Тайна Чёрного Дрозда

В конце, как два стальных шкафа, стоят величественные Башни-Близнецы. Я редко их видела вживую, когда они стояли, а их преемнику, башне Свободы, я часто наношу визиты. Я иду по Вэст Бродвэй. Башни все возвышаются надо мной. Когда я подхожу к их собрату, в том числе по несчастью, зданию номер семь цвета некрепкого кофе, на противоположной стороне появляется мама. Она что-то говорит и машет рукой, зовет, лепечет. Я качаю головой. Мама выходит на проезжую часть, проплывая сквозь автомобили, медленно приближаясь ко мне.       — Мы очень долго здесь жили, — произносит она, обводя глазами крыши небоскребов. — Ты же понимаешь, как это серьезно? — не впервые произносит она, переведя взгляд на меня.       — Я… Да. Но ты понимаешь, как я буду скучать по своим малышкам…       — Не переживай, пройдет совсем немного времени, — мама дотрагивается до моего плеча.       — Но отступать я не собираюсь, — твердо произношу я. Мама прикасается к моей голове и печатью ставит поцелуй на мой лоб.              Такое видение овладело Тарой, когда она задремала в автомобиле. И, разумеется, она думала только о нем, приближаясь к дому престарелых. Когда же она вошла внутрь, преодолев тяжелую белую дверь, в ее голове появилось место для мыслей об Эстер Гольденберг. Она не знала о старушке ничего, кроме того, что она была ее бездетной родственницей. И, пока Тара думала над необходимостью своего присутствия, на сердце становилось еще горше.       Озираясь по сторонам, Тара пыталась понять, к кому обратиться за помощью. По бокам небольшого холла с низкими потолками стояли широкие застекленные будки, к одной из них МакКартни и подошла. Обратившись к темноволосой девушке ее возраста, Тара получила ответ и предложение проводить. Гостья согласилась, поддавшись приятному голосу. «В таких местах и должны работать приятные, добрые люди», — думала Тара, и эта гипотеза подтвердилась, когда ее провожатая возникла из-за спины регистратора.       — Пройдемте, — произнесла она приятным голосом и улыбнулась. Тара слегка улыбнулась в ответ девушке с прямыми каштановыми волосами и огромными черными глазами, и все: и волосы, и глаза, и губы — все у нее блестело.       Вскоре обе девушки подошли к белой двери под номером 285. Сознание Тары странно всколыхнулось при виде этого числа, однако когда оно прозвучало на первом этаже, Тара не придала этому значение. Это был день ее рождения, который в цифрах выглядел как «28/5».       Все в доме престарелых было белым, кроме темно-синего ковролина и цифр на дверях. Лампы в коридорах пока не горели, так как вечер еще не наступил, поэтому все казалось тоскливо-серым. Провожатая Тары постучала в дверь, и за ней послышались шорохи и кашель. Сердце Тары задрожало. Прошла минута, и из-за двери появилась старушка с худыми плечами, над которыми слегка кудрявились высветленные волосы. Ее мелкие черные глаза округлились и заблестели, тонкие губы задрожали. Старушка и внучатая племянница не могли отвести друг от друга взгляд.       — Все в порядке? — поинтересовалась работница дома престарелых.       — Да... Да... — ответила Эстер, шевеля одними губами.       — Тогда я пойду, — улыбнулась девушка. — Миссис Левив, звоните, если что.       Девушка поспешила удалиться. По коридору гулко разносилось цоканье каблуков.       — Дай я тебя обниму! — вышла из оцепенения мисс Гольденберг и протянула руки к девушке. Голова опустилась на грудь гостьи, — женщина, в отличие от весьма рослой внучки, имела небольшой рост, — и Тара услышала тихие стоны. Эстер подняла голову и, вытерев глаза, пригласила девушку в комнату:       — Пойдем, внученька...       Тара, осторожно делая шаги, последовала за бабушкой. Сердце ее дрогнуло, когда она осмотрелась и поняла, что это за место: она видела его в сегодняшнем сне! Комната, в которой, заслоняя собой желтые стены, висели неизвестные картины, только вместо маминой была чья-то чужая. Старинные дубовые буфет, тумба, овальный стол, шкаф и бюро. А на столе — чайный сервиз из прозрачного китайского фарфора, через который можно легко разглядеть рисовое зерно. Но за столом сидела не мама.       Эстер осторожно взяла ручку чайника и наклонила его над чашкой, чтобы желтоватый напиток, журча, оказался в ней. Пока обе родственницы немного робели друг перед другом.       — Присаживайся, — ласково сказала Эстер, улыбнувшись. Тара отодвинула стул и села, сложив руки на коленях.       От чашек поднимался полупрозрачный пар. Эстер поставила перед Тарой ее чашку на блюдце.       — Угощайся печеньем, — мисс Гольденберг подвинула корзинку с курабье. — А хочешь меренгу? Я могу принести!       — Нет, спасибо, — улыбнулась Тара, и, как и всегда, по обе стороны от губ появились ямочки, украшавшие ее лицо. Девушка поднесла ко рту чашку. Чай обжег язык.       Эстер вздохнула, глядя на внучку.       — Как хорошо, что ты приехала... — начала она свой рассказ. У нее был немного хриплый, даже скрипящий, но очень приятный голос. — Я бы и раньше тебя пригласила — не хотела отрывать от дел... Знаешь ведь, ни детей, ни мужа у меня нет. А что дом престарелых? Сюда сдают совсем негодных, больных стариков, у которых вместо слов изо рта идут слюни... С ними поговоришь разве? Местных девушек тоже тревожить неохота — они все в заботах, все в заботах. А теперь, когда я уже подошла к краю могильной ямы... — Эстер прервалась и тяжело вздохнула.       Тара слушала очень внимательно. Сердце сжималось все сильнее, обливалось кровью, которую эти тиски выжимали, как сок из плода. Тара подумала, что она сама должна была интересоваться делами родственницы, если бы знала.       А еще Тара внимательно смотрела на мисс Гольденберг. Она была ровесницей другой тариной бабушки — Мэри Кристи, которая скончалась этим летом в возрасте девяноста четырех лет. Выглядела Эстер прекрасно, можно даже сказать, молодо для своих лет: мисс Гольденберг следила за собой. МакКартни обладала похожими чертами лица и начала представлять, как будет выглядеть в старости.       — У нас род долгожителей, Тарочка, — словно прочитав мысли внучки, продолжила Эстер. — То, что твои мама, тетя, бабушка Мерлин так рано ушли от нас — чистая случайность. А что уж бедный твой братик, ой... — старушка хватилась за сердце, вспомнив о Дейве. — Моя тетя Сима, мама Мерлин, умерла в девяносто два, а ее муж, Иосиф — в восемьдесят девять. Моя мамочка Элла умерла в девяносто восемь, а папочка, Марк, — в девяносто три. Мои сестрички, все — и Сара, и Малка, и Ева, все живы, а они тоже, знаешь, не молоды, хи-хи, — из горла Эстер вырвался какой-то странный смешок. — А сестра Мерлин, Анна-Мария, ты ее как Мэри знаешь, ей же было девяносто четыре, как мне сейчас!       Мисс Гольденберг снова замолчала. Ее глазки забегали, она облизала губы, пытаясь что-то вспомнить.       — Мне поставили страшный диагноз, — сердце Тары дрогнуло — так беззащитно прозвучал голос Эстер! — рак мозга. Оперировать его невозможно, да и смысла нет, тут уж только подыхать. — Эстер сжала губы. — Поэтому пора рассказать тебе о твоей семье, о твоих корнях... Начнем с твоих бабушек, моих сестер — Мерлин и Мэри. Вот что ты о них знаешь?       Тара замялась, хотя мама неоднократно рассказывала их истории в детстве.       — Я знаю, что обе они родились не в Англии, Мерлин работала журналистом, была убита, а Мэри работала бухгалтером... — Тара сама понимала, что такой ответ никуда не годится.       — Хорошо. — Эстер похвалила девушку легкой улыбкой. — Но это лишь миллионная доля того, что с ними происходило. Их биографии покрыты плотной завесой тайны, и даже я, много о них зная, знаю лишь крошечную часть всего этого.       Тара заинтересовалась еще сильнее.       — Родились они действительно не в Англии, а в Польше. В Англии родилась я и по молодости переехала в Америку, — приоткрывала мисс Гольденберг ту самую завесу. — Девушкам Марине и Анне-Марии Карл не очень спокойно жилось в местечке под Львовом, и они готовили побег. Им даже не было жаль своих родителей, прекрасных людей. Они знали, что в Англии их всегда примут хлебосольные родственники, и готовы были бежать в любой момент. Старшая, Марина, убежала одна, по неизвестным причинам оставив сестру. Вероятно, они договорились, так как Анна-Мария не держала обиду на Марину. Как твоя бабушка очутилась в Англии — уму непостижимо! Вот только добраться до нас ей не удалось, ее поймали, забрали в приют, где она назвалась другим именем. Вслед за ней, полгода спустя, отправилась младшая сестра. Она была куда проворнее, поэтому добралась до нашего дома в пригороде Лондона, а воспитывалась она в семье детей деда Натана.       Мерлин жила в приюте до шестнадцати лет, потом стала жить в Лондоне одна. Где она только ни подрабатывала, где только ни трудилась, и дорога привела ее в газету. Прямо как маму твою, — Эстер перевела взгляд с потолка на внучку и улыбнулась. — Она вообще была очень талантлива, очень! Но журналистика долго не держала ее в своих руках, и Мерлин отправилась в Париж. Вообще, я не знаю, почему она назвалась Мерлин, а не Мэрилин... ну ладно, мы не об этом. В Париже Мерлин устроилась легче, хотя близилась война, надвигалась, как туча... И вот ей встретился Наум Зами, твой дед. Красивый, умный, работящий, правда, был на десять лет ее старше, но любовь не имеет возраста, все мы в этом рано или поздно убеждаемся... — глаза Эстер блеснули, она встряхнула головой, будто пытаясь прогнать лишние мысли, пытающиеся увести рассказ в иное русло. — Их чувства быстро вспыхнули, а что самое главное — не погасли! Наум полюбил ее очень крепко, как бы ни казалось его поведение после смерти жены неприличным. Они поженились, уехали из Парижа, началась война.       Эстер замолчала. Тара опустила глаза. Дальше шла не менее загадочная часть биографии ее бабушки. Таре не верилось, что так вообще может быть.       — А Мэри... ей жилось не так сложно, как сестре. Ее воспитывали в хорошей семье иммигрантов из России, — голос Эстер начал хрипеть еще сильнее, она прочистила горло, — она окончила институт, встретила будущего мужа. Родила Эллину, чуть раньше у Мерлин родилась твоя мама. Мы, с ней, кстати, начали переписываться примерно в то время, когда ты родилась, и вплоть до ее гибели. И мы долго думали, кому поведать нашу тайну... Пойдем со мной.       Эстер, держась за стол, встала. Тара последовала за мисс Гольденберг. Старушка повела ее к той двери, которой в ее сне заканчивался темный коридор. Но за дверью оказалась обычная спальня.       Мисс Гольденберг подошла к огромному сундуку, стоящему в углу комнаты. Движения Эстер были по-старчески осторожными, медленными. Она повернулась к внучке, следящей за каждым движением женщины, и, держась за стену, продолжила:       — Этот сундук теперь твой по праву. Ты поймешь, почему, но много позже. Только сегодня не трогай его, начни завтра. А пока — спокойной ночи! — Эстер двинулась в сторону своей комнаты. — Располагайся, там твоя кровать, она расстелена.       — Спокойной ночи! — Тара обняла бабушку. Эстер этого не ожидала, но робко обняла внучку в ответ. От нее пахнуло чем-то родным, домашним и стариковским.       — Ну ладно, — мисс Гольденберг отстранилась и поспешила уйти. Тара осталась в тихой комнате одна. Был девятый час, из-за двери слышалось тиканье напольных часов. За рассказами Эстер девушка не успела сообщить мужу, что благополучно долетела, и тотчас же решила позвонить домой. Она набрала номер Марка и ждала ответа. Наконец, после долгих гудков, прозвучало его «Алло?»       — Привет, милый. Я не помешала? — спросила Тара.       — Да не, не очень, — на фоне голоса Марка шипела вода и визжала Агнесс. — Как ты долетела?       — Нормально, — коротко произнесла девушка. — Я так поняла, девочки еще не спят. Дай им трубочку.       — Сейчас, — ответил Марк, и через полминуты матери ответила Джим.       — Привет, мое солнышко! — настроение миссис Левив приподнялось. — Со мной все хорошо, я уже на месте и скоро лягу спать. И советую вам поступить так же!       — Хорошо, — сказала Джим. — Я скучаю!       — И я по тебе, милая, — Таре показалось, что она сейчас заплачет. — Ложись спать, пусть тебе приснятся розовые плюшевые зайчики. Послезавтра позвоню по видеосвязи. Целую. Дай Агнесс.       Агнесс была уже сонной, поэтому разговор длился недолго. Затем Тара дала несколько инструкций Марку и только потом положила трубку.       До десяти вечера Тара раскладывала вещи и внезапно поняла, что страшно устала, и легла. Но сон что-то не приходил, девушка ворочалась, диван скрипел. Она долго не могла понять, что же мешает уснуть, пока внезапно не осознала, что ее мысли занимают две вещи: дети и тот сундук. МакКартни поднялась с постели и, включив свет, приблизилась к незатейливому кожаному сундуку. Эстер настоятельно рекомендовала не открывать его сегодня, ведь она знает, что говорит. Тара попыталась поднять крышку, но она не поддавалась. Девушку осенило: нужен ключ. Любопытство пересилило усталость, и Тара начала его искать. Взгляд сначала изучил всю комнату, потом внимание привлек посудный шкаф, и искомое — ключ с потертой позолотой — лежало там на верхней полке. Тара осторожно вставила ключ в скважину — подошел! Девушка подняла крышку — поддалась!       В воздух поднялись клубы мелкой серой пыли, и Тара, неожиданно для себя, вдохнула ее. Организм ответил, и девушка начала раз за разом чихать, надеясь, что у Эстер не очень чуткий сон. Успокоившись, Тара посмотрела на содержимое сундука. Внутри почти хаотично лежали стопки разных бумаг и фотокарточек. Прямо по центру лежала книга в бархатной обложке с железными углами. Тара осторожно подняла ее, чихнула в последний раз и пошла к письменному столу.       Включив настольную лампу, Тара положила на стол книгу и открыла первую страницу.