Пепел и пыль

Я парю в неизвестности. Что-то тёплое и мягкое укутывает меня, закрывает мои глаза, закладывает уши, заставляет раскинуть руки в стороны и лететь. Я — пылинка по сравнению с огромной Вселенной. Возможно, меня и не существует вовсе. — Вытаскивай её! Что-то в груди сильно горит. Успокоение сменяется паникой. Я пытаюсь вдохнуть, но вместо этого извергаю солёную воду изо рта и ноздрей. Кашляю. — Вань, ты-то как? — В порядке… Открываю глаза. Надо мной серо-розовое небо. Чистое, без единого облачка. — Она, вроде, живая. Расплывчатое пятно перекрывает мне небо. Чьи-то мокрые руки касаются лица. — Даже не удивлена, что ты звучишь расстроено. — Через мгновение пятно превращается в лицо Нины. — Сколько пальцев? — спрашивает она, демонстрируя мне указательный и средний. — Два, — с трудом выдавливаю я. Во рту привкус соли, а горло сильно саднит. Снова откашливаюсь. — А так? К двум пальцам Нины прибавляется средний палец Бена. — Пошёл к чёрту. — Да, — в поле зрения попадает и сам Бен. — Она точно жива. Нина помогает мне подняться на ноги. Приходится некоторое время крепко за неё держаться, чтобы не упасть. — Что случилось? — спрашиваю я. — Портал, — Нина кивает головой себе за спину, — выбросил нас к озеру. Ты подскользнулась, упала, ударилась головой о камни и потеряла сознание. Я ощупываю затылок, затем смотрю на пальцы. Кровь. — Кто-нибудь ещё пострадал? — Нет, только ты такая везучая… Нина разворачивает меня к себе спиной, рассматривает рану от удара. Нинина одежда полностью сухая, а у Бена намокли только края штанов. Я же насквозь, до последней ниточки, промокла. Одежда ужасно тяжёлая, а что случилось с рюкзаком, сейчас валяющимся на земле, даже думать не хочу. Надеюсь, там нет ничего ценного. — Всё, что собирается в рюкзак, упаковывается в водонепроницаемый вакуум или в коробки, — говорит Ваня, проследив за моим взглядом. — Нужно обработать твою голову, чтобы не допустить заражения. Местные воды могут быть населены флорой и фауной, опасной для здоровья и жизни человека. — Нужно было просто под ноги смотреть, — рычу сама на себя. Стыдно, аж щёки горят. Первая же миссия — и уже такое фиаско на самом старте. — Моя вина, — подаёт голос Ваня. — После прыжка я на рефлексе дёрнулся вперёд и чуть сам не налетел на камни, но ты успела схватить меня за кофту. Я удержался на ногах, а ты упала. Ваня снимает свой рюкзак и ставит на землю. Достаёт оттуда серебристую коробку, и когда открывает её, я вижу лекарства, бинты и шприцы. — Повезло, что вход в озеро неглубокий. Похоже, благодарить меня за спасение Ваня не собирается. — Ладно, — киваю и тут же ощущаю неприятную боль в затылке. Пока Ваня обрабатывает мою рану, Нина смотрит на нарукавнике наше местоположение, а Бен подворачивает мокрые штанины, что-то недовольно бормоча себе под нос. И я думаю, вот она, значит, какая — команда мечты по спасению друзей: неумёха, заучка и два сумасбродных болвана. По уши в неприятностях из-за десятка нарушенных правил и на прицеле у опасности, поджидающей за каждым углом. — Не больно? — спрашивает Ваня. — Нет. Даже недели не прошло, а я уже заработала ушиб запястья, раны на щеке и пробитую голову. Если так и дальше пойдёт, боль станет моим вечным спутником. — До столицы тридцать пять километров, — объявляет Нина. — Часов за шесть доберёмся, —говорит Ваня. — Нам стоило взять с собой кого-нибудь, кто уже бывал в столице, чтобы открыть туда портал, — замечаю я. —Умничать у нас в команде позволено только Ване, — говорит Бен. — Но она права, кстати. — Нина дёргает за молнию на Беновом рюкзаке, и несколько коробок и пакетов падают на землю. — Так что уймись. — С локтя бы тебя вынести, — рычит Бен и наклоняется за своими вещами. — Кишка тонка. В итоге, со всеми перепалками и сборами, мы выдвигаемся в путь спустя минут десять. Уже после первой пары километров, я вспоминаю слова Лии касаемо местной температуры и даже радуюсь тому, что моя одежда мокрая — это позволяет мне наслаждаться блаженной прохладой, пока Нина, Бен и Ваня на ходу то снимают с себя что-то, то расстёгивают, то подворачивают. — Шесть часов, значит, — пыхтит Бен, в очередной раз перехватывая рюкзак, чтобы стянуть с себя последнее, что у него осталось сверху — футболку. Но почему-то мне кажется, что он совсем и не расстроился появившейся возможности пощеголять голым торсом в мире, где его, этот самый торс, пока никому не посчастливилось увидеть. — Я предупреждал, чтобы вы одевались полегче, — напоминает Ваня. — Был выбор между тем, чтобы одеться легко, и тем, чтобы одеться красиво. И, в отличие от вас, у меня есть чувство стиля, которое невозможно просто взять и выключить. — Зато с мозгами, я погляжу, у тебя такое запросто получается, — ухмыляется Нина. Она вытирает лоб тыльной стороной ладони и подмигивает мне: — А ты как, Слав? — Прекрасно! — с нескрываемым удовольствием говорю я. — Уже даже не жалею, что свалилась в озеро. — Видимо, слишком сильно головой ударилась, — бурчит Бен. Я игнорирую его слова и принимаюсь внимательнее разглядывать местность. Мы идём по грунтовой дороге, вокруг неё — сухая трава, редкие растения, но не зелёного, а тёмно-бордового, почти чёрного цвета. Основная флора — деревянные бесформенные коряги. Солнца не видно, но вместо него есть то большое небесное тело, которое через наладонник показывал нам Марк. — Это луна? — спрашиваю я у Вани. Самое логичное предположение, если брать во внимание удивительное сходство с земным спутником. — Здесь нет луны, — отвечает Ваня. Быстрым движением поправляет очки и добавляет: — Потому что мы не на нашей Земле. А это — местное солнце. — Получается, оно никогда не светит? — На самом деле, оно делает это круглые сутки, просто свет у него белый и достаточно слабый. При этом передаваемая температура стабильно высока и никогда не опускается… — Ниже двадцати градусов, — с умным видом заканчиваю я. Ваня косо глядит на меня. — Откуда знаешь? — Я просто не такая уж и глупая. Ваня дёргает бровью и уводит взгляд в сторону. Я тоже отворачиваюсь, делая вид, будто одинаковая местность меня интересует больше, чем разговор, который так и не состоялся. — На карте видно, что через шесть километров будет небольшое поселение, — говорит Нина. Она обгоняет нас, разворачивается лицом и указывает на свой нарукавник. — Сделаем перерыв? — Согласен! — с энтузиазмом восклицает Бен. — Мне уже жрать охота… — Мы можем поесть и по дороге, — говорит Ваня. — Останавливаться, когда во времени мы и так ограничены — не лучшая идея. — Не думаю, что с ребятами случиться что-то за те пятнадцать минут, которые мы потратим на привал, — подключаюсь я. — Не в этом дело, — Ваня качает головой. — Мы до восьмого числа должны вернуться домой. — Почему? — Потому что восьмого призма поменяет своё направление, и портал, перенёсший нас сюда, закроется. Ноги врастают в землю. Для счёта не требуется много времени: сегодня пятое сентября, а значит у нас только три дня на то, чтобы найти Марка, Сашу, Лию и вернуться домой. Казалось бы, не страшно — шесть часов на дорогу до столицы, обратно уже можно будет открыть портал, ведь мы знаем, где расположена призма. Но где гарантия, что ребята будут в столице? К тому же, вдруг Лия ещё не успела отыскать Марка и Сашу? Сейчас они могут находится в двух противоположных концах страны! Без Лии я отсюда не уйду. Бен — без Марка. Интересная у нас выходит ситуация. — Вы серьёзно? — спрашиваю я. Уже без удивления, поразившего меня сначала, но всё ещё растеряно. — Почему сразу не сказали? — Хочешь сказать, что тогда не пошла бы? — уточняет Бен. — Нет, пошла. Просто такое лучше знать заранее. — Мы успеем, — уверяет меня Нина. — У нас нет другого выхода, кроме как успеть, — замечает Ваня. Вот она — разница между слепой уверенностью и пониманием ситуации. Нина с Беном просто делают, рассчитывая на то, что последствия будут не самые страшные. Ваня же знает, какими именно будут последствия, и уже от этого просчитывает каждый свой шаг в попытке их изменить. Обе эти тактики имеют место быть, и я пока не уверена, какая подходит лично мне. А потому выбираю самую здравую — Ванину. И предлагаю ребятам ускорить шаг, чтобы не тратить время, которое для нас не безгранично, на топтание на месте.

***

Шесть километров — это немногим больше часа ходьбы в умеренном темпе. Шесть километров — это ровно двадцать восемь Беновых шуток, пятнадцать Нининых колких замечаний, одиннадцать Ваниных заумных фактов, и бесконечное количество моих собственных тяжёлых вздохов. Ноющая боль в уставших мышцах голени уже почти не чувствуется, да и голова из ватной превратилась в просто бетонную. Мне уже всё равно. Свались сейчас с неба какой-нибудь метеорит, я едва ли поведу хотя бы бровью. Температура стабильно держит один и тот же градус. Моя одежда полностью высохла, и теперь я тоже ощущаю жар на коже. Приходится снять когда-то охлаждающую ветровку и повязать её на талии. — Тебе нужно обработать рану, — напоминает Ваня под истошные вопли Бена, с которым Нина, после очередной глупой шутки, решила разобраться физически. — Всё нормально. — Температура, совершенно другой воздух, плюс открытое соприкосновение с чужой для твоего организма водой. Ты могла занести инфекцию… — Займёмся этим, когда сделаем привал. Мы достигаем края дороги. Дальше — спуск по холму, который ведёт к низине, где за высоким забором в хаотичном порядке возвышаются двухэтажные дома. Ворота забора распахнуты настежь. — Нас приглашают войти, — говорит Нина. Она лезет в рюкзак к Ване и достаёт оттуда бинокль. — Ловушка или гостеприимство? — спрашивает Ваня. Нина, смотрящая вниз через бинокль, жмёт плечами. — Понятия не имею, но никакого движения не засекаю. Секундочку. — Нина что-то переключает на бинокле и снова прикладывает его к лицу. — Мама дорогая… — Что такое? — нетерпеливо спрашивает Ваня. Он едва сдерживается, чтобы не нырнуть Нине под руку и глянуть самому. — Там трупы. Море трупов... Мы с Беном переглядываемся. На его лице застыла маска, от которой у меня перекручивает внутренности. Сейчас мы с ним об одном думаем, и гадать не надо: найдём ли среди трупов своих друзей? Я бросаю взгляд на поселение, мысленно проклинаю себя за то, что собираюсь сделать, и первая пускаюсь вниз по склону. Здесь, на равнине, где стоит едва ли город, скорее, деревушка, природа меняется. Серый грунт остаётся, но к нему прибавляются растения: настоящие, зелёные, некоторые из них — цветы. В воздухе ощущается влага, и даже температура воспринимается по-другому. Я отвязываю ветровку от пояса, на ходу снимаю рюкзак и накидываю куртку на плечи. Удивительно. Я оглядываюсь на ребят. Склон — не крутой, и едва ли большей протяжённостью, чем двадцать метров, а такая разница в погоде. — Как местные относятся к стражам? — спрашиваю я у Бена, который первым меня настигает. Он тоже одевается на ходу. — Доурина и Дмитрий старые приятели, поэтому нормально, наверное. Ваня останавливается в паре шагов от нас, чтобы перевести дыхание. Последней спускается Нина, но только лишь потому, что параллельно что-то набирает на нарукавнике. — А что? — Просто что мы здесь чужие. От того, как к нам отнесутся, многое зависит. Бен задумчиво пожёвывает губы. Затем вытаскивает конфету из бокового кармана рюкзака, разворачивает фантик и целиком суёт её в рот. — Ты слишком много думаешь, — заключает он. — Прямо как хранители. — Она уже выбрала защитников, смирись, — говорит подошедшая Нина. У неё в руках складной арбалет, приведённый в состояние полной боевой готовности. Бен касается ножей на переднике своего комбинезона. Ваня, как не владеющий оружием хранитель, просто напрягается. Я проигрываю в голове процесс вытаскивания меча из крепления на рюкзаке. Повисшую паузу заполняет лишь крик пролетающих мимо птиц. Я провожаю их взглядом: одна — ярко-синяя, с длинным хвостом и одним жёлтым крылом. Другая — почти сливается с небом, если бы не чёрный клюв. Мы подходим ближе к воротам. С каждым шагом мне всё больше хочется остановиться или даже убежать прочь, пока не поздно. Я пока не готова сражаться. Не готова защищать себя. Я чувствую силу, которая, благодаря клятве, теперь стала моей частью, но всё ещё не знаю, как ей пользоваться. Дайте в руки ребёнка заряженный пистолет. Как скоро падёт первая случайная жертва, и какова вероятность, что ею не будет сам малыш? Я — ребёнок. Магия во мне — пистолет. И в этом пистолете сейчас полный магазин. Я держу его в руке, под его тяжестью прогибается спина. Я хочу попробовать выстрелить, но боюсь отдачи и боюсь промаха. Но больше всего боюсь того, что кто-то другой сможет заставить меня обратить дуло моего пистолета к собственному виску. Прежде чем окончательно войти в поселение, Ваня просит нас подождать. Он берёт пробу с поверхности ворот, собирает на крошечный белый бумажный квадрат каплю красной жидкости, размещает её на выездной из наладонника пластине. Спустя десять секунд результат высвечивается на дисплее. — Кровь феникса, — сообщает Ваня. Нажимает на бок наладонника и вынимает пластину с пробой. Запечатывает её в пластиковый пакет для утилизации, а на её место ставит чистую. — Сделать привал уже не кажется такой уж хорошей идеей, да? — говорит Бен. Его горькая усмешка — отражение моих собственных мыслей. Но чёрт с ним. И мы шагаем за ворота. Все дома в поселении сделаны из крупного камня, как и извилистые дорожки, петляющие между ними. Что странно, растений тут ещё больше, чем снаружи или на холме, и они не только зелёные, но и красные, оранжевые, жёлтые. В целом, по атмосфере напоминает Старую Европу — ту самую, которую Даня однажды изобразил на своей картине в одном из пейзажей, срисованных с книжки. Я очень бы хотела восхититься окружением, но Нина, на нашу беду, не соврала — на мощёных тропах, ведущих от одного дома и до другого, лежат бездыханные тела. Я начинаю считать их, но когда дохожу до семи, останавливаюсь из-за нехватки воздуха в лёгких. В какой-то момент я попросту перестаю дышать. — Что, чёрт возьми, здесь произошло? — произносит Бен. Вопрос задан без иронии и без надобности кому-то из нас на него ответить. — Я уже не хочу есть, — говорю я. — Нужно осмотреться, — игнорируя мои слова, говорит Ваня. Ни Нина, ни Бен с ним не спорят. Тогда мы делимся на пары и расходимся в противоположные стороны. — Есть идеи, кто мог это сделать? — спрашиваю я у Вани, когда мы остаёмся наедине. — К сожалению, нет, — отвечает он. Чем дальше от ворот мы уходим, тем меньше нам попадается мёртвых. Я старюсь не смотреть на тела, но их присутствие неприятным запахом витает в воздухе даже тогда, когда мы заворачиваем и находим чистую улицу, без крови и следов борьбы. — Чувствуешь? — Ваня останавливает меня, преграждая путь вытянутой в сторону рукой. — Гарью пахнет. Я верчусь на месте, но не вижу ничего горящего. И лишь приглядевшись замечаю, что пол в ближайшем к нам доме чёрный не из-за использованных материалов, а из-за того, что от ковра, постеленного на нём, остался лишь уголь. — Видимо, в этой части поселения тех, кого не убили на улице, пытались поджечь, — говорю я. — Или выкурить наружу, — предполагает Ваня. Он, как и я, старается держаться, но в голосе раз за разом проскакивают испуганные нотки. Мы идём дальше. Поселение окружено забором, а потому, дойдя до противоположного воротам конца и не обнаружив никого живого, мы разворачиваемся и плетёмся обратно. Молчание не тяготит, но я чувствую, что должна о чём-то заговорить. И потому выбираю самую безобидную сейчас тему: — Ты, может, хочешь узнать что-нибудь о Дане? Задавай любой вопрос, я братца знаю, как облупленного. Ваня молча и, совершенно не церемонясь, хватает меня за плечо и разворачивает к себе вполоборота. — Нужно сменить твою повязку. — Вань… — Один из признаков заражения: больной начинает нести всякий бессвязный бред. Лицо у Вани серьёзное. Он явно не шутит. Лучше бы я так и продолжала молчать. — Хочу ли я знать что-то о своём родном брате-близнеце, которого от меня скрывали в течение всей моей жизни? — Ванины губы растягиваются в недоброй улыбке. — Я так не думаю. — Почему? — Потому что я — один. У меня есть только Дмитрий. Ни матери, ни, уж тем более, брата-близнеца! — начал Ваня спокойно, но к концу уже кричит. — Дмитрий… Ты пришла, и я уже не уверен, что нахожусь у него в приоритете! Его возмущение вперемешку с моим непониманием образуют леденящую душу напряжённость. Хотя, нет. Кожа на руках чувствует настоящий ветер. В этой части поселения, похоже, просто почему-то очень холодно. — Не надо на меня огрызаться, — говорю спокойно. — Я так же запутана в этой ситуации, как и ты. — По крайней мере, ты своих настоящих родителей знаешь в лицо. — Напоминаю: четырнадцать лет я жила с мамой и приёмным братом. Отцом даже не пахло. — Это не одно и то же. Тебя никто от людей не скрывал, потому что боялся, что однажды ты можешь обратиться. — После объяснения Дмитрия, слова Вани не кажутся мне загадкой. — Укушенные — нестабильны, — продолжает он. — Рождённые себя контролируют, а я… До сих пор не знаю, будет ли ещё хуже, или это, — он резким движением снимает с себя очки, — максимум моей странности. Ваня стоит передо мной с закрытыми глазами. Я в растерянности. — Считай до пяти, — говорит он. — Что? — Пожалуйста. Он хмурит брови, и в этом движении столько жалости к самому себе, что у меня щемит сердце. Я считаю: — Один, два, три... Ваня кусает щёку. Похоже, эту дурацкую привычку я углядела за Даней, а не наоборот. — Четыре… Пять. Ваня открывает глаза. Больше нет радужки карего цвета; теперь вместо него оранжевый огонь. Блестящий. Яркий. Дикий. Я помню взгляд Алисы — оборотня-лиса, которую встретила на этаже КПЗ. И сейчас, несмотря на внешнее сходство, я сильно ощущаю эту разницу: между тем, кто родился лисом, и тем, кто стал им по ошибке; между тем, кто знает, как контролировать силу, и тем, кто её боится. — Раньше я пытался быть более грубым, потому что не хотел случайно кого-то приворожить, но люди… Они считали безразличие на моём лице особым шармом. — Ваня сжимает очки в кулаке и трясёт ими перед моим лицом. — Я всю жизнь ношу либо их, либо контактные линзы, потому что цвет моих глаз всегда оранжевый. Это специальный сплав стекла, и он помогает мне быть частью общества, но он же и убивает меня… — Ваня замолкает, поджимает губы. Он словно пытается остановить себя, пока не наговорил лишнего. — Излучение. Стекла очков и силикон контактных линз содержат в себе то, что медленно лишает меня зрения. Есть вероятность, что к годам тридцати я ослепну окончательно. От услышанного у меня неприятно скручивает живот. — И чья это была идея? — спрашиваю я. — Дмитрия? — Что? — Ваня качает головой, словно не понимает суть моего вопроса. Я выхватываю очки из его рук. — Вот это! Вы же жили в мире, где такое — норма. Или, погоди… Он что, скрывал от тебя штаб, пока ты сам не оказался в писании? — Конечно, нет! Это было бы глупо, — отвечает Ваня, поглядывая на свои очки. — Я всё знал с самого начала. Я вырос в штабе, потому что у Дмитрия нет своего жилья. Я видел всё: и магию, и оборотней. И о себе знал правду тоже, но… Просто сам не хотел быть каким-то особенным. У меня было два варианта: либо учиться дома и общаться только с ребятами, которые в два раза старше меня, или носить эти дурацкие очки, но ходить в школу и хотя бы внешне казаться обычным. Ветер завывает мне прямо в ухо. Мы стоим посреди незнакомого поселения, не то, чтобы в чужой стране, но в чужом мире: два человека с разными жизнями, но судьбами, которые, не по нашей воле, крепко связаны. И поэтому, а, возможно, и по причине Ваниного сходства с моим братом Даней, я чувствую потребность помочь ему. Но всё, что могу — сказать, что мне жаль. — Я бы очень хотела тебе помочь, — произношу я. — Но ты не можешь. Пожалуйста, верни очки. Ваня пытается забрать их, но я завожу руку за спину. — А ребята знают? — интересуюсь я. — Бен, Нина? Лена? Её имя я специально выделяю паузой. Ребята явно близки. Не знаю, насколько: просто приятели, лучшие друзья, или же кто-то из них тайно в другого влюблён, но что-то особенное в воздухе чувствуется каждый раз, когда эти двое находятся рядом. — Не все, — чуть погодя, отвечает Ваня. — Только Лена и Рэм. — Ты очень скрытен. — Не думаю, что найдутся люди, которые любят рассказывать посторонним о своей болезни. — Но она спасла тебе жизнь! — теперь моя очередь помочь Ване напрячь память. — Разве? — с усмешкой уточняет он. — Даня — астматик, — произношу я. — И вот это — болезнь. Но видел бы ты, с какой гордостью он носит свой ингалятор в кармане брюк! Я смеюсь, но это совсем не разряжает обстановку. Ваня вытягивает ладонь, настойчиво требуя у меня свои очки. — Тебе стоит хотя бы попытаться принять себя, — говорю я. Раньше, чем успеваю вложить очки в его ладонь, в доме рядом с нами раздаётся грохот. Я вздрагиваю, непроизвольно тянусь за мечом… И только по глухому стону Вани понимаю, что произошло. Очки, упавшие на каменную дорогу, дали трещину. — Смотри, что ты наделала! — восклицает Ваня. Он падает на колени и бережно поднимает очки в двух руках. — Ты слышал? — я выхватываю меч и настораживаюсь. — Какой-то грохот. Делаю шаг к крыльцу, вглядываюсь в окна, скрытые за занавесками. Кажется, замечаю промелькнувшую тень. — Ты разбила их, — Ваня продолжает причитать за моей спиной. К нему присоединяется и шебуршание. Быстро оборачиваюсь. Ваня копошится в своём рюкзаке. — Тебе лучше помолиться за то, что я всё-таки положил запасную пару. — Я в Бога не верю, — бросаю я. — Но вот проверить, что там, — добавляю шёпотом, — стоит. Осторожно приближаюсь к дому, прижимаюсь щекой к двери. Вроде, тишина. Перехватываю меч одной рукой, второй берусь за металлическую ручку. Приоткрываю дверь, заглядываю внутрь. Сразу с порога: справа — кухня, слева — гостиная с камином и небольшим цветастым диваном. Всё в копоти. Кое-что до сих пор искрит от не затухшего огня. Собрав всю силу воли в кулак, крепко обхватив рукоять меча и выдохнув, я прохожу дальше. Первый этаж пуст: ни трупов, ни останков, ни живых, поэтому я поднимаюсь по каменным ступенькам на второй. Там две спальни, одна из них детская. Ещё ванная комната, совместная с туалетом. Все вещи похожи на наши: и мебель, и одежда, и различные атрибуты — и всё же есть какое-то отличие. Возможно, в мелочах, вроде необычного орнамента или материалов, из которых сделан тот или иной предмет. Захожу в ванную, упираю меч в стену, включаю воду. Кран тут только один, а вода — лишь холодная. Быстро мою руки, споласкиваю лицо. А когда тянусь за полотенцем, чувствую чью-то крепкую хватку на своём плече. Секунда — и мне зажимают рот. Я чувствую вкус грязи. Хочу закричать, но получаю удар под рёбра. Перед глазами всё плывёт, но сдаваться я не собираюсь. Соображаю быстро. Ему, — а я понимаю, что это мужчина, когда слышу, как грубо и отрывисто он дышит, — со мной не получится справиться, если я буду сопротивляться. Поднимаю ноги в воздух, перенося вес тела на спину, и отталкиваюсь от края раковины. Вместе с нападающим падаем назад, в коридор, и ему, как я и рассчитывала, намного больнее, чем мне. Он воет, но не выпускает меня, однако ослабляет хватку достаточно для того, чтобы мне чуть спуститься и надавить ему локтем на живот. — Ах ты сучка! — рычит он, впиваясь ногтями мне в шею. Я вскрикиваю, за что тут же получаю удар по голове. Вокруг: на сиреневом потолке, на белых стенах — теперь пляшут звёзды. Я собираю в себе последние силы и пытаюсь представить, как можно извернуться, ударить незнакомца в пах, встать и убежать… Но не успеваю воплотить свой план в жизнь, потому что мужчина внезапно перестаёт со мной бороться. Я выныриваю из его рук. Пошатываясь, встаю на ноги. И вижу, как незнакомая женщина с явным недовольством и брезгливостью на лице вытаскивает из груди моего нападавшего свой нож. — Падаль, — произносит она грубо. Вытирает кровь с лезвия об обнажённый сгиб своего локтя. — Ненавижу, когда мальчики обижают девочек, считая, что те не дадут сдачи. А они дают, и одним ударом они поражают две цели: их яйца и их самолюбие. Я рассматриваю лежащего навзничь. Это не человек. У него челюсть слишком сильно выпячена, а глаза неестественно большие и ввалившиеся. Щёки покрыты грубой шерстью, как и руки от плеча и до локтя. Ногти, которые вцепились в моё плечо, оказываются загнутыми вовнутрь желтоватыми когтями. Я касаюсь своей шеи и вляпываюсь во что-то мокрое. Смотрю на пальцы. Кровь вперемешку с зелёной жижей. — Кто это? — спрашиваю я, делая шаг назад. — Мне больше интересно, кто ты, — отвечает женщина. Едва я успеваю моргнуть глазом, как она сокращает расстояние между нами до минимума, толкает меня в стену и прижимает нож к моему горлу. — На кого работаешь? — Я… Я… Что сказать? Кто знает, какое у неё отношение к стражам. Судя по тому, что ни один мускул на её лице не дёрнулся, прежде чем она прибила нападавшее на меня существо, быть её врагом — не лучшая идея. — Ну? Считать до трёх не буду, прирежу сразу! — Я страж! — кричу, закатывая рукав ветровки. Хорошо, что клятва всё ещё видна — мне не нужно прикладывать усилия, чтобы незнакомка поверила моим словам. Всё — или ничего. Если эта женщина когда-то уже сталкивалась с мне подобными, и исход этой встречи был печален для одной из сторон, то мне крышка. — Что ж, по крайней мере, ты не врёшь, — говорит женщина. — Вы не опасны, пока вас не трогаешь, но этот ваш Дмитрий… — Она убирает нож. Я едва сдерживаюсь, чтобы не выдохнуть вслух. — Шкуру бы с него спустить. Знаю как минимум семьдесят шесть существ, кого это невероятно порадует. Женщина отходит к трупу, опускается на корточки и принимается шарить по его карманам. — Как тебя зовут? — спрашивает она, не отвлекаясь от своего занятия. — Слава. — Не знаю, зачем ты сюда пришла, Слава, но советую вернуться домой, и чем скорее, тем лучше. Её находки: пара ножей и какие-то кожаные мешочки. Ещё женщина снимает с трупа меховую жилетку. — Ты тут одна? — Нет. Мы ищем друзей, они… — Вероятнее всего, мертвы, — будничным тоном произносит женщина. — Либо в бегах. Смотря что они успели сделать в момент нападения. Она выпрямляется, суёт найденные сокровища в сумку на поясе, а меховой жилет накидывает сверху на свою рваную футболку. — Тот парень на входе, ему лучше приложить к затылку холод, — произносит она небрежно. Затем выпрямляется, словно струна, и вдыхает воздух на весь объём лёгких: — Тебе, кстати, тоже. Рана начинает неприятно пахнуть. Женщина идёт в спальню. Я — за ней. Она рыщет по полкам и шкафам, я просто стою в стороне, внимательно разглядывая её. — Это ведь не ваш дом, да? — наконец, собравшись с силами, спрашиваю. — У меня нет дома. — Что вы тогда здесь делаете? — Ну, мне же нужно что-то есть. Она опускается на колени, шарит под кроватью. Вытаскивает оттуда старый чемодан. Открывает его, и я вижу несколько одиноко лежащих потрёпанных тонких фолиантов. — Кто вы? — Тебя больше должно волновать то, что в следующий раз, если наши дороги когда-нибудь пересекутся, я уже не отпущу тебя так просто, — бросает она, захлопывая чемодан. Её внешность напоминает мне о сиренах, но это точно не она. Те — резки, молчаливы, с расчётом на похищение или убийство, но никак не на кражу имущества. Тут что-то другое. Когда незнакомка кидается к окну, распахивает его настежь и перелезает через подоконник с явным намерением забраться на крышу, я кричу: — Стойте! — Странно, но она слушается. — Спасибо, что спасли меня. Женщина коротко кивает. С улицы доносятся знакомые голоса Бена и Нины. — Меня зовут Магдалена, — произносит она. А прежде, чем окончательно исчезнуть снаружи, добавляет: — Запомни это имя как то, которое ты навряд ли захочешь услышать ещё раз.