Узы времени

Деревянные, украшенные скромными знаменами, картинами и масляными лампами стены кабинета невидимыми тисками сжимают любого, кто осмелится зайти, будь то отчёт, рапорт или письмо, не говоря о гостях, столь редких в этих краях. Давит не лёгкая мрачность обустроенного рабочего места, а холод, доводящий до судорожного постукивания зубов каждого вошедшего на аудиенцию, особенно одетых не по погоде. А погодку в арктической пустыне, окружённой едва защищавшими от воющих северных ветров цепью гор, только ненормальный назовёт дружелюбной. Например, сам Саб-Зиро, нынешний грандмастер и самый выносливый, хорошо устроившийся в своей природной стихии. А сейчас сидит, весь обсыпанный ненавистной макулатурой, точно какой-то клерк, а не глава клана. И уже не первый час, судя по сменившейся за небольшим окном погодой. Точнее, пришедшей из самого центра Арктики бури, вынуждавшей большинство обывателей клана прятаться в храме от греха подальше. Исключением становятся только дозорные, мужественно несущие свою службу вопреки бушующей стихии. Лиенг любит эти моменты, особенно подставлять лицо под бьющие кожу колючие снежинки и почти комки снега, напоминая истинную сущность криоманта, а не просто грандмастера, сидящего за чёртовыми бумагами, большую часть из которых всё равно отправляют на растопку камина в кабинете, служившего скорее для дополнения слишком пустого интерьера и гостей, не переносящих холод здешних краев. Вопреки почти инстинктивному желанию открыть окно и пустить в кабинет родную стихию, младший криомант берёт очередную стопку бесполезных приглашений, оповещений и любезных писем, без зазрения совести отправляя их томиться в уютном камине, а после заставляет вспыхнуть небольшим огоньком от кинутой спички. Этого оказалось достаточно для загорания и поленьев, покрывшихся тёмными пятнами от прошлых сжигаемых писем, так и не позволивших огню хорошенько разгореться, чтобы начать поглощать предложенное дерево. Над огоньком поднимается сизый дым, приправленный лёгким запахом чернил, редкой смолы, а в основном — клёна. Невольно поднимающийся к дымоходу поток золы от истлевшей бумаги, и вновь более плотный дымок, ленивой волной тянущийся вверх, также вытаскивают из памяти столь далёкие теперь воспоминания, но хранимые ледяным сердцем всю оставшуюся жизнь. А в последние двадцать лет — как никогда раньше. Теперь это единственное, что ему остаётся делать после тщетных и отчаянных попыток вернуть самого дорогого человека, когда-то спасшего от холодного одиночества, бесчеловечности старых обычаев и законов клана. Последовавшего за ним невидимой тенью, несмотря на все попытки оставить в храме подальше от безумной идеи отомстить за погибшего старшего брата. И, как ни прискорбно, в обоих случаях непоседу ждало забвение, через которое пришлось пройти самому криоманту и теперь жить сиротой в холодной буре пустого сердца. Неясно, какой конец хуже: бездушной машиной, коих криомант уничтожил подчистую, но не смог бы оборвать жизнь друга; или марионеткой падшего бога без обратного билета в мир живых, — спасибо Ханзо Хасаши, будь он проклят богами! — бродящей в пустошах Ада, откуда Лиенгу удалось выбраться только благодаря Рейдену. Возможно, эненра где-то в глубине заточённой души рад освобождению ледяного наёмника, но сам застрял на веки вечные. Громкий треск пожираемого ненасытным пламенем дерева, очередной всколыхнувшийся над ним дым вытаскивают из омута печали и тоски о воине дыма, так и не познавшего лучшей жизни нового клана. Того клана, которого он заслуживал, как никто другой. С другой стороны, вызывают мысленную усмешку - Смоук начал бы сходить с ума от скуки и принялся воротить дела, шутить над новыми членами клана, как в отрочестве, в детстве, но более добро, без злобы. Не как с обидчиками, давно потерянными историей и уничтоженными одним точным и мощным взрывом — или вовсе раньше, пока криомант бегал от киборгов по городам, подобно дикому зверю, вырвавшемуся на долгожданную свободу, убивая механизмы направо и налево. Как бы то ни было, но эненра бы ликовал от осознания, что все подонки мертвы... А с чего же всё началось — криомант ревностно хранит в изредка ускользающей из-за годов памяти те времена первой встречи с дымным егозой, изменившим жизнь холодного и непоколебимого воина, как и его старшего брата, в конечном итоге также не познавшего в полной мере "радостей" перерывов между миссиями, каждого прожитого дня с бьющимся сердцем и осознанием всё ещё продолжающейся жизни... Захлебнувшегося существованием в качестве оружия для убийства и ожиданием, когда хозяева избавятся от них, как от ненужного или неугодного мусора. Появление в стенах храма - ещё в густой чаще неприступного леса - хрупкого, забитого белобрысого паренька заинтересовало в первую очередь мастеров, нежели самих учеников, большинство из которых вовсе строило планы по убийству мальца в первую ночь. Но никто из воспитанников так и не добился своего — новенький привлек внимание самого грандмастера — чтобы этому гнилому старику в Аду жилось плохо. Ещё большая подстава — Сектор слишком ревнив по отношению к вниманию своего отца к другим. Потому первую попытку душегубства предпринял именно он и тут не добрался — в первую ночь паренька найти так и не удалось, словно сквозь землю провалился. Даже на следующий день не объявился, заставив главу клана поднять большинство свободных старших воинов на поиски беглеца и скорейшего возвращения, пока тот не сбежал слишком далеко. Упускать такой кадр — непростительная роскошь. Лиенг смутно помнил следующий день после побега паренька, но точно знал, что хотел сильно есть — кормили и так плохо, а брат, с которым иногда ходил за ужином, тогда ушёл на задание — и в одиночку, под покровом ночи, неслышной тенью пробрался на кухню. Ужин тогда скоропостижно съели в основном высшие чины, а младшим достались лишь крохи. Но криомант хорошо знал, где прятали то немногое, что можно было утащить незаметно для поваров. Лишь бы не попасться на глаза прозорливым мастерам и ненавистным старшим собратьям по несчастью. Добравшись до всегда полного сырой и не очень еды шкафа, Лиенг в первый раз почувствовал отчаяние, не свойственное его натуре, — замок был крепко закрыт, а ключ, скорее всего, у главного повара или даже грандмастера, или кого-то из мастеров. Единственный источник дополнительного питания, столь необходимого исхудавшим и ослабшим младшим ученикам, нередко дравшимся за лакомую крошку хлеба, теперь навсегда закрыт. Хотя, нет — можно попробовать взломать, да только нечем. Наверное, Би Хан бы посмеялся, завидев своего непутёвого братца, скребущего деревянные створки шкафа в безысходности и немом крике отчаяния — тогда он был ещё зелёным юнцом, и желание жить мастера ещё окончательно не отбили. Такая же молчаливая и совершенно невидимая тень проскользнула за спину опустившегося на колени перед неподдающимся шкафом парнишки, так и не отнявшего рук от треклятых дверей. А заслышав лёгкие щелчки, напоминающие звук открывающего замка, тот вздёрнул голову к источнику звука и ошалел, увидев, как сами собой шевелись жалкие подобия отмычек. Прошло пару безмолвных минут прежде, чем замок поддался, открывая путь к долгожданной еде. Невидимка проявился, резанув глаза серебром волос при лунном свете. В нос неприятно ударил дым — горький, душащий. Но через него Лиенг прочувствовал что-то ещё — лёгкую пряность, граничащую со сладостью. Всего на мгновение. Ровно до момента, когда в лицо не прилетело яблоко. — Не скажу твоему брату, — сухие бледные губы изогнулись в усмешке. Лёгкой, беззлобной, но скрывающей собственные мысли, страхи и боль. Не выработав тогда привычку расспрашивать, Саб-Зиро не знал его чувств, насколько этот седовласый паренёк — старше всего на пару лет — страдал. Как и не смог предположить последующих событий - насилия, изнасилования, попыток избавиться самыми изощрёнными способами. С замиранием сердца наблюдал каждый раз за уходящим в темноту каземат знакомым силуэтом, оставлявшим за собой быстро испаряющийся дым. Ожидал в самом тёмном углу его возвращения, не попадаясь на глаза мастерам и другим ученикам. В особенности брату, нередко устраивавшему младшему неплохие взбучки за нарушение устава. Дожидался ровно, пока эненра буквально не вываливался из комнаты палача, весь исполосованный и дрожащий осиновым листом. И Лиенг успевал подхватывать, неумело наращивать лёд на кровавые полосы, принося ещё больше боли первое время. Утаскивал на своих, тогда некрепких, плечах в одну из пустующих комнат на очередную перевязку. Зашивать и лечить пришлось учиться на ходу, изредка втихаря наблюдая за старшим братом. Поэтому на спине эненры оставались жуткие шрамы. Но это лучше, чем вовсе не получить помощи или самостоятельно пытаться лечить, чем Смоук занимался не один раз. Потом... Потом всё начиналось вновь: вылазки, наказания — нередко совместные — или успешный побег, тренировки, первая помощь. День за днем, год за годом. Лиенг воочию наблюдал за формированием характера дымного егозы — парня с повадками неусидчивого ребёнка. И, несмотря на все его выходки, шутки — нередко злобные и выражавшие обиду на настоящих отморозков, — Смоук оставался скрытным с криомантами, ставшими ему в отрочестве почти родными братьями. Всегда — больно, радостно, грустно. Не делился со своими страхами. Первый и последний раз был только поцелуй — порыв всего отчаяния, собравшегося за многие годы. Искусанные губы; вцепившиеся в одежду почти до треска дрожащие пальцы; проклятья на чешском — безмолвно кричал: "Как меня все достали!". Дальше дело не пошло - порох кончился. Немного поостывший вырвавшимся потоком чувств и холодом рук, Смоук так же безмолвно исчез, оставив криоманта в замешательстве. А после опять всё тот же план, каждодневный график — словно ничего не происходило. Они не поднимали тему произошедшего, и Смоук не срывался остатки своей жизни... Которая оборвалась так неожиданно, оставляя криоманта без ответов, добавляя всё больше вопросов. А самое главное — не унимало того горячего прикосновения к губам с привкусом дыма, металла, отчаяния. — Почему я? — раздаётся в трезвой голове долгие годы вертевшийся вопрос. Ведь он мог сорваться на брате, Сайраксе, в конце концов. Треск в камине окончательно прогоняет наваждение от воспоминаний, ревностно хранимых ранее и доселе, как и до самой смерти. Грандмастер вновь принимается за работу, напрочь забывая про обед и ужин, погружаясь в ненавистные недра, давя ненужные сейчас чувства. Пустые и бесполезные — на них всё равно не ответят. Стук в дверь; заученное разрешение войти, не глядя на вход; обращение к криоманту по рангу — всё как обычно. Только привычно одинокий топот утеплённых сапог сопровождался едва заметным скрипом деревянных половиц от лёгкого шага. Запах дыма, сначала принятый за гарь из камина, ворвался в кабинет мелким порывом ветра. — Грандмастер? — насмешливо хриплые нотки в голосе, не слышимые уже двадцать лет, ослабляют хватку грандмастера. Бумага рассыпается по столу, перо падает мимо чернильницы. Некогда затянутый дымкой взгляд вновь возвращает знакомый голубой оттенок, не мигая, смотрит на дверь — впервые за пару месяцев вечных посиделок в кабинете. Глаза постепенно, бессознательно расширяются, визуально ссужая вертикальный шрам на коже. Губы приоткрываются в попытке позвать по имени, но ком в горле надёжно застревает. Заторможено, пока шаг гостя убыстряется в его сторону, поднимается с кресла. Только успевает повернуться к минувшему рабочее место нарушителю спокойствия, прежде чем оказывается в крепких объятьях. — Давно не виделись, брат, — привычно сладковатый дым от пепельных, развевающихся от невидимого ветра, волос ударяет в нос. Хриплые нотки трогают струны заледенелой души, не до конца верящей глазам, слуху, рукам. Грандмастер неосознанно обнимает в ответ, сдержанно ликуя ударам не только своего сердца. — Слишком давно. — Посылает к чёрту присутствие подчинённого, погружая пальцы в развевающийся пепел волос. Прижимает, насколько позволяют силы. — Томаш...