Я умирал здесь тысячу раз

Высоко над головой, тихим шепотом перекликаясь друг с другом, волнами идет пшеница. Я лежу на земле, на теплой и холодной одновременно почве - и моих рук касаются нагретые солнцем поля. Словно целый мир под хрупкими, обтянутыми пергаментом, не кожей, пальцами. Эти руки не созданы, чтобы ломать. Никогда они не сломают чей-то нос или ветку. Нет. Скорее уж ветка сломает мои тонкие кости. «Ты умирал здесь тысячу раз», шелестом отдается пшеница над головой. «И еще раз умрешь сегодня», ласково шепчет мне на ухо ветер. Я привык быть опорой этому миру - дюжины насекомых, от сдуваемых ветром букашек и до толстых, наевших брюхо пауков таскались по мне, откладывали в моих волосах дома и колыбели своим детям и детям своих детей. Мухи садились на мои внутренности, жужжанием перекликаясь с бледными трупными червями, и где-то в нагретых солнцем потрохах зарождалась новая жизнь. Я всегда хотел узнать, каково им. Таким крошечным, таким маленьким... Но ведь и мы не больше нашего Солнца. И когда-нибудь оно нас испепелит. Я лежу на земле, с выжженным до терпкого пепла сердцем, и осушенные мои глазницы безлико глядят в пустоту. Но нет никакой пустоты. Только бесконечное желтое море на светлом, бледно-голубом фоне неба. Едва ли человек видел картину прекрасней. Эти земли любят меня. Мы никогда не были особо в ладах - ни один мальчишка, рожденный в бетонных, искрящихся током джунглях, не знает вкус крови земли. Он не знает, что за сок течет в ее плоти. Он не пробовал рыхлого мяса природы. И не слышал звон пшеничных колосьев. Но сегодня особенный день. Сегодня последний день моей жизни. Опять. Я жду этого дня с трепетом, подобным трепету рыбы, когда лед на воде начинает таять. Когда-нибудь соленые воды омоют меня, я знаю. Но перед этим пройдет еще много и много лет. И люди должны будут исчезнуть. Все, кроме меня. Буду ли я еще человеком? Надеюсь, что нет. Стрекоза - огромные, сетчатые глаза, длинные тонкое тело, все словно в блестящей чешуе, и расчерченные прозрачные крылья, сплошь дикая, прекрасная природа, - опускается в мой разверзнутый рот. Высохшие десны, распухший язык - и внутри ни капли влаги. Дождя в этих краях не бывает неделям. Но что значит время, когда я уже здесь? Никогда мне не быть одиноким. Сквозь кости мои прорастет трава. И следом за ней сквозь череп пробьется стебель невиданного цветка. Я знаю, ему суждено прорасти здесь, прямиком под левой глазницей. И лепестки его воссияют в ночи не хуже дневного светила. Говорят, перед смертью проносится вся жизнь. Хотел бы я вспомнить свою. Сплошь реки и вены, вода, смешавшая с кровью, и змея, что проползет сквозь штанину. Интересно, кто истлеет быстрее: одежда, иль я? Сюда не ступает нога человека. И моей здесь не было никогда. Но я прихожу умирать здесь почти уж полвека. И что ж, я бы сказал, эта земля моя. Да только нет никакого «я». Хотел бы сказать, что любил. Что и в моих артериях бешено бился пульс. Что и руки мои когда-то сжимали чью-то ладонь - не ради боли, но ради истомы. С моей головы слетает несчастный волос. Ветер подхватывает, уносит прочь - и так же он развеет по миру меня, когда взойдет на небе новое солнце. По щеке мазнуло молодым, неуверенным колосьем пшеницы - этот еще подрастет, ему суждено вырасти вровнь. И на мои скулы когда-то снова натянется плоть. И мои руки еще протянутся к солнцу. Мне никогда не бывало больно. Каждый раз - как глубокий омут. И только раз за спокойной жарою солнца я услышал тревожный писк. А к нему примешались стоны и слезы, словно матери над могилой ребенка. Из руки, там, на сгибе локтя, пробиваясь сквозь кожу, вылезает наружу тонкая, серебристая молодая змея - и тянется бесконечной веревкой. Я бы чувствовал, как разжижает ее яд мою кровь, и как голоса отдаются в ушах: слова и какой-то язык, такой чуждый языку природы. Но сегодня этот писк наконец замолк. И голоса не звучат никак - ни скорбно, ни радостно, ни тревожно. Я наконец прослышал ее. Она спокойно дохнула в лицо прохладой - словно тень упала на тело, - и накрыла мои кости отрадой, в которой обычно рождаются черви.

Я умирал здесь тысячу раз. И еще раз умру сегодня.