«Если хочешь что-нибудь потерять - полюби». (Fleur - «Розовый слон»)
«Однажды ты обязательно найдёшь человека, ради которого готов будешь пойти на что угодно – человека, что станет для тебя особенным». Могила того, кому принадлежали эти слова, поросла незабудками. Эти цветы являются символом искренности, верности, они олицетворяют чистую невинную любовь и бессмертность воспоминаний. Таковы последние слова, адресованные не мне. Незабудки, украшающие могилу, словно нежная успокаивающая улыбка для тех, кто остался оплакивать его смерть. Даже сейчас, спустя время, закрыв глаза, я могу с лёгкостью представить его лицо, сияющее этой неповторимой улыбкой. «Микаге Селестин», – вырезанное на могильном камне имя. Имя человека, что изменил мою жизнь.* * *
Боже! И о чём только этот Кляйн думает?! В голове не укладывается! Как такое могло произойти?.. Хотя, что ещё можно ожидать от раба… И всё равно, сколь бы безумен этот придурок ни был, хоть капля здравого смысла в нём же быть должна! А ведь ходил постоянно с каменной невозмутимой физиономией и вдруг бросил вызов армии… Нет, ну он точно сумасшедший! И чего такого особенного в нём увидел отец? Разве что его безрассудство заслуживает пристального внимания! Подумать только… Ещё вчера он сдавал экзамены вместе со всеми. Спас меня от верной гибли, кстати. Чёрт… Нет, это всё чепуха. Глупость его поступка ничто объяснить не способно. И Микаге до сих пор допрашивают… А этот упрямец ведь ничего им не расскажет, как пить дать. Впрочем, откуда ему самому-то знать, куда сбежал Кляйн. Тот, скотина бесчувственная, и не подумал, видно, о том, что своим поступком подставил лучшего друга… Да, они ведь друзья… Грош цена такой дружбе! И вообще они не имеют права удерживать Микаге так долго! Он наверняка ничего не знает. Неслыханно! Подозревая его, они ставят пятно на репутации Оуков, ведь Микаге из семьи, что на протяжении многих лет верой и правдой служила нашему роду. Нет, я прямо сейчас пойду к отцу и потребую, чтобы Микаге выпустили! Нечего на него взваливать всю ответственность. Он не виноват, что его друг… – Дурак, – прошептал я. Вздохнув, я ещё раз взглянул на дверь, за которой уже сутки держат Микаге. Вопреки своим мыслям, я не злюсь. Я противоречу сам себе и знаю об этом. Но мне так проще… Я собрался уходить, когда услышал раздавшийся за моей спиной звук открывающейся двери. Я резко обернулся и застыл, словно окунувшись с головой в ледяное озеро. Холодный страх сковал меня. Я не мог пошевелиться, не мог отвести взгляд. Ещё свежее воспоминание о смертельной опасности, что была так близко, снова дало о себе знать. Снова я увидел глаза, взгляд которых завораживал. Командующий Аянами… Красивый и жестокий человек. Сам того не желая, я зажмурился. В сердце что-то кольнуло. На мгновение мне показалось, что тени, всколыхнувшись, поднялись со дна моей души и заполнили меня до краёв, так, что стало невозможно дышать. Я слышал множество голосов, но не мог разобрать ни слова. Я задыхался. Я с трудом проглотил комок, подступивший к горлу, и видение ушло. Я снова стоял в коридоре, где затихал стук каблуков по мраморному полу. Осознал, что снова могу двигаться, лишь когда почувствовал боль. Я с силой сжимал левую руку, так что на кисти остались белые следы. – У-ва, Ая-тан сегодня не в духе. Больше, чем обычно, – услышал я чей-то легкомысленный голос, прозвучавший над моим плечом. Я вздрогнул от неожиданности. Когда только этот парень появился? Я вспомнил, что видел его с Аянами – один из его отряда. По-моему, парень-блондин, с вечно недовольным выражением лица, называл его Хьюгой. Звание, если не ошибаюсь, майор. Подумать только. Если бы не форма, я бы никогда в жизни, наверно, не признал бы в этом человеке военного. Чёрные очки, глупая улыбка во всё лицо. И при этом – подчинённый Аянами. Он был странным. И сейчас стоит рядом, приблизившись неслышно, улыбается. Может, даже мысли мои читает. – Э-эх… Всё-таки иногда Ае чуждо веселье, – вздохнул он. Вдруг он посмотрел на меня. Его острый проницательный взгляд был взглядом охотника, внимательно изучающим жертву. Но мне показалось, что в его глазах было что-то ещё. Усталость? Печаль? Мне безразлично, на самом деле, да и некогда задумываться о подобных вещах – он уже испугал меня. – А ты… что здесь делаешь? – спросил он нарочито небрежно. – Может, ты друг этого отважного упрямого паренька? Тёмно-синие глаза смотрят с насмешкой. И поделом… – Нет. Я никогда не был другом Микаге, – ответил я. Мой голос прозвучал чётко и уверенно. Я вздрогнул. Это действительно так. – Э-э-э, вот как, – лениво протянул майор Хьюга. Вероятно, что разочарование в его голосе мне лишь послышалось. – А жаль. Такой конец скучен. Это ведь неинтересно, позволить всему закончиться так, не находишь? – Что… – О! А вот и наш герой. Удачи, парень, я буду за тебя болеть, – майор хлопнул меня по плечу и ушёл вслед за своим командиром. Тогда я обернулся. И увидел Микаге. Он был один, без сопровождения. Форменный пиджак он держал в руках, а рукава его рубашки были закатаны. Я заметил на его руках свежие шрамы, синяки, но они не были следами побоев. Микаге держал спину прямо и не опускал глаз. Но, кажется, он не видел этими глазами ничего. Абсолютно ничего. – Микаге! – вскрикнул я и бросился к нему. – Тебе срочно нужно в медпункт. Я попытался взять его за руки, но он отдёрнул их и, прежде чем он спрятал их за спину, я успел заметить разбитые в кровь костяшки, так, словно этими руками Микаге долго-долго колотил по каменным стенам, и ушибы на запястьях – следы от наручников. – Нет, Шури. Всё в порядке, – ответил Микаге. Он не взглянул в мою сторону, не улыбнулся. – Какое «в порядке», когда ты на ногах еле стоишь! – Я же сказал. Не нужно. …Ты снова защищал его… Я сжал кулаки. …Ты снова жертвовал всем ради него… Я стиснул зубы. …Ты уже сделал выбор… Я был обречён на поражение с самого начала. – Нет! – резко сказал я, повышая голос. – Я отведу тебя в медпункт вне зависимости от твоего желания! Схватив его за руку, я потащил Микаге за собой. Он не сопротивлялся. Наверно, он усмехнулся про себя. Я не смотрел в его сторону, но хотел верить в это. Это было бы на него похоже. В медкабинете никого не было. В помещении царил закатный сумрак. Остывшее солнце медленно исчезало, растворяясь в стремительно темнеющем небе, оставляя за собой фиолетовые и розовые полосы. Я не стал зажигать свет, сразу бросившись к шкафам с лекарствами. Их резкий запах ударил в нос, так что на глазах навернулись слёзы. Я не понимал, что ищу, не различал символов. Словно находясь в тумане, я услышал лишь, как скрипнула входная дверь. Я стремительно обернулся, с грохотом опрокинув полку, и все баночки и склянки полетели вниз и со звоном разбились. Осколки сверкнули, уловив последние солнечные лучи, и упали на пол. И раскрошились в пыль, когда я сделал шаг, рванув к Микаге. Я захлопнул дверь и, схватив Микаге за руку, оттолкнул его к стене, не побеспокоившись о том, что удар может получиться болезненным. Микаге ещё хотел что-то сказать, но я его уже не слушал. В ушах гремело сердце – моё или Микаге – я не мог разобрать. Я взглянул на него, растерянного, сломленного, увидел взгляд, в котором читался немой упрёк, и это стало последней каплей. Здравый смысл, сдержанность, осознание отчаянности или бессмысленности происходящего – все подобные чувства в последний раз вспыхнули во мне и в мгновение ока исчезли. Осталось лишь безумие, ненависть, похоть. Я впился в губы Микаге, пытаясь языком проникнуть как можно глубже, желая запечатлеть в памяти каждую секунду новых ощущений. Микаге пытался сопротивляться. Я не думал о том, откуда во мне вдруг появилось столько силы, но я с лёгкостью подавлял Микаге. Я прижимал его запястья к стене, не беспокоясь о боли от свежих шрамов. Я поставил свою ногу между его, задевая промежность. Голова шла кругом, так, словно я был пьян. Подчиняясь чьему-то зову внутри себя, я целовал шею Микаге, постепенно опускаясь всё ниже. Пальцами я нащупал его пульс, что стучал как бешеный. Я прижался к его груди и услышал, как чужое сердце бьётся в безумном припадке. Я подумал, что это из-за меня. Я отпустил одну руку Микаге и сильнее надавил на его член ладонью. Прижимаясь всем телом к Микаге, я не позволял ему оттолкнуть меня. Я наслаждался каждым движением его освободившейся руки, что пыталась оттолкнуть меня, скользила по затылку, спине, стремясь ухватиться за ткань одежды. И, наконец, застыла на мгновение у моего лица и безвольно опустилась. Из груди Микаге вырвался тихий стон, показавшийся мне таким безобразным и пошлым, что я почувствовал отвращение. Захотелось вновь запечатать его губы жестоким поцелуем, вдохнуть его стон в себя. Мне мешала одежда. Мне мешала кожа. Неконтролируемые мною эмоции, словно оголённые провода, пронзили моё тело. Дыхание Микаге всё учащалось, всё тело его дрожало. Это был последний рубеж. Я опустился на колени перед Микаге и резко рванул молнию на форменных брюках. Тонкая ткань нижнего белья была влажной – досадная нелепая помеха. Я сорвал её, окончательно теряя над собой контроль. – Не надо, прошу тебя, – тихо проговорил Микаге. Я испугался, услышав его голос. Но я не мог остановиться. – Шури, – назвал он моё имя на выдохе. Даже это не может остановить меня теперь. Пусть кричит, пусть хоть охрипнет, называя моё имя! Пусть его голос сядет, и он не сможет говорить больше никогда! Пусть слёзы ослепят его глаза! Пусть собственный стон оглушит его! Пусть он станет безвольной куклой! Пусть… Лишь бы он остался со мной. – Ты же хочешь этого, – произнёс я чужим, незнакомым мне голосом. – Так позволь же мне! – Остановись! – закричал Микаге. – Чёрт… Ты ничего уже не изменишь. Слышишь? Ничего! Отпусти меня. – Ты ведь хочешь этого. Хочешь же? Признай, – шептал я. – Просто закрой глаза и представь… представь, что я – он и позволь мне… Мы сможем придумать что-нибудь вместе, мы найдём выход, и тебе не придётся больше страдать. Я готов пойти на что угодно ради этого. Обними меня, сильно, так, чтобы защемило сердце, и оно раскололось бы… Оставь хотя бы шрам в память о себе. Ведь я так тебя люблю. ...Неужели я так и не скажу тебе этих слов? Я плакал, сидя на коленях перед ним. Не сдерживаясь, не таясь. Я с ожесточением тёр свои глаза – в них кололо и болело, а слёзы всё не останавливались. Мне казалось, что они и не остановятся теперь уже больше никогда. – Не плачь, не стоит, – услышал я голос Микаге. Он прозвучал совсем рядом. Его сорванное дыхание щекотало мои холодные мокрые щёки. Его руки нежно обнимали меня, и в ответ я вцепился в него так сильно, насколько только хватило сил. Он пах потом, сыростью, кровью, и было страшно, потому что я знал, что именно таким будет моё последнее воспоминание. Он уйдёт. Он уйдёт сейчас. И никогда больше не вернётся. Возьми меня с собой. Забери меня на другую сторону. Я пойду куда угодно, если ты будешь там. Прими мои чувства… Я прошу тебя. Ты улыбаешься в ответ… Уходя, ты тихо прикрыл за собой дверь. Следы твоих прикосновений медленно остывали. Я замерзал. Мне показалось, что я вдохнул в себя все осколки стекла… …В комнате я нашёл письмо. Твоей рукой на конверте был аккуратно выведен адрес резиденции семьи Оук.* * *
Письмо с вежливым робким извещением о похоронах Микаге я получил так же, как и все те немногие, что были приглашены. Я был как единственным представителем студентов военной академии, так и представителем своей семьи. Отец был занят не терпящими отлагательств делами, а мать уже давно не жила в семейном особняке, из-за слабого здоровья переехав подальше от столицы к морю. По сути, среди толпы родственников Микаге я единственный был абсолютно чужим человеком. Так я думал, с нежеланием всё же появившись в особняке в назначенный день. Старший брат Микаге – Кокуё – поприветствовал меня со своей неизменной улыбкой. Лишь тени под глазами и чуть впалые щёки выдавали в нём усталость, как минимум две или даже три бессонные ночи неведенья, проведённые в ожидании хоть каких-нибудь известий. – Я рад, что вы нашли время посетить нас, господин Шури. Микаге, уверен, тоже рад. Мне хотелось попросить его перестать улыбаться, не делать вид, будто бы ничего не произошло, продолжать выполнять свои обязанности дворецкого, как ни в чём не бывало. Но улыбка Кокуё была так похожа на улыбку Микаге. И я подумал, что Микаге ни за что бы не захотел увидеть своих близких в трауре. – Приношу свои соболезнования, – тихо произнёс я, склонив голову. Кокуё благодарно кивнул. Он провёл меня в зал, где уже собрались остальные приглашённые. Первыми, кого я заметил, были младшие брат и сестра Микаге, сидящие в уголке, обнявшись, тихие, словно маленькие испуганные зверьки. Интересно, каково им сейчас? Едва я вошёл, как меня тут же заметил отец Микаге. Кайрен поприветствовал меня с точно такой же улыбкой, какие были у его сыновей. Коротко ответив, я сразу же протянул ему письмо, сказав только, что оно от Микаге. Кайрен дрожащими руками взял конверт. Он смотрел на него, поджав губы, пытаясь сдержаться, но его глаза уже наполнились слезами. Он схватил меня за руку и долго-долго держал её, без конца повторяя слова благодарности. Я сам с трудом сдерживался. В глазах нестерпимо кололо. Кайрен попросил меня остаться с ними и прочитать им всем письмо вслух после того, как официальная часть закончится. Я пытался отказаться, но он уговаривал меня, говоря, что я же почти как член их семьи. Кажется, я всё-таки заплакал. И только Кокуё вмешался, беззаботно пошутив, сказав что-то типа: «Будь Микаге здесь, он бы обязательно умилился бы с такого смущённого выражения моего лица». Но прочитать письмо я всё же отказался. «Оно не для меня», – сказал я. И добавил, смягчая сказанное: – Прошу вас, не заставляйте меня. Кокуё, не сказав ничего больше, ушёл, уводя за собой отца, обнимая того за плечи… Стоя у могилы, уложенной цветами белых лилий, я стремился вдохнуть в себя их запах как можно глубже. За моей спиной распахнуты двери, ведущие в гостиную, где, собрав вокруг себя своих близких, отец Микаге читает вслух письмо его погибшего сына. Его голос дрожит, каждое слово даётся с трудом, но почему-то вызывает улыбку. Микаге улыбается, выглядывая из-под написанных строк. Он желает им всем крепкого здоровья, счастья, просит их не унывать и верить в лучшее. Кокуё он желает поскорей найти хорошую девушку и завести, наконец, свою собственную семью с кучей ребятишек. Младшей сестре – Ринке – он пророчит будущее роковой красавицы, что обязательно каким-либо образом покорит весь мир. «Братику Кохаку» он завещает свой складной ножик, который тот так хотел получить. Микаге просит его выбрать путь, что позволит ему жить ради дорогих людей. Кайрену остаются слова, заклинающие того беречь себя. Микаге не просит прощать его. Он верит в то, что они, его самые близкие люди, всё поймут. Почерк, которым были написаны его последние слова, был совсем неразборчивым… Ветер шуршит в листве деревьев, траве, беспокоит цветы на клумбах. Он нарушает звенящую тишину, и я рад этому. Мне часто снился один и тот же сон. Это было похоже на воспоминание. Я и Микаге сидели посреди цветущего луга. Мы играли, смеялись, и я совсем не чувствовал отвращения к нему, хотя он был лишь сыном прислуги. А ведь я постоянно задирал его и хорохорился перед ним на людях или, наоборот, избегал его, делая вид, что мы незнакомы. А он вёл себя так, словно ничего подобного не было. Для него не существовало различия в занимаемых нами социальных положениях. Мы были равны. И мне это даже нравилось. В то время мне казалось даже, что никого другого кроме нас на всём белом свете нет. Во сне Микаге что-то рассказывал, с жаром, с восторгом, а я не помню, о чём он говорил тогда. Я не слышал его. Лишь последние его слова я помню чётко: «Однажды ты обязательно найдёшь человека, ради которого готов будешь пойти на что угодно – человека, что станет для тебя особенным». Когда в реальности появился Тейто, я стал просыпаться в холодном поту, видя этот сон снова. Тейто… Тейто Кляйн – особенный для тебя человек, ничего при этом не сделавший для того, чтобы стать им. На самом деле, я не мог ненавидеть его, но и относиться к нему иначе было невозможно. Наверно, я перепробовал всё, что только можно было, стремясь разрушить вашу связь, но своими отчаянными потугами я лишь укрепил её, а сам при этом отдалился от тебя ещё больше. И Тейто в этом виноват не был, сколько бы я ни старался убедить себя в обратном. Мне бы стоило за тебя просто порадоваться и вернуться в свой мир. Тогда, раньше. Но я не сделал этого. А теперь уже поздно. Я не могу повернуть назад, не могу оступиться, не могу сдаться и уж тем более не могу принять всё, как есть. Ведь такой конец действительно скучен.* * *
– Отец. Я хочу вступить в отряд «Чёрных ястребов» и служить под руководством главнокомандующего Аянами. Я бездумно улыбаюсь, говоря это. Отец откладывает ручку и смотрит на меня с недоверием. Не смейте смотреть на меня свысока! Не надейтесь, что ваша дружба вечна! Её легко разрушить. Вы не обратите внимания, а пройдёт время, и вы забудете о том, что было! Не смейте думать, что вы лучше меня только потому, что вы есть друг у друга! Даже сейчас, даже теперь, так же как и тогда, ты смотришь на меня с улыбкой – с этим ненавистным мне выражением. Ненавижу. Ненавижу это чувство. Кажется, что во мне нет ничего, кроме него. Я пуст. Пустой человек. И пусть. Мне нечего терять. Я бросаю вам вызов. Слышите, вы двое?! Я докажу, что есть узы сильнее тех, что связывают вас. Намного-намного сильнее. Приготовьтесь. И ждите…