Брат

Первое, что он слышит, проснувшись - глубокое дыхание Джима где-то в районе своего локтя. Брат всегда сидел рядом с его кроватью, когда Джек болел, даже если его пытались прогнать, и часто вот так же засыпал рядом, положив голову на край постели. Джеку страшно думать, сколько времени провел рядом с ним Джим на этот раз. Больше его в это мгновение не пугает ничего - ни боль, окутывающая тело коконом, ни странный туман в глазах, из-за которого нельзя рассмотреть лицо брата, да и вообще хоть что-то. Джек улыбается, с трудом отрывает руку от дивана и опускает ее на затылок Джима, чувствует, как тот вздрагивает, просыпаясь. Джеку немного обидно, что он не может рассмотреть выражение его лица в этот момент, но его ладонь сжимают чужие пальцы, крепко и бережно, а Джим чуть хрипло, но с той же интонацией, что и в детстве, говорит: - С добрым утром. И Джек верит, что брат улыбается. Чертовы капли щипят глаза, но Джек не позволяет себе ни слова жалобы. Еще чего, не маленький, потерпит. Джек устраивается на диване, подтянув ноги к груди и положив на колен подбородок, слушает, как рядом тихо звенят под рукой брата и постукивают переставляемые по столу колбы. Почему-то это успокаивает. - Прости… От этого простого слова, которое теперь так часто повторяет Джим, становится горько. Еще месяц назад Джек бы ликовал, если бы Джим признал свою вину, только вряд ли бы это что-то изменило. Сейчас ему хотелось извиняться самому. - Уже давно, - отвечает Джек. - Брат, ты чего? Ты всегда понимал, что я говорю, и что не говорю тоже. - Нет, я совсем не понимал тебя, иначе… - упрямо гнет Джим, и Джек усмехается, думая, что упорством брат в него. - Иначе ты был бы не ты. Серьёзно, Джим, перестань. Мне хватило десятка шишек, чтобы перестать наступать на грабли, и я не собираюсь ложиться и помирать. А дел в доме и без меня хватает. Брат молчит, может, кивает, может, хмурится... Не видеть, оказывается, чертовски неудобно, особенно в такие вот моменты. Ходить можно и ощупью, и даже испытания привыкнуть проходить как в темноте, на память, но не видеть эмоций родного человека, которому, кажется, даже хуже, чем тебе самому... И почему брату так необходимо всю вину и ответственность тащить на себе? Да, старший, но он же Джеку не отец... Но ведь пытался им быть. Джек закрывает глаза: смотреть в темноту гораздо приятнее чем в размытое марево. - Джим, - тихо окликает Джек, немного надеясь, что он не услышит. Но он, как и всегда, слышит. Подходит, коротко касается плеча. Джек думает, что он сядет на диван, рядом, но Джим опускается на корточки напротив, как в детстве, и наверняка так же вопросительно заглядывает в лицо снизу вверх. Это одновременно злит - я уже вырос, как ты не видишь! - и умиротворяет. Джек молчит, тянется к лицу брата, скользит кончиками пальцев по лбу, скуле, щеке, губам. Джим терпит и не спрашивает, только чуть подается вперед, чтобы Джеку было удобнее. А Джеку страшно. Когда он последний раз смотрел брату в лицо? Не обвинял, не насмешничал, не отворачивался после первой же фразы? Разве что в библиотеке, после того, как Джим снял с него чертову цепь. А ведь когда-то, мальчишкой, что только не выделывал, чтобы отвадить от Джима его воздыхательниц. У него же такой хороший и красивый брат, и девчонки постоянно напрашивались на совместные школьные проекты. Вот только Джек его делить ни с кем тогда не хотел. Это же его брат. Зачем ему еще кто-то? А теперь Джек даже лица Джима увидеть не может, и очень боится однажды его не вспомнить. Как глупо все вышло... Вздохнув, Джек опускает руку и утыкается лбом в плечо Джима, на выдохе возвращая ему одно только слово: - Прости.