Душа

      Мы не выбираем, кем нам быть. Мы не можем выбрать характер, внешность, мы не можем выбрать национальность, пол, ориентацию. Мы не можем выбрать тело, мы не можем изменить душу.       Бабочки живут и умирают, так и не увидев своих крыльев. Люди живут и умирают, так и не поняв, насколько они прекрасны.       Держать в руках чужую душу можно как фигурально, так и буквально. Я никогда не видел человеческую душу, хоть и не раз бывал в стенах Хельхейма. От Одина я слышал, что ничего красивее человеческой души нет, даже душа бога меркнет, если рядом есть людская душа. От Хель я слышал, что нет ничего более светлого, чем душа человека, что любая звезда покажется тусклой блестяшкой, если рядом есть душа смертного.       Первой душой, что была в моих руках, была душа Клинта Бартона, Сокола, которого я когда-то взял под свою опеку, подчинив себе с помощью камня разума.       Я до сих пор не могу забыть ласковое тепло, свет, яркий и белый, но не ослепляющий.       В тот день я понял, что у меня, кажется, появилось… Мм, увлечение.       Следующие сорок один раз, что я прихожу к Повелительнице Хельхейма за душой своей пташки, она тренирует на мне свое мастерство словесных атак. Я не скуплюсь на взаимные любезности, я, похоже, ее единственный «живой» гость, и наверняка за показным ехидством скрывается теплота. Впрочем, девочка явно в меня — в двуликой улыбке ни одной настоящей эмоции.       Я совсем расклеился, думаю я, стоя за спиной моего лучника в паре сантиметров, и, подавшись вперед, вдыхая его запах. Я опоздал. Сейчас мою птицу подстрелят. Явись я на одну десятую секунду раньше — я бы смог поставить щит, однако…        Оу. Неожиданно.       Через мгновение вместе с Клинтом наблюдая смерть наглого мальчишки, я не испытываю эмоций. Сокол жив — и ладно. Лишь легкая горечь удивления — не одному мне важна сохранность крыльев этой птицы.       Когда я, ведомый молитвой Клинта, дарую Хель браслеты, сделанные лучшими асгардскими мастерами, в обмен на душу совершенно незнакомого мне юноши, когда Хель язвит что-то о том, что я в последнее время к ней зачастил, я улыбаюсь. И как я на это купился? Впрочем, и богам свойственны слабости — как я мог отказать, слушая хриплые мольбы моего Сокола?       Держать в руках душу Пьетро мне неожиданно неприятно. Я хмыкаю.       Наблюдать за потеплевшим взглядом Бартона, слышать тихое «Мой Бог» мне неожиданно приятно. Хеймдаль, должно быть, от души смеялся бы, глядя на мое поведение — в последнее время я слишком человечен — не иначе как смертные плохо влияют. Смеялся бы… Если б мог теперь смеяться.       Я лично увиделся с лучником лишь через три года. На то, впрочем, были причины — ни русская девка, ни одноглазый смертный, ни близнецы, ни компания этих героев-недомерков успокоить мою птицу не могли, а Клинт, подобно свече, угасал. Ветер, имеющий лица его мертвых детей и жены, медленно задувал пламя, некогда привлекшее меня в этом смертном.        — Почему, почему ты допустил это?! — по его губам течет кровь — не плачет, слишком сильный и гордый, зато вот до крови закусил губу.       Я неловко обнимаю его, и он как ветер, он везде и негде, он глухо завывает, а я слизываю с его губ кровь, и я почти уверен — меня попытаются ударить, о эти смертные предрассудки, но нет, он воет мне в губы, жмурит глаза, по-волчьи вытягивая шею, доверяя мне.        — Верни их. Верни. Ты возвращал меня, возвращал Пьетро. Верни и их.       Я лишь качаю головой, и сейчас его эмоциональность — она за нас двоих.        — Локи, прошу.        — Поздно.       Я лукавлю, я знаю, их еще можно вернуть, но моя полуложь лишь во спасение — то, какими бы я мог их вернуть сейчас, точно бы не понравилось Клинту. Вряд ли он хочет нашествие зомби, хехех.       Не думаю, что мой юмор уместен, но относится серьезно к жизням смертных я не могу. Пусть даже и связанных кровным и брачным родством с моим Соколом.       Я знаю о Клинтоне Бартоне все. Я знаю каждый миг его жизни, я знаю, где он проводит ночи, я знаю, какие блюда он любит, я знаю, как он получил каждый шрам на его теле. Я знаю, как он стонет, если закусить мочку его уха и провести по ней языком, я знаю все оттенки, с которым он может произносить мое имя, я знаю, как темнеют его глаза, когда он смотрит на своих умирающих друзей, я знаю о нем совершенно все, но более загадочной души, чем его, я еще не встречал за свою долгую жизнь.       Человек, который никогда не молился, поклоняется Богу, которому никто никогда не молился. Это почти забавно. Ровно на столько, насколько может быть забавным тот факт, что Бог почти-влюблен в этого человека.       М-да, Локи, ты достиг дна.