Похоть в чистом виде

В таком полуподвешенном состоянии они пребывают до середины апреля. Дженсен провожает Джареда до общежития, оставляет сигаретный дым на его губах и скрывается из виду. Джареду даже в голову не приходит спросить, что это значит, какие между ними отношения и какого хера Эклз ведёт себя так, словно Падалеки от него никуда не денется? Наверное, потому, что деться действительно невозможно. Джаред пробовал ускользнуть, пойти другой дорогой от университета, но Дженсен каждый раз догонял его и шёл рядом. Джей при этом чувствовал себя как в детстве, когда попадался за воровством конфет из шкафа. Мама смотрела строго, ничего не говорила, и всё же её недовольство чувствовалось. То, что Дженсену не нравятся эти попытки, было заметно невооружённым глазом. От его зелёного взгляда веяло холодом, но задающий вопросы голос оставался таким же мягким и завораживающим. Джаред понимал сам и после третьего провала перестал увиливать от ежедневного ритуала. Дженсена катастрофически мало, и выходные, на которых они не видятся, тянутся медленно, по часу в минуту. Падалеки опасно близок к покупке календаря и вычёркиванию из него каждой прошедшей секунды. В особенно невыносимые моменты он вытаскивает телефон и подолгу смотрит на фотографию, сделанную тайком на перемене. Дженсен, прислонившийся спиной к перегородке раздевалки, держит в руках учебник по истории и сосредоточенно читает. Его брови сдвинуты, и Джареду до одури хочется погладить морщинку, застывшую на переносице. Это жест нежности, и что-то подсказывает, что Дженсен возражать не будет. Середина апреля меняет всё, потому что Дженсен наконец-то его целует. Никаких признаков этого нет: они разговаривают о новинках кино, а в следующую секунду Дженсен отбрасывает сигарету, выдыхает дым, опускает ладонь на шею и целует, приподняв голову — рост не даёт целоваться на равных, но Джаред всё равно понимает, что его ведут. Он не сопротивляется, даже закрывает глаза, как девчонка, впитывая тёплые упругие губы и горьковатое от никотина дыхание. Дженсен напрягается, когда Джаред дотрагивается до него в ответ. Замирает и прерывисто дышит, как загнанный в угол зверь, а Джей осторожно, даже как-то нежно проводит кончиками пальцев невидимые линии от веснушки к веснушке, словно считая эти крошечные поцелуи солнца. Он всё ещё не открывает глаз, но зрение не нужно: лицо Дженсена выжжено у него в памяти и вшито в нервы. Эклз успокаивается, поцелуй незаметно становится увереннее и грубее; Джареда вжимают спиной в стену, зализывают, прикусывают и зацеловывают губы, шарят по всему телу ладонями, и у Дженсена определённо не одна пара рук, потому что тонкие пальцы одновременно в каштановых волосах Падалеки, на его пояснице, под задранной курткой, на заднице, поглаживают, изучают, и всё это одновременно, как в самом отчаянном и тайном сне, который стыдно раскрыть перед самим собой. Джаред скулит, когда Дженсен прикасается к его паху, невесомо, кончиками пальцев, размыкает поцелуй, оставляя лёгкое, тёплое прикосновение, хрипло шепчет неизменное «до завтра» и уходит, оставляя Джареда наедине с возбуждением и сосущей пустотой в груди, заполнить которую заново смогут лишь зелёные глаза и кривая пошлая улыбка. После горько-сладкого поцелуя остаётся болезненная нежность, и Падалеки коротко выдыхает, понимая, что для Дженсена это впервые. Должно быть, ему странно чувствовать неуверенную осторожность и ласку, сводящую самого Джареда с ума. Пробираясь в ванную, он думает о том, что соседи удивительно вовремя смываются куда-то. Не успев разобраться с этими странностями, оплетает член пальцами и закрывает глаза, вспоминая зажатую между полных, ярко очерченных губ сигарету. Эти же губы обхватывают ноющую головку, и у Джареда не остаётся сил на удивление, когда он понимает: эти ощущения абсолютно реальны. Это действительно Дженсен. Как, каким образом? Он перестал задавать себе эти вопросы с тех самых пор, как впервые утонул в смарагдовых омутах. Может, Дженсен — доморощенный экстрасенс, а может, Джаред слишком подробно фантазирует, вспоминая самую крохотную трещинку на губах, от которых он не отрывался бы годами. Встаёт снова, и приходится повторять, чувствуя всё те же грубоватые ласки и тёплый, самый желанный в мире рот, играющий на обнажённых и пульсирующих нервах, как умелый музыкант на гитаре. Это, в конце концов, становится невыносимым. Дальше поцелуев они не идут, Дженсен лишь распаляет его, но тут же сдерживает, и Джаред решает взять всё в свои руки, потому что хочется уже постоянно и до звона в ушах.

¡÷¡÷¡÷¡

— Привет, Джей, — Фелиция улыбается, выглядывая из-за двери. У девушки на голове обычный сонно-рыжий бардак, глаза чуть покрасневшие — половина восьмого утра, воскресенье. Любой другой убил бы к херам, но только не Фелиция. Никогда не жалуется на то, что жаворонок-Падалеки прилетает в такую рань, что ещё не рано, а поздно. — Привет, — Джаред краснеет, чувствуя, как горят уши и шея, и берёт быка за рога. - Фел, у меня к тебе странная просьба. Он замолкает и смотрит на подругу. Её лицо не выражает ничего, кроме искреннего интереса. — В общем… Падалеки нервно трёт шею и выпаливает: — Ты же спишь с девочками? Дэй медленно поднимает бровь, и она в результате почти сливается с рыжими локонами. Джаред внутренне сжимается, готовясь получить в глаз. — Да, — спокойно отвечает Фелиция. — Правда, подошло бы другое слово, но в общих чертах - да, я с ними сплю. Не знал? — Да не, знал. А можно… Джей и не догадывался, что может покраснеть ещё больше. Кажется дико неудобным просить о таком в коридоре, где в любой момент может появиться кто-нибудь. В нескольких метрах спят соседи Фел, и может получиться очень неловко. — Можно попросить… ну… ты поняла. Девушка поднимает бровь ещё выше и скрещивает руки на груди. — Прости, что? — Ну… это, — Джаред смешивается окончательно и желает научиться сливаться с обоями. Как «это» хоть назвать? — Падалеки, если ты вытащил меня из постели в такую рань ради того, чтобы мямлить под дверью, то я пойду досыпать, окей? — Стой, — Джаред набирает в грудь воздуха, мысленно просит у мамы прощения и, выпалив скороговоркой «Извиниэтостраннономнеоченьнадо» обрисовывает нужный предмет жестами. В глазах Фелиции появляется понимание, и она прыскает, держась за дверной косяк. Да, со стороны это действительно выглядит забавно: стесняющийся двухметровый лось. — Ботаник, — незло обзывает подруга. — Сейчас, подожди. И скрывается за дверью. Джаред переминается с ноги на ногу и лихорадочно придумывает отмазку на случай, если встретит тут знакомых. Скажем, за конспектом зашёл. Да. Отлично. Фелиция возвращается и протягивает ему чёрный непрозрачный пакет. — Возвращать не надо, — серьёзно говорит она, но в её глазах можно чётко разглядеть танец маленьких дьяволят. — У меня ещё есть. — Фел, ты лучшая! — обрадованно восклицает Джаред, суёт любопытный нос в пакет и тут же получает по рукам. — Ай… И как этим пользоваться? — внезапно озадачивается он. Дэй снова фыркает и медленно сползает на пол. Её плечи трясутся, как при ознобе, а рыжие волосы вздрагивают и рассыпаются в разные стороны. — Может, тебе ещё мастер-класс провести? — интересуется сквозь смех и хихиканье. Джаред нерешительно и просительно улыбается в ответ. — Гугли. А теперь — брысь! Дверь захлопывается, оставляя Падалеки наедине с пакетом. Он несёт его в свою комнату, прикрывая полой рубашки, и, кажется, ни одна бомба не переносилась с такой осторожностью и готовностью выкинуть нахуй в окно при первом же подозрительном взгляде.

¡÷¡÷¡÷¡

Что самое странное, Джаред действительно гуглит. Постоянно озираясь по сторонам, подчищая журнал и принимая невинный вид каждый раз, как кто-то входит или зовёт его. Кто бы знал, что по запросу "анальный секс с посторонними предметами для чайников" найдётся столько информации? По большей части путаной и невнятной, но разобраться ему всё же удаётся. В теории нет ничего сложного, но только в теории... святые тапки, как же стыдно. Даже хуже, чем поход в аптеку за смазкой и понимающе-насмешливые глаза молодой брюнетки в форме фармацевта. Ладно, решился уже, зачем кота тянуть. Соседи в очередной раз как нельзя кстати сваливают куда-то, это ёбаная магия, но времени на философские изыскания нет. На всякий случай Джаред занавешивает свою нижнюю койку одеялом, втыкает в телефон наушники и открывает найденное накануне видео. Да, такие извращенцы действительно бывают. Самоучитель анального секса. Бля... С непривычки Джей долго не может устроиться так, чтобы видеть экран и свои действия одновременно. Мужик-извращенец вещает о том, что нужно делать, и Джареду приходится торопиться. Несколько раз он роняет телефон, данный щедрой Фелицией фаллоимитатор вываливается из скользких пальцев, и Джареду хочется забить, зарыться под одеяло и никогда больше не вспоминать свой позор. Это неудобно, тяжело и вовсе не так возбуждающе, как в гей-порно. После очередного фейла с телефоном он не выдерживает, швыряет ни в чём не повинный гаджет в кресло и закрывает глаза. У парня из видео всё получается легко и естественно, а Джаред путается в собственных руках и ногах, зажимается и чувствует себя девственницей во время изнасилования. Если у них с Дженсеном когда-нибудь дойдёт до секса, то он или заржёт над неуклюжестью партнёра, или начнёт с сочувствующим взглядом учить азам. Оба варианта постыдные. - Ничего у нас не получится, - хрипло шепчет Джаред, а в следующую секунду его сознание обжигает знакомый голос, хрипловатый от... возбуждения? Попробуй ещё раз. Слушай меня, Джей, у тебя получится. - Психоз, - зло фыркает Падалеки, не желая стыдиться самого себя ещё раз, но всё же подбирает чёрную игрушку, отброшенную на одеяло. Мягкий голос Дженсена мёдом разливается по телу, и пальцы Джареда сами осторожно нажимают на плотно сжатое кольцо мышц, такое узкое, что в него и стержень от ручки не пролезет. Расслабься. Примирившись с тем, что его направляет собственное воображение, Джей начинает медленно растягивать себя и сдавленно шипит, когда на мягком соске смыкаются абсолютно реальные зубы. Он распахивает глаза с расширившимися зрачками; Дженсена, конечно, нет, но есть его голос и эти болезненно-приятные прикосновения, от которых под снова опустившимися веками взрываются искры. Молодец, давай дальше. Он снова возбуждается от абсурдности ситуации, от пошлостей, которые произносятся с мягкими кошачьими интонациями, от собственных пальцев в заднице и горящих скул, к которым приливает кровь. После двух пальцев становится больно, и член Джареда было опадает, но тут же попадает плен горячих губ, а его обладатель выгибается и стонет, растрахивая самого себя, жмурясь и вслушиваясь в тягучий бархатный голос, в котором кроме похоти и желания чётко слышится нежность. А может, решает Джаред, подбирая подарок Фелиции, ему только кажется, но какая - блять! - разница. Невидимому языку и губам можно петь оды и одновременно молить их о пощаде, потому что это самая настоящая пытка, дыба, на которую Джареда вздёргивают раз за разом; его мучают, собирают и снова расщепляют на мельчайшие детали, настраивают, сбивают с ритма и дыхания, опаляют кожу жаром и обдают холодом; время, пространство и мир вокруг перестают существовать, и единственным понятием становится чувственное возбуждение, которым Дженсен убивает его раз за разом, сжигает и восстанавливает из пепла, гладит, целует, зализывает, проталкивает игрушку всё глубже и глубже, жёстко оттягивает взмокшие волосы, трахает рот языком, а тело и душу собой, и где-то в венах Джареда бьётся безжалостное осознание идеальности его странного любовника, его невозможности, нечеловеческой страсти и нежности, напора и ласки; кажется, что такое невозможно вынести: кровь вот-вот вскипит и разорвётся сердце, растапливаемое этой бесконечно тянущейся прелюдией, а настоящий секс, наверное, не оставит от него и атома. Джаред уже не понимает, кто толкает в него мокрый и недостаточно растягивающий фаллоимитатор, он сам или Эклз; он готов всхлипывать от того, что мало-мало-мало, не живое, не по-настоящему, и кончает от одного шёпота Дженсена, глубокого и удовлетворённого, да ещё от понимания, что именно он, Джаред Тристан Падалеки, любимец окрестных собак и старушек, не осмеливавшийся до перевернувшей его жизнь встречи заходить дальше дрочки, стонет, выгибается, комкает в пальцах сбившееся покрывало, вскидывает бёдра, безжалостно трахает себя на пару с Дженсеном, который покрывает его ключицы и шею сотней поцелуев за один раз, мечется и пытается насадиться, пронзить себя до самой души, изнывает под мучительными ласками и превращается в укрощённое похотью животное, скованное цепью из ласки и пошлости. Когда вязкая сперма забрызгивает живот и покрывало, застывая белыми лужицами, Джаред слышит хрипло-утомлённое: Хороший мальчик. Несколько минут или столетий он лежит, уронив державшую фаллоимитатор руку на кровать, бессильно смотрит куда-то вверх пустыми глазами, пытаясь найти собственную душу, смытую волной оргазма. Все эти пошлости, грубость, приглушённая боль между ног, покрытая мелкой испариной кожа, тяжёлое, смутное дыхание, мелкая дрожь, расцветающий под ключицей засос - грязно, непристойно, неприлично, и Джаред почти готов устыдиться себя. Но не может. И, застирывая покрывало, думает лишь о том, что хочет ещё. Но уже по-настоящему.