Война Алой и Белой розы

Сейра пребывает в Лукидонии уже несколько дней. Причиной её приезда послужил вызов Лорда (ради решения какого-то организационного вопроса Раскрее понадобилось видеть всех каджу, и глава дома Роярд поспешила в Лукидонию, оставив в мире людей Региса. Чтобы за школьниками присматривал…) Впрочем, Сейра прибыла бы на родину и по другой причине: на днях в родовом поместье случился пожар (к счастью, никто не пострадал), из-за которого теперь в капитальном ремонте нуждалось всё правое крыло. Не сказать, что с этой проблемой не разобрался бы управляющий, но всегда лучше проконтролировать лично… Так, коротая вечера в особняке Розарии-онни, наблюдая за восстановлением собственного поместья и прогуливаясь по парку вокруг него тихими лунными ночами, Сейра провела в Лукидонии почти неделю. И однажды, проснувшись поутру, вспомнила, что её двухсотый с хвостиком год жизни подошёл к своему логическому завершению. Сегодня у главы клана Роярд день рождения. Вроде бы ничего особенного, да? Тем более что таких на своём веку ноблесс пережила уже двести семнадцать. И двухсот восемнадцатый ничем не отличался от предыдущих, разве что последняя сотня оттенялась особой печалью и горечью… С раннего утра Сейра посетила семейный склеп. Побывать в этот день там, где её родители нашли себе последнее пристанище, было для нее священной и никогда не нарушаемой традицией. Она уже взрослая. Взрослая девочка, которой сегодня исполняется двести восемнадцать лет. У ноблесс не было принято отмечать подобные дни рождения так, как у людей; большие торжества если и устраивались, то на юбилеи. Двести восемнадцать – это не юбилей. Зачем отмечать столь бессмысленную дату? Ребячество… Ребёнком глава дома Роярд не была, да и быть не могла. «Noblesse oblige», чёртово «положение обязывает». Ещё как обязывает… Да, это там, в мире людей, Сейра немного забывалась, становясь как будто бы обычной человеческой девушкой. Послушно училась азам домоводства под началом такого мудрого наставника, ходила в школу, как подобает прилежной ученице, общалась с ребятами, так тепло и радушно принявшими их с Регисом в свою компанию. Там она забывалась… Здесь же волна под названием «долг и ответственность» накрывала с головой, заставляя очнуться от идиллического сна. Бремя главы клана отрезвляет. Двести восемнадцать… Нет, это обычный день. Сейра ещё с утра твёрдо решила, что не будет праздновать – о чём и сообщила Розарии-онни, приглашавшей её к себе. Внимание, конечно, приятно, но Розария наверняка вызволит из своих обширных погребов бутылочку-другую «коллекционного, пятисотлетнего», чего младшей ноблесс не хотелось… Сейчас Сейра идёт по длинному коридору своего поместья. Цокот каблуков по каменному полу эхом отталкивается от стен. Давно надо ковры постелить… Так будет гораздо, гораздо… уютнее. Ковры, а ещё – поменять картины на стенах. Эти слишком… мрачные. Ковры, картины, освещение… Да, освещение. Бра слишком слабы, нужно добавить света. Пусть с потолка льётся! Люстры повесить большие… Из ремонтируемого крыла доносятся еле слышимые стуки и рёв. И, да, рабочих отпустить пораньше. Сегодня как никогда хочется тишины и покоя… – Сейра-ним! – внезапно слышит ноблесс. Сейра останавливается, чтобы выслушать старшую горничную. – Да? – К вам приходили… – несвязно говорит та, отдуваясь. – Подарки принесли! Я в вашей опочивальне поставила… – Кто приходил? – задумчиво спрашивает длинноволосая и неожиданно останавливает открывшую было рот служанку: – Стой, не говори. – Хорошо, – скрывая удивление, кланяется та. – Обед накрывать? С утра не ели… – Нет, спасибо… – мягко отказывается Сейра. – Чуть позже… Я позову. – Слушаюсь. Ноблесс кивает служанке и неторопливо бредёт в свои покои. Подарки… Хм, интересно… Кто же… даритель? Она не захотела узнавать, что ей приготовлено, чтобы немного – да, по-детски – потомить себя предвкушением. Или попытаться отгадать, что от кого: в детстве Сейра очень любила эту забаву… У себя ноблесс снимает плащ, вешая его на спинку стула, под этот же стул ставит сапоги и проходит в смежную комнату – опочивальню. Что же… Что же там? Сейра ещё не переступает порога опочивальни, а взгляд уже цепляется за два ярких пятна на столе. Дверь закрывается, и длинноволосая пересекает комнату, останавливаясь возле дубового стола – тот остался ещё от отца. На столе стоят две вазы. В каждой – по розе. Белая – и алая… … Невозможно даже представить, что хрусталь ручной работы способен сравниться с красотой цветков, застывших в нем. Словно две бабочки, на мгновение присевшие на чью-то подрагивающую от восхищения руку и сомкнувшие хрупкие чувственные крылья – так, будто вот-вот взлетят. Алая – и белая. Сейра неторопливо и нежно берет в руки белую розу. Крупный бутон с плотно прилегающими друг к другу лепестками, жеманно и призывно приоткрывающимися у самого венчика цветка. Сочный крепкий стебель с изящными веточками листьев. На нём нет ни одной колючки. Но они были: просто кто-то очень постарался, кропотливо и меленько счищая их – чтобы не поранили женские ладони. Сейра подносит цветок к лицу и с наслаждением вдыхает тонкий запах. Мягкий и нежный аромат. С едва уловимой примесью запаха утренней росистой травы – на лепестках и приютились маленькие капельки. Белый. Девственная чистота. Чистота ангела, спустившегося на землю. Нежность и искренность. Трепетность и уважение. Прекрасный цвет. Прекрасные чувства. «Я достоин вас», – говорит он. Длинноволосая аккуратно опускает розу обратно в вазу, чуть улыбаясь. Да, такой подарок – в его стиле. Рука тянется к алому цветку и вдруг замирает в воздухе; кончики пальцев гораздо медленнее, томительней касаются лепестков, дотрагиваясь до топорщащихся в грациозной встрёпанности чашелистиков. Сейра берёт розу так, как берут бокал вина – за подножие бутона, - и вытягивает из вазы. По стеблю пробегают капли воды, нехотя срываясь со среза и бесшумно скапывая на массивный стол. Другой цветок. Другое отношение. Другое впечатление. Эта роза щетинится шипами – словно в знак того, что даже самой утонченной и хрупкой женщине нужно защищаться. Защищаться от слишком назойливых рук, от чужих прикосновений… Тёмно-алые лепестки, изнутри выстланные бархатом. Как бархатные губы женщины, предназначенные для того – именно и только для того! – чтобы их целовали. Долго, пытливо, требовательно… Чтобы по ним скользяще проводили холодными пальцами и холодными же губами их накрывали, срывая жаркие и заслуженные поцелуи… Сейра прикрывает глаза и тянется к бутону, легонько и порхающе целуя нежный венец. Задерживает цветок у лица, вбирает в себя его запах, насыщая им каждую частичку тела. Аромат выражен более ярко. Мягкий, но в то же время чуть терпкий, густой. Хочется вдыхать его вновь и вновь, пока не покажется, что всё вокруг пропиталось этим чувственным запахом. Длинноволосая чуть отдаляет розу от лица, чтобы было удобнее смотреть. Цвет притягивает взор, манит своей глубиной, своим неповторимым оттенком, так напоминающим оттенок тех внимательных и пытливых глаз, сводящих с ума… Алый. Страсть, неудержимость, непокорность. Огонь, чьё жаркое пламя невозможно укротить. Пожар, от которого нереально отвести взгляд… Желание, буря и страсть. Признание в любви. Если белый деликатно и осторожно шептал, то этот говорит в полный голос, уверенно, властно и в то же время с едва распознаваемым волнением. «Я люблю вас», – твердит он. Сейра чуть розовеет, улыбается и, опуская розу в вазу, отходит от стола на пару шагов. Два цветка. Белый – и красный. Несложно догадаться, от кого они – Сейре несложно. Две розы – белая и красная. От Кэриаса-нима и от… от Раджека. Раджека-нима. Длинноволосая долго вглядывается, потом вынимает алый цветок из вазы и несёт его куда-то, не обращая внимание на капли воды, соскальзывающие на юбку с мокрого стебля. Несколько шагов – и Сейра располагается в большом кресле. В задумчивости склоняет головку набок, подпирая щёку расслабленной кистью, и смотрит, изучает, поворачивая, приближая, отдаляя… В этот момент королевская роза и та, кто держит её в изящной нежной руке, становятся до удивительного похожи друг на друга. Томная растрёпанность венчика, идеальней которой, кажется, нет ничего на свете, – и лёгкие волны обычно прямых волос, которые шаловливо спутал ветер на улице. Алые лепестки, чьё основание горделиво украшает венчик тёмно-зелёных чашелистиков, - и густо-вишнёвые глаза, окаймлённые длинными блаженно опущенными ресницами. Изящно покоящийся на стебле бутон – и светловолосая головка, томно и изящно склонённая к плечу…. Сейра тонко улыбается. Да, этот цветок льстит её самолюбию. Заставляет вспомнить, что она не только глава клана Роярд, но ещё и женщина… Женщина, которая может вызывать восторг в мужских взглядах, пленять сердца и околдовывать. Женщина - прекрасная и… любимая. Длинноволосая мягко и неслышно смеётся, чуть поднимая голову. Бережно вертит в тонких пальцах алый цветок, отвечающий на такую любовь слабыми брызгами капель, которые до этого времени ещё покоились на листьях. Грудь неровно вздымается, и отчего-то кружится голова. Взор сладко застилает туманная пелена, и лишь красный горячим незыблемым пятном замирает перед глазами… Это непередаваемо – чувствовать себя желанной... _________ - Сейра-ним, – почтительно кланяется служанка, которую длинноволосая мысленно позвала мгновениями ранее. – Элизабет, – откликается ноблесс, отходя от стола. – Что с гардеробной? – Всё восстановлено, Сейра-ним, – спешно говорит Элизабет. – Я сию же минуту вас провожу. – Да… – рассеянно соглашается Сейра. – Спасибо. – Какое из них вам приготовить? – спрашивает служанка уже в гардеробной зале. – Это… – ноблесс протягивает Элизабет длинное вишнёвое платье. – И, да, Эли! – Да, Сейра-ним? – Оденьтесь сами. И предупредите Густафа и Фрита: через час мы отправляемся… Нанесём визит главе клана Кертье, – пояснила она. – Нужно… поблагодарить его за столь замечательный подарок… – Слушаюсь, Сейра-ним, – кланяется Элизабет и покидает комнату. – За столь… замечательный подарок… – шёпотом повторяет Сейра и вновь улыбается.