Благодарность

«Они появились и влились в наше общество незаметно: сперва лишь шли разговоры о том, как было бы чудесно, если бы черешенки и морковки не рождались, срощенные головками, затем речь пошла об улучшении генофонда в целом...А потом никто и оглянуться не успел, как в каждом огромном доме, где жило не меньше трёх достопочтенных семей, появился свой «улучшенный» фрукт, овощ или ягода. Все мы знаем, к чему это привело, мои дорогие, бедные сограждане, и я с горечью признаю, что то, что мы имеем – целиком и полностью наша вина. Я, секретарь ныне покойного принца Лимона, герцог Слива, с сожалением уведомляю вас, что наше правительство более неспособно удерживать власть в стране. Всё, к чему я вас призываю: бегите. Прячьтесь, если вам дороги ваши плодовые жизни, исчезните и не попадайтесь им на глаза. Может, тогда вам повезёт отойти в мир иной в покое и без чужой помощи,» - это обращение в колонке с красивой рамочкой, увитой листиками и стебельками и увенчанной раскрашенной золотым короной, появилось в последнем выпуске «Огородной правды» и так и не попало на прилавки. Пачки свежеотпечатанных газет и по сей день кисли, забрызганные виноградным соком. Виноградинки всегда так забавно суетились в редакции и во время королевских шествий, настолько умильно пищали, держа свои маленькие блокнотики: «Ответьте на пару вопросов!», что принц Лимон позволял им писать, что угодно, не относясь к этому серьёзно, и статьи позволяли себе даже критиковать политику, проводимую монархом... Новое правительство решило, что пока обойдётся без прессы. Новое правительство, пожалуй, могло бы обходиться без неё вообще, ведь газетчики только и делают, что критикуют, а зачем критиковать что-то совершенное? Что-то, созданное рациональной и строго-объективной наукой, а не этой сентиментальной влюбчивой дурой природой? Их главной целью было позаботиться о том, чтобы остались лишь достойные, и они занялись истреблением всех, кто не подходил под критерии идеального плода: крупные размеры, неестественно яркая окраска, быстрая акселерация. У обычных овощей, ягод и фруктов попросту не было шансов против этих чудовищ: они плодились с сумасшедшей скоростью, штамповали себеподобных, как матрёшек, а, главное, были крепче, сильнее и выносливее в разы: даже без оружия, без пик, без стрел, без ножей Улучшенный томат мог раздавить в объятиях ничем не примечательный абрикос, а уж о Совершенном картофеле и говорить было нечего: этого опасались даже успевшие сбежать неизвестно куда орехи. Их прилюдно обнажали: если ловили, сдирали кожуру по слоям, оставляя после каждого нового слоя стоять на солнышке и чернеть, корчиться под ним. Когда доходило до костистого рельефа, их расплющивали глыбой – грецкие орешки забавно дрожали и хныкали, стоя под ней в ожидании. После такого обычно ломалась и растиралась по перегородкам сердцевина, превращаясь в кашицу, размазанную по внутренностям скорлупы. Армия лимончиков оказалась полезной только для обладателей «золотого генома»: их было забавно сжимать в объятиях, предварительно сделав ставки, с какой стороны треснет кожура и потечёт сок, едва глаза малыша закатятся, а руки безвольно ослабнут. Ещё, просверлив в голове такого дырку, можно было соревноваться на дальность выплёскивания струи и выплёвывания косточек, но эту лавочку вскоре прикрыли – лимонный сок оказался нужен новым учёным. Мир встал с головы на ноги, элита приравнялась к голодранцам и была почти истреблена, причем в первую очередь, поскольку не имела блестящих способностей бедняков убегать и прятаться. Поэтому Чиполлино почти не удивился, когда, осторожно посмотрев в тайный глазок, увидел на пороге своего тайного жилья пожухлого, дрожащего синьора Помидора с продырявленным животом, блуждающим взглядом, фиолетовыми щеками и в разорванной одежде. Мальчик слышал, что их с маленькой леди Помидоркой улучшенные застали при попытке бегства на стрекозе, но больше – ничего. Вообще туго с новостями в мире, где важнейшей является информация о том, что тебя страстно мечтают убить плоды-мутанты, которые сильнее любого натурального раз в... Десять! Видимо, что-то пошло не так, но это не столь важно: дверь осторожно приоткрылась, из неё высунулась желтоватая и пропахшая луком рука, чтобы поманить дрожащего на коротких подкашивающихся ножках Помидора внутрь. Он сглотнул, сделал пару шагов и упал. Место, где приютилась семья луковиц, было градоубежищем, о котором «достойные» не знали. Без надобности не выходили, потому что желтушные, блестящие лимоны, похожие на боксерские груши, неустанно прочесывали улицы со своими резиновыми, крепкими огурцами-ищейками, которые то и дело оголяли белые клыки. Иногда что-то в них переклинивало, и улучшенные превращались в настоящих монстров: даже жестокий разум их покидал, уступая место инстинктам, перерастающим в бешенство, они плевались шипящей пеной, тряслись, кричали, рычали и бросались на обычные овощи и друг на друга. Непонятно, почему, но до начала геноцида такого не случалось, хотя возможно, что эту информацию просто напросто утаивали. Итак, Чиполлино не удивился, но наградил своего недавнего врага не по-детски внимательным взглядом. Несколько секунд длился зрительный контакт, подобный раскаленной металлической нити между ними, постепенно белеющей и дрожащей со все большей амплитудой. А затем мальчик без слов, которых глупо было ожидать от плода с такими осоловевшими глазами, отошел и впустил ковыляющего и роняющего семена в студенистой массе синьора Помидора. Чиполлина была по своей сути доброй луковицей, равно как и Чиполлоне, поэтому они ни слова не сказали сыну о том, кого тот решился приютить. Мало того, мать семейства, передав крохотного Чиполлитто отцу, подошла к шкафу с запасами еды, взяла кусочек удобрения и положила в глиняную тарелку, прежде чем поставить её возле угла, в котором прислонился к стене бывший дворянин. Он, держась за свой тяжёлый, истекающий соком живот, быстро забегал глазками, с нескрываемым страхом глядя на приближающуюся фигурку, и всё семейство внутренне посочувствовало овощу, от которого когда-то знало только горе. Кажется, он с лихвой получил от улучшенных, чтобы расплатиться за те беды, которые причинял честным, хоть и бедным плодам. Его рану закрыли каким-то тряпьём и милосердно перестали обращать внимание, продолжая заниматься своими делами: Чиполлина нянчилась с младшим, Чиполлоне учил четверых стругать осколками стекла карандаши, а Чиполлотто учил Чиполлоччу читать. Чиполлино же снова сидел у двери, прильнув к замочной скважине. В новом жилище лукового семейства было ещё более пусто и бедно, а с липким чувством страха боролись даже дети. *** В первую ночь синьор Помидор так оглушительно кричал во сне, что к нему подскочили все и едва сумели разбудить его, пыхтящего и становящегося фиолетовым от напряжения. Поняв, где он находится, гость сел, воровато и настороженно оглянулся и пару раз кивнул на вопросы Чиполлины, целью которых было удостовериться, что гостя больше не нужно лечить. Когда эти луковицы наконец оставили его в покое после нескольких спешных и коротких фраз, Помидор поёжился, попытался скрестить руки на раздувшейся груди, но смог только сложить их на ней, и медленно отвернулся к стене, чтобы не тревожить еще не оклемавшееся тело. Черенок осиротело торчал из головы с ошметками листьев, уже засохшими там, где их оборвали, засохшие царапины узорами покрывали раздутые щеки и пузо, а некогда богатый камзол, предмет его гордости, был безнадежно разодран, да и совершенно бесполезен в данной ситуации – перед кем им щеголять и в чём ценность хвастовства? Завистливые взгляды сейчас бы не тронули обыкновенно млевшее от них сердце синьора Помидора, поскольку за последние часы случилось слишком многое, чтобы его взгляд на этот мир остался прежним. Оказалось, что вот так вот запросто ты можешь оказаться приравненным к тем, кого презирал и обворовывал, и всё, что ты знал о себе, втопчут в грязь. Расскажут, что ты ничтожество, слабое, никчёмное, ни на что, кроме опытов не годное существо, хрупкое до убожества – настолько, что живот можно продырявить кулаком, выбив к чёртовой матери дыхание на полминуты и заставив корчиться на полу и одновременно судорожно зажимать рану. И ты узнаешь, что, оказывается, можешь испытывать страх настолько сильный, что он может свести с ума, если не прекратится. Он стал слабее, но не оставил бывшего дворянина – только засел глубже и переродился, постепенно дойдя до глубин его существа и начав болезненно сжимать всё внутри каждый раз при мысли, возвращающей в реальность из прерывистых, быстрых размышлений на грани бреда. А мальчишка уже несколько раз, раздав пищу братьям и родителям (и почему он всем заправляет в этой семье? Неужто только у него достаточно мужества для этого?), приносил еду и ему, задавал какие-то возмутительно обыденные вопросы, даже подкалывал (ох и разозлился бы он раньше на такие дерзкие слова!), как будто их не преследуют монстры-психопаты с титанической силой, и так уж это не вязалось всё в голове у синьора Помидора, что он делал вид, что не видит и не слышит Чиполлино. Однако к еде, когда все остальные делали вид, что не замечают его, приступал и ел нервно, быстро и жадно, с непривычки не растягивая процесс и не получая ни насыщения, ни морального удовлетворения. Дум о том, почему эти овощи пустили его, хотя должны были ненавидеть всем сердцем, он избегал – слишком тяжело это было для него сейчас. Он не был готов принять прощение и ответить благодарностью. *** - Синьо-ор Помидо-ор, который не влезает в коридор, - с этими словами Чиполлино поставил тарелку с ничтожно маленькой порцией возле того, к кому обратился, и было в его лукаво-грустной ухмылочке что-то бесконечно грустное, ведь сейчас, кажется, бывший кавалер уже вполне бы влез в любой коридор и даже коридорчик. Ну, так ему по крайней мере казалось. – Как чувствует себя Ваша светлость? – старательно юлил мальчик безо всякого зла, но причиняя призрачную боль, оттого что никто больше, видимо, даже не подумает назвать его так всерьёз. - Жить буду, дерзкий мальчишка, - неожиданно брезгливо поджав губы, ответил Помидор, чем очень сильно удивил явно не ожидавшего такого Чиполлино, который, впрочем, сразу же оживился. - О, теперь я в этом уж точно уверен! Такая зараза, как Вы, не может умереть, а уж если Ваш язык заново остр, как длинный шнобель нашего принца, то мне в это верится ещё больше. Что-то заговорщицкое проскользнуло между ними в этот момент: между крупным красным овощем, сидящим в углу и едва поворачивающим голову на всё ещё толстой шее, и хлипким, юрким и молодым, стоящим перед ним на коленях луком-подростком. Все остальные, не отрываясь от своих поверхностно важных дел, навострили уши и, кажется, как будто оживились. - Ты прав, мерзавец, - криво усмехнулся экс-дворянин. – Нужно очень постараться, чтобы вывести меня из строя, и, раз уж не удалось этим тварям, то тебе и пытаться не стоило. Синьор Помидор – крепкая лошадка! - Ну да, конечно! Крепкая лошадка с весьма чувствительными глазами, - Чиполлино сказал это тонким, псевдо-аристократичным голоском, а затем, вскочив на ноги, очень артистично изобразил, надув щёки, синьора Помидора, причитающего от слезящихся глаз и ругающего на чём свет стоит весь луковый род. Братья позади него засмеялись во весь голос, мать с отцом улыбнулись и даже сам синьор Помидор хмыкнул, глядя, как талантливо изображает его молодой лук. Увидев, какой успех имеет его выступление среди родных, мальчик решил воодушевить их ещё больше, раз только такие радости им и остались: он продолжил пародировать их родовитого гостя, который, кажется, был совсем не против. - Смотрите все, я синьор Помидор! Я не вижу дальше собственного носа и прислуживаю принцу Лимону! – бахвалясь. выпятив грудь вперёд и ещё сильнее раздув щёки, мальчик принялся расхаживать туда-сюда, а потом вдруг засуетился, словно увидел кого-то, и запричитал, засюсюкал: - Ваше Высочество, как ваши драгоценные мозоли? Все ли на месте на ваших чудесных ножках? Позвольте, я сам хочу сделать Вам массаж! – на этих словах он плюхнулся на колени перед одним из хохочущих братьев, с задором посмотрел на него и потянул вверх за ногу, начав щекотать, как будто бы тот и есть принц Лимон, а щекотка – обещанный массаж. Конечно же, Чиполучча захохотал только ещё сильнее, и Чиполлино даже не думал пока выходить из роли. – О, Ваше Высочество, у Вас такой грязный нос! – ахнув, начинает причитать он, оставив одного брата и повернувшись к другому, у которого тут же в глазах зажглась какая-то искорка. Так, смеша по очереди то братьев, то родителей, Чиполлино как будто возвращал в них утраченные за время побега частички жизни, а заодно и веселил синьора Помидора, которому отчего-то совершенно не было обидно от такой качественной карикатуры. Плоды вокруг него смеялись, а от этого почему-то становилось хорошо. Однако как только Чиполлино, заигравшись, обратился ко всем со словами: - А почему бы Вам, досточтимые принцы Лимоны, не породниться со мной через мою красавицу дочку? – заметил, как с красного лица сошли все краски и мгновенно замолчал. Во всём помещении снова воцарилась тишина, но на этот раз звенящая, резкая, совершенно непереносимая. – Где Ваша дочка, синьор? – на удивление серьёзно, без малейшей жалости в голосе спросил Чиполлино, и это было гораздо лучше, чем если бы он спросил осторожно, подходя издалека, виляя. Бывший кавалер отвернулся. - Не знаю, - только на эти слова его и хватило, а сердце снова возобновило своё отчаянное, дикое нытьё, совершенно неконтролируемое. Чиполлино, поразмыслив с полминуты, решительно прошёл к двери, понаблюдал некоторое время за внешним миром через скважину, а потом аккуратно открыл её и вышел под тихий вздох матери. - Береги себя, сынок, - донеслись её тихие слова, и мальчик кивнул. Синьор Помидор снова смотрел только в стену. *** Экс-дворянина разбудило то, что его настойчиво теребили за плечо. Он с трудом разлепил опухшие тяжёлые веки и, сфокусировав перед собой взгляд, поморщился, поскольку увидел раскрасневшегося Чиполлино, пронзительно глядящего на него. - Ваша дочь сейчас в безопасности, её укрыли у себя спасшиеся жители за пределами города, - чётко, без лишних вступлений выдал мальчик, и лицо синьора Помидора на несколько секунд застыло. Мальчик внимательно глядел за изменениями на этом обрюзгшем и брезгливом, капризном и хитром лице, и с глубоким, ни с чем не сравнимым удовлетворением наблюдал, как на нём сперва появляется искренний отпечаток боли и страха, пережитых за дни неведения, затем – удивление и неверие, а потом непривычная, не подходящая ему, и, тем не менее, самая настоящая и трогательная радость, никак не связанная с его подлыми деяниями, непередаваемое, всеобъемлющее счастье, которое так неестественно и ценно смотрелось сейчас. Он не сказал «спасибо», но так благодарно выдохнул, а на глазах застыли такие чистые, совсем не подходящие ему слезинки... - Пожалуйста, - решительно произнёс он, не давая паузе затянуться, но тихо, поскольку родные спали. – Я знаю, как нам всем выбраться отсюда – если сделаем это быстро и аккуратно, они даже не заметят, а мы окажемся далеко отсюда, и они нас не найдут! – его глаза блестели решимостью и надеждой, и их было там столько, что хватило бы на целый повстанческий отряд. - Так давай подумаем, как это сделать, стервец, - выдавил из себя синьор Помидор, неловко утерев глаза. *** Если двенадцать плодов разом попытаются пересечь город, вероятность того, что все они доберутся до места живыми, ничтожна, но и отпускать всех поодиночке – не вариант. Синьор Помидор предложил Чиполлино показать маршрут четырём братьям по отдельности, чтобы каждый мог потом при случае перевести тех, кто менее юрок и не знает пути. Действительно, маленьким луковкам остаться незамеченными проще, чем, скажем, степенной луковице или помидору. Тяжелее всего было объяснить младшим, почему нельзя сейчас же, добежав до окраины города, броситься в безопасность, к своим сородичам, сумевшим хорошо обосноваться. Никто не хотел возвращаться в тесный бункер, но мысль о том, что самые маленькие и самые взрослые сами по себе не справятся, помогала ребятам взять волю в кулак. Они изучили маршрут, составили график рейдов улучшенных, обговорили ВСЁ, что было возможно, и в день икс, когда запасы еды почти истощились, пришла решимость. Общее дело на удивление преобразило начавшие было приунывать овощи, и даже сеньор Помидор теперь не казался слишком уж странным в их скромной луковой компании. Они помолились солнцу на удачу и отправили наружу двух братьев Чиполлино, тепло и нежно распрощавшись, а затем стали с замиранием сердец прислушиваться и отсчитывать нужное время. Всего за несколько минут до того, как должны были отправиться следующие двое, на улице раздался истошный крик. Все бросились к двери, а, распахнув её, увидели, что за Чиполлуттой и Чиполларой гонятся они. Глаза бешеные, кожура блестит, объёмы – пугающие, ненормальные, аномальные... А ведь они тоже плоды. Что, чёрт возьми, мешает жить им вместе в одном мире?!. Старик Чиполлоне выскочил, чтобы защитить своих детей, и вслед ему раздался истошный крик жены. Дверь захлопнулась лишь в тот момент, когда ищейка оторвала ему голову, а огромное, похожее на восковое, яблоко расплющило их хрупкие головы, по одной на каждую руку. Прежде, чем кто-либо успел дойти до безумия в своём горе, Чиполлино перетащил к двери ближайший шкаф и крикнул оцепеневшим братьям тащить к двери всё тяжёлое, что только найдут. Их убежище обнаружили, а это значит, что за ними придут. Выходить больше нельзя. Нужно не пустить. Хотя бы не пустить. Что потом – неясно. *** Все обыденное казалось жутким, и чем обыкновеннее вещь, тем страшнее она становилась. Эти пол, стол, подстилки и шкаф, старые, дряхлые, были всей их реальностью, целый огромный мир сузился до размеров убежища и теперь словно требовал от своих обитателей смерти. Он был терпелив в своем желании, не брезговал сперва лишить сознания, довести до отчаяния, угнести, унизить еще больше, лишив последнего, что оставалось у бедняка: свободы. Голодной детворе, устало лежащей беспорядочно на полу, мерещились уже не их реальные враги, а мистические, жуткие существа, которые замораживают время, остаются невидимыми для остальных, и присутствие этих фантомов, их образы были повсюду, а особенно – в луковых, истощенных без подпитки, размягчившихся головах. Страхи вылезали вовне и превращались в фикции, спровоцированные голодом, унынием и замкнутым пространством, а реальные монстры шныряли снаружи, вынюхивая, где может быть у бункера лазейка, и подло завывали каждую ночь, тоскливо – тоскливо. Чиполлина плакала два дня, а когда перестало получаться, стала раздирать руки ногтями, чтобы снова плакать от собственного слезоточивого сока. Ей никто не смел мешать. Затем она кормила маленького Чиполлитто, от плача которого у всех в ушах давно стоял скрежет, словно это не младенец кричал, а старые дверные засовы кто-то мучил, заставляя шевелиться заржавелыми и несмазанными, соком из своих вен до тех пор, пока не побледнела и не потеряла сознание. Чиполлино бережно перевязал её руки и укрыл простынёй, а самого младшего брата уложил себе на колени, укутав в какие-то тряпки и утерев губы насытившегося ребёнка. Постепенно мысль о том, что они погребены заживо и смерть каждого – вопрос совсем небольшого времени, стала центральной, ведь о чём ещё думать лёжа, оттого что сил на движения катастрофически не хватает? Найти бы в себе способность хотя бы дышать, не прерываясь, а тут ещё и периодически проваливаешься в голодный обморок – с ними это случалось по очереди. По цепочке лежащие в ряд мальчишки-луковки отправлялись в забытье и просыпались, словно забвение игралось с ними, переходя от одного к другому и перенося их временно куда-то, куда обещало вскоре забрать навсегда, где они могут бегать по траве и даже летать, а затем резко возвращая в реальность, где каждый был даже не в силах пошевелиться. Дети уже довольно спокойно решили, что хотят, чтобы смерть наступила поскорее, и они смогли бы спокойно порезвиться на траве с чистым, незамутнённым лёгким бредом сознанием. Взрослым было сложнее – они боялись, поскольку возраст безграничной веры давно уже прошёл, а к этому миру их привязывало слишком многое, чтобы оставлять всё сейчас и отправляться неизвестно куда, не зная даже, существует ли пункт прибытия. Чиполлино с синьором Помидором, сидя у стены со спящим и совершенно счастливым сейчас Чиполлитто, лениво переговаривались, едва шевеля губами, чтобы не тратить лишнюю энергию. Если честно, вопрос «зачем тянуть, если исход очевиден?» всё назойливее стучался в голову старшего сына, но он не менее настойчиво отгонял её раз от раза – всего произошедшего всё же было мало для того, чтобы окончательно сломить его волю. Но время могло это сделать, и сеньор Помидор это чувствовал. *** Все уснули, и тогда сеньор Помидор разбудил Чиполлино. Он приставил свой некогда толстый палец к губам и кивнул в сторону двери, ведущей в помещение, где полагалось быть припасам, но на деле там были только тяжёлые мешки с углём, которые ушли на баррикаду, и множество посуды, естественно, ни на что не годной без еды. Дойти туда было непросто, поскольку ноги не желали держать, раз уж рот ничего не ел, и Чиполлино ещё долго, недовольно супя брови, смотрел вслед кое-как уковылявшему экс-дворянину. Затем прикрыл глаза на пару секунд и сейчас же открыл их, чтобы не провалиться в ужасный голодный сон, и, героичеки ухатившись за стенку, поднялся на дрожащие тонкие ноги, чтобы затем пройти на них путь до слабо освещённой каморки, в которой синьор Помидор, как оказалось, жадно пожирал глазами какую-то кастрюлю. - Никогда не умел готовить... – пробормотал он, и Чиполлино недовольно буркнул, хотя стоило бы возмутиться тому, что тот издевается, и уйти: - Было бы, из чего... - Не перебивай меня, мальчик, мне нужно кое-что сказать. Тон, которым были сказаны последние слова, заставил Чиполлино вздрогнуть и пошатнуться, но это уже оттого, что сейчас его мог уронить даже малейший ветерок, не будь он в бункере. Что-то этот тон значил, и Чиполлино боялся понять, что. - Раньше мы с тобой были врагами и я даже подумать не мог, что когда-нибудь мне придётся быть тебе чем-то обязанным... - Да Вы и не думали, что вообще можете быть кому-то обязанным, - усмехнулся мальчик, предчувствуя неладное в держащемся за стену синьоре Помидоре, который всё так же пристально буравил взглядом эту треклятую кастрюлю, словно к чему-то прицеливался. - По крайней мере не бедняку, как ты, - поправил его бывший дворянин, кажется, даже не поняв сарказма. – Я ни о чём не жалею, мальчик, запомни, и, если бы не такие обстоятельства, вряд ли я потерпел бы от тебя твои наглость и разнузданность, - а вот это он отчеканил, на пару секунд приобретая сходство с тем, прошлым синьором Помидором, резко и жёстко раздающим приказы своим прихвостням. – Но так сложилось, что это стало несущественным, - он замолчал, а Чиполлино сглотнул. Он заметил, что его собеседник что-то держит в ближней к нему руке, но не показывает, что. – Я благодарен тебе, мальчик, за добрые вести, - на этих словах голос дрогнул, а рука отпустила стену и распахнула ранее старательно прикладываемый к животу жакет, расстаться с которым синьор Помидор так и не смог. – И ты убедишься в том, что, как бы то ни было, благодарным синьор Помидор быть умеет. По спине Чиполлино прошла дрожь. Он захотел немедленно что-нибудь сказать, но его губы внезапно онемели. Они так долго не проживут, еды не осталось, а выйти нет никакой возможности – остаётся только ждать, что их, может быть, спасут, ведь мальчик разговаривал с теми, кто спас Черри, но как много времени это может занять? Он страшно хотел что-нибудь сейчас сказать, но к своему величайшему ужасу не мог. Нож с лёгким треском пронзил кожуру и прошёл через мякость, а тихий от слабости стон был задушен бульканьем – сок пошёл у Помидора не только из живота, но и изо рта. Потёк прямо в кастрюлю, наполняя закутокмерным металлическим стуком. Затем ещё один ох, и синьор Помидор повернулся чуть боком, чтобы новая рана, опустошающая новую полость в его теле, выпустила семена вперемешку с мякостью, жижей и соком прямо в свободную ёмкость. Третий удар в собственный бок подкосил его, и одеревяневший на месте Чиполлино, мёртвым взглядом глядящий на происходящее, поспешил его поймать под мышку и с пыхтением, едва не свалившись под чужим весом, удержать и повернуть к следующей кастрюле. Как только была наполнена вторая посудина, экс-дворянин всё-таки упал, до конца придерживаемый мальчиком-луком, и, глядя вверх пронзающим бункер туманным взглядом, захрипел, булькая идущим через рот густым соком: - Умею быть благодарным... Умею... Быть благодарным... Умею... Благодарным... умею... Чиполлино, глядя на него совершенно безэмоционально, только кивал и тихо поддакивал до тех пор, пока синьор Помидор разговаривал. А когда перестал, перевернул тело на живот и заполнил третью алюминевую миску жидкостью из оставшейся полости. Затем отставил её в сторону, опустился на свои пятки, положил ладони на колени и как-то особенно внимательно смотрел какое-то время на обессоченное тело некогда врага, не понимая, что чувствует, и боясь понимать. - Вы чудесно приготовили, - наконец ровно произнёс мальчик и накрыл своей ладонью ещё тёплую руку синьора Помидора, а затем взял в другую нож. – Уверен, Вы бы хотели, чтобы я закончил, - бесцветным тоном произнёс он и отрезал мёртвому овощу палец. *** Проснувшись и обнаружив перед собой тарелки с тёплым супом, луковое семейство ничего не сказало, а лишь с жадностью набросилось на еду. Чиполлино трапеза давалась труднее всех, но он не подавал виду об этом так же, как остальные не показывали, что сразу заметили пропажу синьора Помидора. Пища постепенно вернула румянец щекам, сделала головы крепче и даже вернула во взгляд матери крупицы самосознания. Они не знали, сколько ещё продержатся, но дрянная надежда не хотела покидать их.