Моя радость

Церковь разнесло с первого выстрела, за которым последовало еще три. Били прямой наводкой с расстояния, которое уже не оставляло никаких шансов уцелеть – ни церкви, ни тем, кто попытался скрыться в ее стенах в надежде на то, что войска Инквизиции не тронут храм Божий. Надежды оказались напрасны: здание вздрогнуло, замерло на миг – и с грохотом осело, поднимая облако пыли и штукатурки, на глазах превращаясь в груду камней и бесформенных обломков. - Убивайте всех, кто уцелел! – скомандовал брат Стефан. Определенно, выстроить новую церковь выйдет дешевле, чем подвергать риску солдат Ватикана. Тем более, приказ командования был недвусмысленно ясен: очистить территорию от еретиков, и чем быстрее и эффективнее – тем лучше. Это же Балканы, вечная пороховая бочка. Только успевай обрубать тлеющие фитили… - А вот это совершенно зря, брат Стефан, - прозвучал голос из пустоты. Стефан Полански испуганно вздрогнул: секунду назад за его левым плечом никого не было. Как, впрочем, не было и сейчас, хотя… - Святые угодники, брат Вацлав! – выдохнул Стефан,- вы, что, меня до смерти напугать решили? - До смерти? – воздух пошел рябью, сгущаясь, обретая форму. – Лучше ответьте мне, зачем вам понадобились эти жертвы, уже совершенно лишние? Мы сломили их сопротивление, мы обезвредили их вожаков. Здесь – только женщины и дети, брат Стефан. Мирное население. - Не мирное население, а еретики, - буркнул Стефан, - и чем меньше их будет, тем лучше нам всем. Порядок требует жертв. - Я буду вынужден упомянуть ваши слова в своем рапорте, - в двух шагах от Стефана буквально из ниоткуда появился мужчина в боевой форме Бюро Инквизиции. Артиллеристы, до того с подозрением косившие глазом на Стефана, беседующего с невидимкой, в ужасе шарахнулись от новоприбывшего. - Да хоть весь рапорт исчеркайте, - фыркнул Стефан, уже успев прийти в себя, - лишь бы вам в радость! Я выполняю приказ архиепископа Колонны. И я должен гарантировать безопасность своих солдат. Здесь – партизаны. А партизаном может оказаться и пятилетний ребенок, и дряхлая старуха. Поэтому я предпочту зачистку – отправке свинцовых гробов на родину моих ребят. Понятно? Мне не нужны жертвы. Среди своих. Резко развернувшись, Стефан не удержался, сплюнул под ноги и поспешил к развалинам церкви, где то и дело раздавались выстрелы и вскрики. Брат Вацлав Гавел посмотрел на вцепившихся в лафет артиллеристов, те немедля сделали вид, что вовсе не таращатся на него во все глаза. Вацлав мрачно усмехнулся. Да, последняя операция прошла успешно, его механическое тело прекрасно работает, и система маскировки - тоже… Впрочем, Вацлаву сейчас было не до нее. И не до испуганных солдат. Ему придется писать отчет с места событий. Ему придется упомянуть в рапорте брата Стефана, но… Ох, зря он сказал про «радость». Зря. Но… Он ведь тоже прав? По-своему?.. …статую Спасителя взрывы не пощадили. Отбитая голова покатилась под ноги брата Стефана, теряя обломки колючек с тернового венца. - Не лишай меня веры, - прошептал Вацлав, - моей единственной радости. *** … однажды, очень давно, мальчишки, игравшие на улице, совершенно случайно разбили мячом витраж церкви. Кусочки цветного стекла с холодным звоном разлетелись по сторонам, напоследок успев отразить солнечные лучи, а осколки потом долго еще то и дело посверкивали в придорожной пыли, напоминая о чем-то большем. Красивом. Совершенном… Последние несколько часов – или минут? - ее хватало только на то, чтобы хрипло стонать, из последних сил пропуская через легкие тяжелый спертый воздух, наполненный запахом крови, пота и нечистот. Она уже почти перестала чувствовать грубое железо кандалов, перестала чувствовать холодный камень, и тем более – перестала чувствовать боль. Боль, которая сначала – подавляла, оглушала, уничтожала, а потом – притупилась, ушла куда-то на задний план в этом страшном спектакле, который, конечно, был более чем реален, но... Она перестала чувствовать время – потому что время остановилось. Она перестала чувствовать боль – потому что боль стала постоянной, вечной, непрекращающейся. Она перестала… она перестала чувствовать себя человеком. Она была всего лишь куском мяса, неспособным на сопротивление. Она была телом, которое насиловали, телом, которое и подвергали пыткам и унижениям. Она перестала быть человеком, она перестала быть личностью, превратившись в объект, лишенный любых прав на что-либо, кроме единственного права – стать очередной попыткой сомнительного права слабого духом утвердиться за счет слабого телом. И, вопреки всему, все это время она жила надеждой. Нет, не надеждой на отмщение. Не надеждой на кару Господню, которая неминуемо обрушится на тех, кто сотворил это с ней. Не надеждой на то, что эта боль все-таки кончится. Она просто жила надеждой. Надеждой на то, что однажды и над Иштваном, и над всем миром взойдет Звезда. Путеводная звезда, которая укажет верный путь во тьме – и поможет выйти к свету. …и когда ее глаза закрылись навсегда, она узрела свет. Так похожий на свет, пробивавшийся сквозь витраж церкви, свет – который хранили даже осколки разбитого стекла. Свет, который невозможно остановить. Свет Звезды Надежды. *** - Ну уж нет! Сегодня – по мелочи, завтра – по мелочи, а потом? Бюджет у нас не резиновый, увы! Так что – терпите, отец Найтрод, и будет вам счастье! Резко развернувшись, сестра Ноэль Бор зацокала вперед, неведомым ей самой образом балансируя на высоченных «шпильках». Каблуки все норовили застрять в выбоинах в неровной булыжной мостовой, предназначенной скорее для верховой езды, чем для пеших прогулок. Тем более – пеших прогулок в расстроенных чувствах. Цок-цок-цок… Ноэль глубоко вздохнула и подумала, что этот звук напоминает ей стук гвоздей, вбиваемых в гроб со всего размаху. Очень символично. Первое задание с новым напарником, кажется, успешно стремилось к провалу. И за что его только в АХ держат, спрашивается? Ноет, спотыкается на ровном месте, вечно что-то жует (лопает как не в себя, если честно), вечно попадает в ситуации одна другой нелепее… Ноэль крепче сжала в руках кошелек, в котором посреди одиноких бумажных купюр некрупного достоинства завалялось несколько не менее одиноких мелких монет. Все, что у них осталось. Да, не зря Профессор предупреждал ее следить за расходами… Ноэль стучала каблуками по мостовой, за ее спиной вполне искренне сопел злополучный неудачник отец Авель Найтрод. Впрочем, искренность никоим образом не искупала его поведения. Недавняя сцена в кафе предстала перед глазами сестры Ноэль во всей постыдной красе. Ну, ее-то саму охранники и пальцем не тронули, а вот агента «Крестник» из кафе выкинули, и нельзя сказать, чтобы со стороны это выглядело достаточно достойно. Ладно, все равно у них нет денег, чтобы заплатить за разбитую посуду и стол… Каблук все-таки подвел. Ноэль пошатнулась, теряя равновесие, и выронила из рук кошелек. Кошелек налету распахнулся, и все его содержимое - использованные трамвайные билетики, потертые купюры и злополучная мелочь, вывалилось на мостовую. Впрочем, падающей Ноэли уже было не до этого. Она уже готова была шлепнуться на булыжники, мысленно попрощавшись с новыми чулками и белизной форменной сутаны, она представляла себе это настолько отчетливо, что сначала просто не поняла, что уже вновь стоит на ногах, причем, достаточно прочно. Несколько секунд ей потребовалось, чтобы понять: неуклюжий растяпа Авель Найтрод не мог перехватить ее, не мог извернуться, чтобы поймать ее за талию и удержать от падения. Не мог – однако у него это получилось. - Сестра Ноэль, пожалуйста, не волнуйтесь, я все соберу! – он уже ползал на коленях, выбирая из уличной пыли и мусора монетки и бумажную мелочь, а она… …а она успокаивала внезапно активизировавшийся «третий глаз», пытаясь справиться с нахлынувшей на нее волной чужих эмоций, которые смешивались с ее собственными, захлестывали с головой, заставляли сердце биться сильнее и сильнее… «Ну что, радость моя, вот ты и влипла». *** Пес – огромный, мохнатый, с толстыми сильными лапами, топтался по тротуару, беспокойно осматривался, провожал недобрым взглядом прохожих. Прохожие старались обходить пса стороной и опасливо косились – не каждый день в центре города встретишь волкодава, да и кто его, собаку такую, знает – а вдруг цапнет? В очередной раз потянув носом, пес устало плюхнулся на задницу и, не испытывая особенного стеснения, принялся шумно чесаться. - Неужели потерялся? – Исаак Фернанд фон Кэмпфер, затянувшись, небрежным жестом отпустил официанта. - Большой город. Много звуков, много запахов. - Гудариан, не сдержавшись, чихнул. Кэмпфер, хмыкнув, стряхнул пепел сигариллы. Гудариан пристально посмотрел на пса – тот, бросив искать блох, вздрогнул, в испуге и недоумении дернул башкой, пытаясь понять, что происходит. Ничего не понял, и замер, встревоженный. - Отстал от хозяина, заблудился? – Кэмпфер, прищурившись, поправил очки – отличным зрением он похвастаться не мог. - Возможно. Незнакомый город. - Кому как, кому как… - откинулся на спинку стула Кэмпфер. – Как ты думаешь, насколько эффективна идея использовать животных в городских условиях? И есть ли разница между бродячими собаками и собаками, у которых есть хозяева? - С бродячими проще. Они – стая. Подчинив вожака стаи, подчиняешь и саму стаю. Те, у кого есть хозяева… с ними сложнее. Хозяин – не вожак. Хозяин – это нечто большее. Пес на тротуаре слегка успокоился, расслабился. Загрустил. - Он думает, хозяин бросил его, - сказал Гудариан. - Бедное животное, - равнодушно заметил Исаак. – Впрочем, это закон, точнее – универсалия. Хозяин должен быть у всех. Кто-то выдумывает себе хозяина и называет его богом, кто-то находит своего хозяина – или хозяин сам находит его. Легче всего подчинить тех, у кого нет хозяина. Сложнее – подчинить тех, у кого хозяин есть. И наиболее сложная, но интересная задача – подчинить тех, чей хозяин – силен, тех, для кого служение – истинная радость, а не приказ из-под палки. Истинная радость – подчинить того, кто служит своему хозяину с той же истинной радостью, что и ты сам. Ведь так, Гудариан? - Да. Тем временем в уличной сутолоке раздалось громкое: - Фидо! С-с-с… собачий сын! Пес вскинулся – и сломя голову понесся к сельского вида грузному мужчине, увешанному охотничьими боеприпасами. - Популярная собачья кличка «Фидо» происходит от латинского «верный», - своеобычным тоном ментора пустился в объяснения Кэмпфер, - История знает немало примеров, когда собаки возвращались на место гибели хозяев или туда, где с ними расстались. Собачья преданность вошла в легенду. Однако… Ажурная ограда уличного кафе давала хороший обзор. Впрочем, Гудариан сначала почуял, а потом уже увидел высокого светловолосого священника, который в растерянности замер на площади, оглядываясь по сторонам. Плохое зрение? - То, что хорошо для собаки, непростительно для того, кто стал богом – и не смог быть им. Гудариан в недоумении посмотрел на Кэмпфера – он не понял, почему в его голосе звучит что-то, столь похожее на радость.