Шестнадцатый день

«Шестнадцатый день. Сегодня шестнадцатый день», - отрешенно подумал Вальдес, поднимая голову со стола. Шестнадцатый день с тех пор, как… Олаф мертв. И седьмой – как шпион из Дриксен привез эти сведения. Слова эти - «Олаф мертв» до сих пор отдавались в сердце, точно он каждый раз тревожил застрявший в нем осколок. Их было больно произносить даже про себя – в висках начинало ломить. Но он не плакал. Просто отрешенно смотрел в стену и вспоминал. За окном шел дождь. Иногда резкие порывы ветра бросали капли на стекло, и им ничего не оставалось, кроме как обреченно скатываться вниз. Начинало темнеть. «Ах да… Шестнадцатый день. Прощание». Вальдес медленно, словно старик, поднялся из-за стола. Подошел к полке, висевшей сбоку, одной рукой отодвигая книги, а другой – нашаривая спрятанную за ними бутылку «Черной крови». Спустился на кухню, достал из шкафчика два бокала тонкого алатского стекла. Почему-то так никого и не встретив, поднялся обратно. Захватил с собой бутылку, и, держа ее подмышкой, направился в гостиную. Там было темно, только чуть-чуть мерцали угли в камине. Дождь за окном уже прекратился, свечи не горели. Кажется, во всем доме этим вечером он был один. Вальдес осторожно поставил бутылку и бокалы на стол – стукнувшись друг о друга, они издали мелодичный звон, - и нашарил на камине лучину. От разгоревшейся свечи он зажег остальные три, вставив их в большой серебряный подсвечник, стоявший посередине стола. Теперь сломать восковую печать на бутылке и разлить ночное вино по двум бокалам. Поставить их на противоположные края стола и снова услышать тихие разговоры, узнать свой смех и ответ Олафа, в голосе которого чувствовалась улыбка… Сейчас он был один. Вальдес отвернулся и отошел к окну. Он не мог – даже просто не хотел! – отпивать из одного бокала и швырять другой в огонь. Это значило бы, что он окончательно смирился с тем, что Олаф… Во дворе кто-то стоял. Просто стоял и смотрел на светящееся окно и темный силуэт хозяина дома, что остался сегодня один. Из-за расстояния и темноты нельзя было рассмотреть подробности, кроме белевшей рубашки. Вот он потянулся к щеке до боли знакомым жестом… Сердце Ротгера подскочило. Он сорвался с места, почти врезавшись в косяк, прогрохотал по лестнице, едва не свернув себе шею и кинулся к входной двери, отчаянно моля, он и сам не очень понимал кого, чтобы это оказался не морок… не мираж… Он распахнул дверь и уставился в мокрую темноту, пытаясь отдышаться. Это был не морок и не мираж. И даже не случайный прохожий. Прямо на него молча смотрел Олаф. Он был почти такой же. Разве что чуть больше заострились скулы, чуть больше седины в волосах. И слишком уставший взгляд. - Это вы? – зачем-то спросил Ротгер. - Это я. Стойте! – он властно протянул руку, останавливая Ротгера, рванувшегося вперед. – Разве вы не знаете, кто приходит на шестнадцатый день? Ротгер замер. Так вот в чем дело… Он стоит у крыльца, рядом, и можно коснуться, стоит только руку протянуть… Нельзя. И по имени не позвать, и не пригласить в дом, несмотря на то, что рубашка мокрая насквозь и в волосах капельки воды. В этот момент Ротгер совсем не осуждал тех, кто ушел с выходцами. - Вы же наверняка промокли и замерзли, – невпопад сказал он. - Промок – да. А замерз… Я больше не мерзну. - Я хотел проститься, - медленно заговорил Олаф. – Просто еще раз увидеть Вас. И… сказать вам… только одно. Прощайте, мой друг. Он повернулся – и Вальдес понял, что он сейчас уйдет, и, несмотря ни на какие законы этого мира (вроде обязанности являться шестнадцать раз) не явится больше никогда. Ни во сне. Ни наяву. Никогда. - Постойте! – Ротгер легко сбежал с крыльца и схватил Олафа за рукав. Тот резко обернулся и уставился прямо на него. – Адмирал, будьте моим гостем… на эту ночь. - Что ж, - тихо сказал Олаф, - я не могу отказать вам. И тогда Вальдес, по-прежнему держа адмирала за рукав, перевел его через порог. Они устроились в той же самой гостиной, где недавно Вальдес пытался провести обряд прощания. Разгоревшийся камин бросал оранжевые блики на бледное лицо Олафа, возвращая ему почти живые краски. И на мгновение Вальдесу показалось что ничего не было: ни Придды, ни отъезда… ни известия. Просто они засиделись далеко за полночь, и на мгновение задумались каждый о своем… Однако сейчас он смотрел на Олафа через решетку четырех свеч. Ротгер согласился бы никогда больше не встречаться с адмиралом, лишь бы знать, что тот жив и что с ним все в порядке. Но сейчас он был мертв и сидел напротив. И Ротгер задал один – единственный важный сейчас вопрос. - Скажите, кто? Олаф вздрогнул, словно выныривая из глубокой задумчивости, и поднял взгляд от пламени камина. Его рубашка почти высохла – по крайней мере, с нее больше не капало. - Кто виновен в моей смерти? Вы собираетесь мстить? – негромко спросил он, прекращая вертеть в пальцах бокал. - Да, - кивнул Ротгер, чувствуя, как жизнь снова обретает смысл. – Клянусь, что кто бы это ни был, пусть даже он никогда не выходил в море, он узнает, что такое месть марикьяре! - Нет. - Нет? - Меня предал только один человек… и его имени я вам не скажу. Не надо за меня мстить. Ротгер молчал. Ради его памяти он сделал бы еще и не такое. К тому же это была посмертная просьба… Но как же жгла сознание мысль, что по земле все еще ходит человек, виновный в его смерти! А Олаф, неправильно понявший его молчание, сказал с усилием: - Прошу вас…ради меня. Знаю, вы не эсператист… но на мне и так слишком много крови – не хочу, чтобы еще кто-то встретил меня на пути в Закат. - Как… в Закат? – спросил Ротгер побелевшими губами. – Если кто и достоин Рассвета, так это вы! - Там мне сказали, что это неважно. Все равно… гибель всего флота на мне. Ротгер сидел, оглушенный новостью. Так вот как… Острое чувство несправедливости заполнило его всего. Значит, именно он был виновен в том, что Олафа… в Закат… Вскочив с места, он быстро обошел стол, остановившись прямо напротив Олафа. Теперь он смотрел на него сверху вниз. - Если уж Вы отправляетесь в Закат, - сказал он почти весело, - то я отправляюсь туда вместе с Вами, Олаф! Давно хотел проверить, правду ли говорят, что я буду смеяться даже там! А лучшей компании, чем Вы, у меня не будет никогда. Его собеседник вздрогнул, услышав свое имя, но тут же облегченно улыбнулся. - Нет, - тихо проговорил он, - я не заберу вас с собой. - Но почему? – как-то даже обиженно спросил Ротгер. - Вы представляете, во что превратится Закат, если туда отправитесь вы? Мгновение Ротгер молчал. А затем расхохотался совершенно по-прежнему, словно и не было этой недели. Утирая слезы, выступившие от смеха, он повторил: - И все-таки? - Я очень хочу, чтобы вы жили, - серьезно сказал Олаф. И допил вино из бокала. А затем швырнул его в огонь. Тучи ушли, и во дворе только лужи напоминали о прошедшем дожде. Небо постепенно набирало краски. Во дворе стояли двое. Резкий ветер, дующий с моря, приносил мелкие брызги, оседающие у обоих на щеках. - Вы не придете больше? – тихо спросил Ротгер. - Нет, - покачал головой Олаф. – Мое желание исполнилось. - А мое - нет, - Ротгер поднял взгляд от земли. И с отчаянием обнял Олафа, целуя его в первый и последний раз. - Я давно хотел вам сказать… но было не время. А теперь поздно…Я… я вас… - Не надо, - в глазах Олафа отразилась громадная мука. И Ротгера пронзила мгновенная вспышка озарения. Так вот почему он стоял там, под дождем, вместо того, чтобы постучать. Вот почему он пытался остановить Вальдеса, не дать ему наделать опрометчивых поступков… - Но ведь вы … вы тоже?.. – отчаянно спросил он, подаваясь вперед. - Да, Ротгер. Я тоже. Если уж мне грозит Закат – то какая разница, за что? Первый краешек солнца появился над горизонтом. Его косые лучи добрались до двух фигур, которые стояли, крепко стиснув друг друга в объятьях. Окрасили светлым золотом одну фигуру и темной бронзой – другую. А потом Олаф начал истаивать, прямо в руках Вальдеса превращаясь в туман. Лучи солнца подхватили его, рассеивая в синей вышине, свободной от облаков. И Ротгер, вскинув голову и смахнув слезы, текущие по щекам, подумал, что это добрый знак.