытий. На улице так же серо и холодно. И одинокие деревья, скрутившись, снова смотрят на меня с высоты своего величия. У меня не получается верить в лучшее. Их максимум - это дешевые кокаиновые дорожки. А он были мне так чертовски нужны. И пока не зная, как это, я смакую вечерню влагу. Их голоса красивые, но не те. Их тепло приятно, но не то. Прости, ты уже давно не в стране чудес и твое голубое платье безобразно выцвело. Кому-то не везет, и он теряет все, что никогда не имел. А кто-то получает все, хотя едва достоин малейшего. Ты не слабое звено, ты просто жалок. И когда-нибудь все обязательно решиться. Даже без твоего участия, потому что ты не в праве выбирать. Кто умрет сегодня? Твое тело или твоя гордость? Забвение не выбирает хороших или плохих. Оно выбирает достойных. Поэтому нам не следует беспокоится, поэтому мы можем бесчинствовать дальше, направленная во мрак, я выстукиваю замерзшими пальцами свой собственный траурный, неуловимый мотив. Кто еще заставить страдать тебя, если не ты сам? Ты мучитель свой, ты предатель свой, ты ненависть и ты любовь. Сопротивление бесполезно. Хочется упасть на холодный, мокрый асфальт и ждать. Бесцельно. Беспричинно. Им нравились мои спонтанные действия. Они были в восторге от моих маленьких представлений. Они были так чертовски довольны мной. Ведь у тебя был такой безграничный потенциал? Амбиции свернули тебе шею. Ведь ты подавала такие надежды? Отчаянье сожрало твои кости. Я слышу приглушенный вдох-выдох и замираю на пару секунд. Каменный ступеньки библиотеки сегодня решили простудить почки еще одному несчастному. Терять нечего. Единственный фонарь на улице рвано мигает тусклым оранжевым светом. Я могу видеть лишь очертания, я никогда и не желала узреть больше. Мои глаза напряженны, мои губы посинели от холода. Осень не щадит наши кости. Человек мелко дрожит. Я смотрю на его светлые локоны, выбивающиеся из-под шапки. И я понимаю. И до меня доходит. И мне становится горько. Почти невыносимо. — Ты не пришла, — говорит он и начинает хаотично шарить по карманам. Теперь я вижу его лицо. Теперь я чувствую его взгляд. Мои легкие становятся такими тяжелыми от влаги, будто сейчас порвутся. Губы у него содраны в кровь. — Дерьмово выглядишь, — говорю я, потому что мне жизненно необходимо что-то сказать. — Ты не пришла, — бесцветно повторяет он. Его разочарование орет во мне так сильно, что закладывает уши. Я не понимаю, о чем он. Я не понимаю почему я все еще здесь. Я так много всего не понимаю. Почему мамочка не научила меня избегать таких ситуация? Почему мамочка так мало рассказывала мне о людях-с-которыми-не-стоит-водиться? Почему мамочка никогда не рассказывала мне о том, что любопытство приводит к хреновым, к очень хреновым последствиям? Потому что у тебя не было мамочки. Потому что у тебя не было никого, кому было бы не плевать. В темноте тяжело разобрать, но я почти вижу неживой оттенок его лица и болезненно блестящие глаза. Что-то определенно происходит. — Мы не договаривались. Его дыхание становится рваным. У меня дрожит голос, а у него руки. Я чувствую его жар и в голове проносится одна и та же бегущая строка “ошибкаошибкаошибка”. Это не твой поворот, это чужое шоссе. Тут тебе не рады. — Но ты хотела. И я думаю о том, что ему где-то чертовски не повезло. Не повезло и мне. И теперь мы грузом весим где-то посередине очередного неудачного акта. Две проблемы - это слишком много для одного никчемного действия. Этому шоу место на дне. Мы молчим и кажется, это никогда не закончится. Присев, я аккуратно беру его руку, чтобы прочувствовать пульс, но не чувствую ничего. Нить жизни имеет свойство обрываться слишком быстро. Слишком неожиданно. Но сегодня и правда отличная ночь для того, чтобы вырыть кому-нибудь могилу. И либо мои пальцы до жути онемели, либо теперь мы знаем под кого подгонять гроб. Когда люди слишком устают, они просто берут и прекращают. Прекращают выплачивать кредит, прекращают пить кальций и воспитывать детей, прекращают звонить родителям каждый вечер, чтобы убедить их в том, что ты все еще не повесился в собственной квартире. Иногда люди прекращают жить. Это случает так тихо, что никто не замечает. Это случается и не приносится никакого ущерба. Это просто случается. Я чувствую скачок. Еле ощутимый,но значащий для меня в эту минуту все, скачок. И надежда наполняет глаза. Он смотрит на меня, будто я его предала. Мне стоит извиниться? Извини, моя личность треснула, а ты совсем не тот, кто может ее склеить.Извини, я выбрала папочек с лопающимся от купюр кошельком. Извини, я хотела быть выше, я хотела быть равной для них, а от тебя невыносимо сильно пахнет смертью. Круг, который сомкнулся вокруг меня, невозможно порвать. Начинай отсчет. — Тебе нужно домой. И мне нужно домой. Мне нужно согреть замерзшие руки и отогреть ноги. А еще мне нужно закрыть двери на замки и никогда, никогда не открывать их. Это кончается плохо. Красные пятна на его темном вязаном шарфу почти незаметны. Я трогаю его за локоть. Давай снова запрем тебя, глухие стены по тебе соскучились. Им больше некого разрывать на куски. Судорожность в чужих жестах. На его скуле цветет алая ссадина. Что-то случилось. — Поднимайся. Давай. Я не смогу тащить тебя. Раз. — Мне некуда возвращаться. Они ждут меня везде. Два. — Они? Три. — Ты знаешь, о ком я. Ха-ха. Небо не светлеет. Однажды ты просыпаешься утром и понимаешь, что тебя кто-то душит. Однажды ты ложишься спать вечером и понимаешь, что тебя кто-то душит. Однажды ты понимаешь, что это ты сам. Его слабые пальцы сжимают мою руку. С той острой отчетливостью, которая присуща многим нервным людям, я ощущаю его слепую беспомощность. И я понимаю, что теперь мне совсем не все равно. Я упираюсь взглядом в его переносицу. Бледные капли крови на его щеках кажутся мне веснушками. Ты тот человек, который мечтает перевоплотиться в нечто иное. В нечто сильное. В нечто умное. Уверенное. Ты плетешь свой кокон. Ты осторожно затягиваешь узелки. Но личина все равно рвется. И там все равно прежний ты. Тот уставший человек с осунувшимся лицом. Кривые черты лица, безобразный перелом действительности. Твой хирург опоздал на операцию и тебя зашивали наспех. Ты на пике самоистязания. Его лицо кажется мне красивым. Его лицо кажется мне знакомым и чужим одновременно. Он поднимается и опираясь на меня делает шаг. А я молюсь о том, чтобы его ребра оказались целыми. Чужие грани приличия кончаются на моих белоснежных простынях. Скрип пружинок эхом отдается в глухоте квартиры. Здесь, в этом доме. На этом этаже. В любой из квартир - всегда тихо, будто заселяют уютные апартаменты не люди вовсе, здесь не кричат дети и не ругаются взрослые, будто им всем удалили голосовые связки. Здесь нет звуков. Здесь нет жизни. У твоих демонов нет души. После стольких лет блужданий, но вот ты, и вот, как теперь будет выглядеть твоя зона комфорта. Ты не пишешь правила, ты им подчиняешься. Ты не жалкий человек, ты просто слаб. Ты привык к этому. И это все тоже привыкло к тебе. Хрустящие простыни впитывают в себя тепло и тяжесть чужой значимости. Запоминают светлые волосы. Даже запах. Но знаешь, оправдываться не придется. Всем плевать. Спустя пять долгих, резиновых хрипов, он отхаркивает на подушку сгусток крови с чем-то еще, о чем я даже не хочу знать. Я медленно считаю до пяти и шумно втягиваю воздух носом. Это были мои любимые наволочки. Его ребра очень крепко обнимают легкие. И я понимаю, как ему хреново. Я сижу урони голову на колени и думаю. Высчитать коэффициент собственной смерти - сложная задача. Возможно, его ищут. Возможно, нет. Возможно, его хотят убить. Возможно, меня. А возможно, нет. Новый гость в моей жизни сильно подпортить мою репутацию, а я все еще не знаю, что об этом думать. Кажется, мы уже здесь очень давно. Он ощупывает свое лицо, убирает волосы со взмокшего лба, касается мелких вен под глазами и небольшого шрама возле переносицы. Он кажется себе уродливым. Он кажется мне красивым. — Ты поправишься, — говорю я сама себе, чтобы принести еще больше дискомфорта нам двоим. — твои ребра почти целые. Он улыбается мне разбитыми губами. И это выглядит страшно. Это выглядит, как улыбка на лице мертвеца, которую натянули специально для похорон. Так делают, когда люди хотят упокоить того самого весельчака Джека, а не гниющего покойника. Проблема в том, что гниющему весельчаку Джеку уже наплевать. Проблема в том, что он может быть никогда и не был весельчаком. И сейчас где-то в забвении он думает, что это за дерьмо. — Почему они тебя ищут? Моего голоса везде становится слишком много. На кухне нестерпимо громко падают тяжелые капли из протекающего крана в дешевую керамическую раковину. Он трогает языком свои разбитые десна. Зубы не пострадали. Тишина умирает, как прокаженная псина, как жизнь в комнатах детей, который пропали без вести. Все рамочки остаются на месте. Все игрушки устало лежат на кровати. Все книжные полки продолжают пылится. Слабый запах декаданса на косточках, которые никогда не вернутся. — Тонкости плохой репутации, — он снова улыбается, но мне совсем не весело. — Что произошло? Глубоко внутри себя я не хочу знать ответ, потому что узнав, мне придется выбирать между его целыми позвонками и моей пока еще не предрешенной жизнью, а в этом месяце я не планировала умирать. И в следующем тоже. Из прокусанной губы по его подбородку вот-вот потечет тонкая ниточка крови. — Поверь. Ты не хочешь знать. И я верю. Черт возьми, я верю так дерьмово сильно, что мой позвоночник скручивается в идеальную спираль. Его глаза блестят холодной сталью и я пытаюсь угадать, кем он становится, когда свиреп и дик. Я вспоминаю о том, что нужно дышать. Я вспоминаю о том, что можно дышать. Ты согрешил и грядет суд. Ты согрешил и я не записывалась в твои адвокаты. Джульетта, расскажи о том, как страдал твой Ромео? Мы все еще не проснулись и понятия не имеем, как оказались здесь. Эти белые стены. Эти узкие потолки и кривые углы. Они чужие. Чужие. Чужие. Мысль о том, что я все еще могу его сдать теплится в уголке сознания. И мой инстинкт самосохранения просто так не подавить. — В моей куртке, — он жестом показывает на разбросанные на полу вещи, — там ствол. Возьми его. Возьми его и спрячь хорошенько. Он нам пригодится. Видимо я пропустила тот момент, когда наши отношения перешли на новый уровень. — Разбирайся со своим дерьмом сам, — грубо отвечаю я. — Моя медицинская страховка просроченная уже как год. — Никто не в состоянии умолить твое одиночество. Ты раб новых ощущений. Ты чахнешь. каждую минутку, как и я. Я нужен тебе, потому что без меня ты сгниешь в этой квартире на этом полу, — он выдерживает долгую паузу, — А ты нужна мне, потому что без тебя я не протяну слишком долго. — Что ты сделал? Мои нервы натянуты до предела. Джек, ты был славным парнем, покойся с миром. Джек, ты был чертовым сукиным сыном, гореть тебе в аду. Это тот момент, который ты не сможешь вернуть просто перелистнув страницу назад. Это тот момент, который изменит все. Одна сотая секунды и молчание, как вакуум вокруг нас - это проклятье. Здравого смысла для нас больше нет. Каким богам ты молишься сегодня? Время, которое нас ненавидит. Ты знаешь, боги нам не помогут. Время, которое нас убьет. Ты видишь, богов здесь нет. Во всех некрологах города будут значится наши имена. Во странах будут проклинать наши души. Во всех моргах мира будут разлагаться наши тела. Сейчас. Он медлит. Прямо сейчас. Артериальное давление выдавливает мои глаза. Он молчит. Тошнота подступает к горлу. Его губы дрожат. У меня кружится голова. Верните, пожалуйста все назад. Это не мой поворот. Эта дорога кончается на обрыве. Он открывает рот. Я роняю голову на колени. Сердце пропускает удар. — Я убил человека. Сопротивление невозможно. Я поднимаю на него глаза. Я сжимаю простынь рукой так. что белеют костяшки. В его глазах пустота. В его глазах смерть. Это происходит с нами. Здесь и сейчас. Влажные волосы прилипли к лбу. Раз. Твои пальцы давят на курок. Два. Твои колени предательски дрожат. Три. И на тебе тяжесть чужой жизни. Его взгляд - это геноцид моей веры. Чужие мольбы оглушают мое отчаянье. Он сталь. Он лезвие. Он выглядит так, будто убил человека. Глотая страх. Роняя лицо в подушки. Сердце бьется недопустимо глухо. Мне хочется смеяться. Мне хочется плакать. Твоя душа, это мой не свершившийся суицид. И я говорю. И я кричу. И я шепчу. Снова и снова. — Ты убил человека. Время умирать. Мертвый человек выглядит поломанным. Нереально уставшим. У него нет материальных ценностей и душевных устоев. Он почти живой, только не может дышать. Он почти живой, только его сердце не бьется. Совсем. В воздухе витает гниль и метал. В воздухе витает могильный холод. Дрожь на кончиках пальцев. Горечь на кончике языке. Влага на кончиках ресниц. Этот мужчина смотрит на нас неизменным застившим взором и мое сердце снова пропускает удар. У него темные волосы. Они прекрасно переплетаются с засохшей кровью. У него ровный нос и посиневшие губы. У него вид человека, который не собирался умирать. Смирись, тебя колонизировала сдержанная Англия. Смирись, ты оказался не таким нескончаемым, как думал. Смирись, выживать больше не нужно, пришла пора расслабиться. Он нагибается к телу и щупает пульс на жилистой, неестественно скрюченной руке. Пульса нет. А чего ты хотел? Люди заканчиваются быстрее, чем ты думаешь. И теперь Ты и я будем страдать. Ты и я скоро окажемся там, где оказался он. Я шумно вдыхаю мокроту стен. Они серыми буграми лезут вниз к бетонному, сквозящему полу. Я закрываю глаза онемевшими пальцами. Меня здесь нет. Игра окончена. Хотя бы на минуту. Подари мне ее. Мы слишком измотанный собой. Мы больше не справляемся никак и ни с чем. — Почему ты его убил? — Он бы убил меня. — Ты знал его? — Не слишком хорошо. Он входил в количество тех людей, которых лучше бы никогда не знать. — Никогда не знать, — глухо повторяю я и опускаю взгляд на чужие ботинки. Дыра от пули на бледном лбу смотрится приторно и неестественно. Я хочу ее потрогать, но не могу. Я хочу проверить, настоящая ли она, но не решусь. — Он выглядит лучше, чем я думал. — Прекрасная новость, — затхлый воздух заставляет комнату плыть у меня перед глазами, я опираюсь об стену, чтобы удержаться. Это здание с высокими потолками и дешевыми лампочками ради удовлетворения минимальных человеческих удобств. Это похоже на склад, но опустевший. Это место чертовски похоже на него. Здесь было все, но со временем не осталось ничего. Без мебели оно ничего не стоит. Без товара оно никому не нужно. Чего стоишь ты без своих внутренностей? Чего стоишь ты без способности чувствовать? — Это из-за холода, он предотвращает разложение. Наверное. Он выглядит очень сосредоточенным и меня это раздражает. — Мы не можем его оставить. — Не можем, — послушно повторяет человек с обреченным профилем. Я смотрю на него, но не могу увидеть. У него нет облика. У него нет ничего. Опустошенность, как невидимый слой кожи. Я могла бы взять деньги и сбежать. Взять деньги и сбежать. Сбежать. В этой комнате чертовский холодно, а скорбь не тронула наши лица. Мои подорванные нервы не восстановить теплой постелью и мятным чаем. Ты сделал неверный шаг. Ты где-то ошибся. Ты чувствуешь, как грязное, сырое болото затягивает тебя все глубже и глубже и ты ничего с этим не можешь сделать. Ты даже не пытаешься. Засохшая кровь хрустит под твоими ногами. Серость наших лиц и чужие онемевшие пальцы. Если бы я знала, как спасти наши жизни, поверь, я бы постаралась. Потому что я не хочу ломать ногти роя безликому могилу. Рыхлая земля пачкает мои колени, я в ней тону. Безвозвратно. Это начало конца? Завязка? Развитие событий? Так тяжело определиться. Его навязчивые идеи, в них нет смысла. Только посмотри на это, ты отрекшийся наследник престола, ты был любимым мамочкиным сыночком и мог купаться в роскоши и завтракать золотыми монетами. Но этого было мало, этого было чертовски недостаточно. Где вдохновение? Оживленность? Нужно устроить большой пожар в маленьком городе. Только ты не будешь его тушить. Только твои ноги не будет пачкать пепел. Никто никогда не узнает, как было сильно твое желание проявить характер. Он рвано дышит, я сижу на корточках. Мы можем разорвать это тело. Можем сбросить его в Темзу. Выловят где-то через два дня. Мы можем закопать это тело. Где-то на свалке, где ему и место. Пока запах разложения не почувствует очередной пьяница. Мы можем оставить его здесь и сделать вид, что просто приходили мимо. Не смей критиковать мои идеи, я не переживу. — Я был не в себе, — нарушая тишину говорит он, я вздрагиваю. — Я был зол и не понимал, что делал. Молодец. Пронзающий самоанализ. Самое время опуститься на колени и замаливать грехи. Кафка тебя точно простит. — Стало легче? — Нет. — И правильно, потому что он живее от этого не станет, — я киваю в сторону трупа. — Думай над решением, это твое запоздалое самоистязание нам явно не помогает. Все выглядело так, будто это затяжной сон, где я снова несчастна. Где я просыпаюсь уставшей. Где минуты длятся целую жизни.И потом я встретила тебя. Мое место навсегда потеряно. Мое сидение кто-то занял. У нее красивые волосы. Я отстаю. Я теряю счет. Кто-то, кто лучше меня - он всегда впереди. У него широкие плечи. И не догнать. И не обогнать. Тебе бы она понравилась. У нее красивые губы. Это не повод, чтобы так страдать. Ее королевство будет повержено. Моя кожа горит. Его кожа холодна. И никаких выходов не найдено. Время сдаваться? У тебя ничего не болит,не притворяйся. Мое сердце уже привыкло делать незапланированные остановки. Боль меня помнит. Боль возвращается только ко мне. Впивается когтями в позвоночник очень глубоко. И она не остановится, если я попрошу. Ему придется смирится со мной. Ему придется смирится с собой. Ему придется принять гниющее тело. Иллюзия, в которой мы течем, ее сотворил именно ты. Я хочу новую страницу, возьми меня с собой. И я не успеваю сама за собой. Мы люди, которые никогда не успевают подумать о неправильности всего происходящего. Здесь и сейчас. Это просто должно было случится. Некоторые вещи - это то, что ты не можешь предотвратить. Ты не можешь выиграть, ты не можешь проиграть. Твой позор зависит от решения. Что мы будем делать? Я предлагаю разделить его на части. На грешные, маленькие части. Это так отвратительно, это так жертвенно. Кожа и плоть. Медленно. Очень медленно. Он сжимает и разжимает пальцы левой руки. Я слышу его голос прежде чем он начнет говорить. И мне страшно. Мне не по себе. Я не могу остановится. Я и мой жалкий интерес. Отвратительные дети лет шести и в голове вопрос: “А что у него внутри?”, “Сколько слизи в его легких?”, “Давай посмотрим на борозды в коре больших полушарий?”. Это же так чертовки увлекательно. Я смеюсь над смертью, а смерть выжигает во мне свои проклятья. Он отрицательно качает головой чуть наклонив в задумчивости. Разделывать мы никого не будем. Я немножко разочарована. — Мы можем отнести его в твою квартиру. — И что дальше? Он дергает плечом. — Он будет гнить. Мы будем смотреть, как он будет гнить. А потом нас найдут и ничего объяснять не придется. — Замечательный план. Просто отвратительный. Он снова дергает плечом. Немного обреченно. Я учусь приспосабливаться к долгим минутам молчания. Я упиваюсь незваными ощущениями. Я упиваюсь его самолюбием. Пора бежать в другую жизнь. В другое время. Сырость обжигает кожу, но это ничто. Старая стоянка возле склада пустует. Иногда здесь слышен назойливый гул других людей, бьющих бутылки, бьющих чужие лица,льющих вино по асфальту. На самом деле, на улице очень холодно и мои пальцы давно онемели. Я даже не пытаюсь их согреть, спрятав в карманы. Настолько велико мое безразличие. Мы складываем его пополам. Руки по швам. Колени согнуты. Это кажется честным. Черная изолента, как метка. Я смотрю на испорченные вены, застывшие от запястий до сгиба локтя. Фиксируем голову. Она болтается, как маятник. Моя спина застывает. Я должна смотреть, я должна видеть. Я слышу, как хрустят чужие мертвые кости. Как криво ломается шея. Но мне не страшно. Мне не отвратительно. Я помогаю запихать тело в мусорный контейнер и спрятать под отбросами. Тут оно будет разлагаться быстрее. Тут оно найдет настоящий дом. Фургон забирает контейнеры несколько раз в неделю. Никто не обратит внимание на что-то протухшее, замотанное в пищевую пленку. Ведь правда? Я долго смотрю на нелепо погребенное тело, прежде чем закрыть стальной крышкой. Это была моя идея. Я вздыхаю. Я перевожу взгляд на него. Я перевожу стрелки назад. У него глаза убийцы, у него глаза нестабильности в крови. Возможно, он планирует меня убить. Знаешь, я не расстроюсь, если не увижу тебя несколько веков подряд. Хоть и твои руки были такими чертовски знакомыми. Он похож на чудовище, которого воспитала я. Слишком часто давала сладости и гладила по шву между лопатками. Это чудовище сделано из меня, но это не я. Он ведет себя, будто все должно было быть именно так. Без вариантов. Свист шин, черные следы на асфальте. В эту секунду ломается все. В наших свидетельствах о рождении больше нет ничего, только смерть. Где бы мы не были, здесь не привыкли к солнцу. Оно не светит для нас. Оно считает нас падшими. Плотно зашторенные окна. Чопорно застеленные кровати. Здесь не спят. Здесь смотрят на часы и ждут следующего дня. Ничего хорошего не случается с такими, как мы. Мы понимаем, кто мы есть. Мы понимаем, что мы делаем. Возвращаться в квартиру осторожно. Возвращаться в квартиру тихо. Возвращаться снова и снова. Я не люблю незваных гостей. Нервы проросли между моими ребрами и мешают дышать. Протекающий кран. Блюз капель на стальной поверхности раковины. Здесь словно не живут. Словно взяли в кредит на несколько часов. Я хочу упасть лицом в подушки и ждать вечность. Слабый шорох слева от моего плеча, пальто падает на кресло. Я так устала. Все начинается с того, что мое безразличие не распространяется на него. Я чувствую пульс и он чужой. Он что-то потерял. Себя? Мне нужно найти. Его? Это будет решением загадки. Что-то важное? Что-то старое? Скажи, я плохо слышу твои мысли. Сердце работает на износ. Он садится на чистую постель рядом со мной и пружинки скрипят так чертовски невыносимо в затхлой тишине. Мне следует украсть этого человека, но мне кажется, что он уже украл меня. Мои отросшие волосы спадают на лицо, залазят в рот, цепляются за ресницы. Страх перед наказанием - это новая глава моей жизни. Я оборачиваюсь, чтобы поймать его взгляд и мы падаем глубоко вниз. Алиса не знала, куда заведет ее лживый белый кролик. Ты носишь привычки в себе. Ты носишь эмоции внутри. Вынашиваешь планы. Тобой движут амбиции. Ты хочешь быть лучше. Ты хочешь быть с теми, кто лучше. Возможно, ты просто не тот. Возможно, они просто не те. Возможно, тебе нужно что-то низкое и грязное, чтобы почувствовать себя собой. Что-то зараженное тяжелым пороком. У него родинка на правой скуле и это все, о чем я сейчас хочу думать. Хрустящие новые простыни цвета лаванды. Они не вписываются. Мы тоже не вписываемся. Никуда. Ты не будешь сегодня таким, каким был вчера. Это станет пыткой. Ты не можешь быть таким отвратительно гладким. Таким отвратительно правильным. Где твои углы? Куда ты спрятал свои шрамы? Мой идеальный план - отравление алкоголем. Моя идеальная смерть - отравление реальностью. У нас нет никаких доказательств всего происходящего. Остается лишь надеяться, что всем плевать на то, что кого-то пришибли. И мы надеемся. Я надеюсь. Все диалоги проходят только в моей голове, потому что он состоит из тишины и я чувствую несократимую дистанцию. Это так утомило меня, что я просто лежу на кровати и думаю над тем, что это чертовски неплохо пролежать так остаток, скажем, жизни. Он не разговаривает со мной, но я его слышу. Его молчание кричит очень громко. Пронзительно. У тебя застывают глаза, укрывают пленной. Спи крепко. Спи страдая. Между нами есть совсем не много, я все еще не знаю его. Знает ли он меня? Между нами только общий воздух, пару случайных касаний, пара случайных фраз. Он ходит тихо, почти бесшумно, лежит на полу, сидит в кресле, сидит рядом на кровати, но нарисованная невидимая линия в воздухе делит все пополам. Его пространство. Мое пространство. Д-и-с-т-а-н-ц-и-я. Люди чувствуют себя одинокими везде. Это глубоко внутри и это не остановить. Потому что хотят? Потому что могут? Потому что жалеть себя приятно? Чертовски приятно. Умирать в собственной ничтожности. Слышать звук ломающихся возможностей. Сгребать пепел чувств. Если чувства все еще есть, если осталось что сжигать. Сейчас я не уверена, что он остановится, если я попрошу. Я думаю о нем. Мне кажется, если я не буду этого делать, то одним утром окажется, что я убила человека и теперь о гниет в контейнере для мусора. Вот черт. Время не двигается вокруг нас. Тут только мы. Внутри этой капсулы постепенно наполняющейся кровью. — Ты чувствуешь вину, — говорит он и зажигает во мне новую зону отчуждения. — Я не чувствую вины. Ты сделал все сам, — говорю я и лгу. С каждой моей попыткой встать и жить, я проваливаюсь все глубже вниз. И меня не спасти. Эта боль, которую я чувствую, она уже не нужна. Эта боль уже надоела. Я хочу снова видеть, когда открываю глаза, но в глазном яблочке словно завелся паразит, который мешает, который выжигает новое слепое пятно и я ничего не могу с этим сделать. Расскажи все, что чувствуешь ты. - потому что я больше не чувствую ничего. Расскажи все, что знаешь. - потому что я выпустила нить понимания из рук. На самом деле, ему очень страшно. Я не могу ответить, кем была и что делала. Я не знаю, где искать конец или когда наступит кульминация. Но я знаю, с чего все началось. Когда близость смерти слышится у тебя за спинной, ты понимаешь, что совершенно не готов. Умирать страшно. Умирать - о господи - больно. Не только физически. Внутри лопается пузырь, в котором собирался гной за всю твою жизни и по венам растекается электрический заряд воспоминаний. И теперь они наедине с тобой. У вас будет время поболтать. И ты никуда не сбежишь. Тебе больше некуда бежать. Человек без имени застывает за мой спиной и я больше не могу кричать. Что напишут на наших надгробиях? Поэму о храбрости? Но мы вовсе не храбры, наш жалкий дух хранится в сточных водах Темзы. Так что же, кто ты? Очередная безымянная могила? Вот насколько неумолимы твои грехи. Как тебе со мной? Потому что мне - невыносимо. Я выхожу в холод, потому что не могу больше. Я выхожу под дождь, потому что отравилась затхлостью собственной квартиры. Так легко просто взять и оставить все за дверью. Закрыть на ключ и бежать, пока колени не в кровь. Только бежать уже бессмысленно. И сегодня дождь льет слезы из-за меня. Я иду к ним, потому что нападение - это лучшая защита. Защита пропитанная абсурдом и моей легкой простудой легких. Бронхитом реальности. Я объясню все высокой температурой и даже если мне не поверят, кому это нужно? Кого это заботит? Точно не без двух минут мертвого человека. Я вижу Кэнди. Ту самую, что свергла меня и я будто сразу трезвею. Конечно, ее зовут совсем не Кэнди, но сегодня мне хочется именно так. Приторно-сладкая Кэнди, лучшая девочка в городе. Кто сегодня умрет ради тебя? Ее хрустальный позвоночник вот-вот сломается под натиском моего хладнокровия. Милая Кэнди, скажи, я достаточно мертва для тебя? В горле клокочет. Я подхожу ближе, опираясь рукой об вычищенные до блеска столы, проходя мимо людей лениво глазеющих по сторонам. Кто-то танцует. Я хочу положить руку на ее стеклянную шею, чтобы почувствовать пульс. А потом случайно свернуть, потому что я никогда не умела обходится с такими хрупкими вещами. Кто-то роняет стакан. Поглощенная своим изяществом, она не замечает, как я краду ее уверенность с каждым вздохом, что слетает с ее алых губ. Это мой любимый цвет, кстати. Звук разбитого стекла и маленькие осколки крошатся под подошвой моих ботинок. Она улыбается мне почти ласково, когда поворачивает голову. И я ласково улыбаюсь ей в ответ. Если бы мы встретились в другое время и при других обстоятельствах, то, возможно, она бы мне даже понравилась. Но мы здесь. И наши роли расписаны до каждого колкого взгляда. Этот контракт не разорвать просто-так. Поэтому прости, что я тебя так сильно ненавижу. Поэтому прости, потому что я не могу взглянуть тебя и не захлебнуться подступающей к горлу рвотой. Поэтому прости, если я тебя случайно убью. Это лучшее, что я могу для тебя сделать, Кэнди. Тогда твоя история будет на пике всего, что уже успело произойти и произойдет . Я посвящаю тебе все мои дерьмовые дождливый дни. А знаешь почему? Ты - это чертово воплощение меня. И я обязательно помолюсь за тебя. Здесь. Сейчас. — Милая, тебя так давно не было. Все спрашивали и спрашивали, а я не знала, что сказать, — она улыбается и все становится слишком сложно. Подвинув ко мне стул, она предлагает сесть рядом. Берет за кисть двумя пальцами, аккуратно проникая в зону разрушенного комфорта. Осторожно, здесь осколки, разбитые зеркала. Мертвая ты, он и я. Она откидывает челку со лба. Подпирает подбородок рукой. Смотрит. Верит. Дышит. Наши плечи и ноги почти соприкасаются. На секунду мне кажется, что она - это я. Обновленная версия. На секунду мое отражение в ее зрачках исчезает. И я вижу только пустоту, в которую меня затягивает. Пустоту, которую я так хочу. Эту часть истории невозможно рассказать. Мой карман провисает под тяжестью револьвера. Возможно, он даже заряжен. Я не хочу,чтобы меня украли у меня. Поэтому прости. Сегодня будет так, как я этого хочу. Прости, мой эгоизм испачкал тебя. Кэнди. Цвета лета. Я должна получить доказательства всего происходящего. Я должна. Я должна. Я должна. Возможно, револьвер в моем кармане не заряжен. Тогда это все, наверное, можно свести к шутке. Ха. Смешно. Проехали. Они повсюду. Они смотрят. Они ждут. И я не могу их подвести. Человек в моей квартире. Он ждет меня. И все нужно решить быстро. Без колебаний. — Ты такая бледная, — говорит Кэнди и тянется рукой ко мне. К моей коже. Чувствовать. Дышать. Жить. Я улыбаюсь. Они владеют мной. Они управлять мной. Начиная с сегодняшнего дня - все будет как нужно. Начиная с этого дня - у меня наконец-то есть ответы. Начиная с этого момента - я знаю, что мне нужно защищать. И это не ты, Кэнди. — Что-то случилось? Ты даже не представляешь. Та ночь должна была закончиться обычно. Та ночь должна была стать вырванной страницей. Та ночь должна была выпасть из реальности, оставив меня с больным горлом. В пустой квартире. Без целей. Без стремлений. Без него. Без тебя. Без проблем. Я, он, Кэнди. Все мы жертвы. Поэтому никому не должно быть обидно. — Милая, где же ты была? Минута за минутой заполняет чашу неуверенности в моей голове. еще чуть-чуть и я смогу. Еще чуть-чуть и у нас будет будущее. Мне приходится стать очень осторожной, потому что я уже давно не в своем уме. И это отражается у нее в зрачках. Моя уродливая искусственная улыбка. как холодный пластик под пальцами. Как ее холодная щека. Жесткий бархат. кажется, я могу порезать пальцы. Если он ждет меня, то ощущение чужой теплой крови не должно меня преследовать Я уверена, ты знала все с самого начала. Я уверена, он знал все с самого конца. Сейчас я спасаю нас всех. И жду письмо обвернутое в шелк с красной подписью в конце. Твое тихое “спасибо”. Будь так любезен. — Дай подумать, — чужой охрипший голос, к которому я никогда не привыкну, это мой голос. И то, чем я стала, - это их заслуга. Может, они примут тебя, а может, и нет. И в ожидании пройдет вся твоя жизнь. На краю кровати. В коконе из застиранных простыней. Надеюсь, ты найдешь место и для меня. Внутри себя. А пока я здесь и человек напротив меня дышит. Он как я. Дело в том, что наши беспокойные души - это они. Они - это мы. Поэтому все так сложно. И я отвечаю с опозданием: — В стране “Никогда”. Понимаешь, Кэнди? И смеюсь. Когда пальцы сжимают холодное в кармане, - именно тогда это становится моим самым большим преступлением против себя. Вокруг всегда столько всего происходит. Вокруг всегда кто-то умирает Вокруг всегда люди. Ты, он, я. Эти люди убивают друг друга. А затем себя. Чтобы спрятаться. Наши души бьются в такт друг другу. Очень вместе. Совершенно синхронно. Они, нет, мы. Мы так довольны собой сейчас. Все на своих местах Глаза человека, лежащего в моей квартире, открыты. Я точно знаю. Потому что это знают они. Мы. Как хотите. И револьвер окажется заряженным. Наверняка. Они - это моя правда, рассказанная чужими словами. В ушах я слышу только его голос. И он просит меня остановиться. Человеку в моей квартире уже все равно. А в барабане револьвера не хватает одного патрона. Я касаюсь ее щеки в последний раз, и Кэнди смотрит на меня совершенно спокойно. И в этот момент мне становится по-настоящему жаль нас. Всех. И с этим чувством я могу жить. И с этой мыслью я могу умереть. В моей квартире начинает разлагаться моя самая большая ошибка. Эти угловатые плечи, которые были мне так нужны. Эти угловатые плечи, которые я так любила Беспокойные души помнят меня. Ждут меня. Беспокойные души замирают. Я закрываю глаза. Беспокойные души повторяют мое имя. Имя, которое я забыла. Беспокойные души смеются. И я буду в порядке. Да. Щелчок.