Сумасшедший художник

POV Hangeng Жизнь идет, жизнь течет. Ночь сменяется днем, осень – зимой, год – следующим годом. И так уже двадцать пять лет. Двадцать пять лет однообразности, настолько опостылевшей, что хочется завыть на луну, как это делают волки. Двадцать пять лет серого цвета без единого яркого пятна на горизонте. На двадцать шестом году в черно-белой картине моей жизни появилась разноцветная клякса. Словно художник случайно пролил на свой холст несколько баночек краски. Любопытно, что ты тоже художник, только вот немного сумасшедший. Я до сих пор помню твое лицо в день нашей первой встречи. Громадные глаза устремлены вдаль, губы растянуты в задумчивой полуулыбке. Длинные пальцы сжимают карандаш и альбом. На листе легкими движениями грифеля набросаны человеческие фигуры, без лиц. Я останавливаюсь, подхожу поближе и опускаюсь рядом на скамейку. Ты словно просыпаешься и недоуменно глядишь на меня своим немного сумасшедшим взглядом. Я спрашиваю, почему нет лиц на твоем наброске. Ты, немного помолчав, послушно отвечаешь. И я понимаю, что ты не такой как все. Ты говоришь, что люди недостойны того, чтобы иметь лица. Они лживы, двулики. Они предают так легко, будто машут кистью. Я возражаю. Но мне просто интересно, что ты еще скажешь, ведь ты не закончил. Я же вижу это по твоим глазам. И ты говоришь. И на этот раз говоришь действительно много. О том, что Бог ошибся, создав многих людей на этой Земле, о том, что лишь десятки из миллиардов достойны иметь лица на твоем рисунке. Я понимаю твой намек. Ты, конечно же, достоин. Я собираюсь уже уйти и просто сохранить о тебе воспоминания, но ты останавливаешь меня одним лишь взглядом. Ты разглядываешь меня несколько минут, прежде чем говоришь, что и я достоин иметь лицо. Я киваю, настороженно. Потому что ты выглядишь просто сумасшедшим. А потом ты добавляешь, что хочешь написать мой портрет. Я не знаю, как реагировать, ибо понимаю, что у меня нет иного решения, кроме как согласиться. Иначе ты меня убьешь. Клянусь, именно это читается в твоих громадных глазах, в твоих поджатых губах и сведенных на переносице бровях. И я соглашаюсь. Наутро я прихожу к тебе в студию. Ты встречаешь меня широкой, неповторимой улыбкой, от которой сразу становиться легче. До сих пор она буквально сносит камни у меня с души. Ты позволяешь мне выпить чашку кофе, а потом хватаешь альбом, карандаш и приказываешь позировать. Я теряюсь. А ты тотчас же начинаешь молниеносно водить по бумаге, дабы это мое выражение лица навсегда застыло. Я спрашиваю, что же мне все-таки делать. Ты говоришь, что я волен делать, что хочу, и не обращать на тебя внимание. Сначала не замечать тебя было тяжело. Ты всюду ходишь за мной, не отрывая взгляда от альбома. Впечатление, будто у тебя на лбу есть глаза. Причем такие же сумасшедшие. Я пью кофе, я читаю журналы, раскинувшись на подушках, я играю на приставке, лежа на полу, я старательно позирую. А ты все это рисуешь, прожигая бумагу взглядом. Ты точно сумасшедший. Сумасшедший художник. Мы прерываемся лишь в пять вечера, когда тебе надоедает постоянное урчание наших желудков. Ты раздраженно отбрасываешь альбом, несешься на кухню и гремишь там посудой. Вскоре мы сидим за столом и ужинаем. Молча. И за день не было сказано практически ни слова. Только команды отойти к окну или перелечь немного влево. Я наконец решаюсь спросить, почему ты выбрал именно меня, незнакомого тебе человека. А ты невозмутимо отвечаешь, что видишь во мне свою судьбу. Я не понимаю, что это значит. Совсем не понимаю. Мы продолжаем до одиннадцати вечера. Когда я, полусонный, уставший, собираюсь идти домой, ты начинаешь ворчать и стелешь мне постель. Я, не в силах возражать, послушно остаюсь у тебя дома. Утром я впервые увидел на твоем лице такое выражение. Смесь удивления, счастья, нежности и мягкости. И все это в сочетании с твоей красотой. Я могу сослаться на недавнее пробуждение, на бессонную ночь. Да на все, что угодно. Но ты будишь во мне какое-то чувство. Непонятное. А потом ты замечаешь меня. И твое лицо вмиг становиться безразличным ко всему, что происходит в этом мире. Ты говоришь, что отбираешь наброски. И показываешь мне лист, что только что держал в руках. Там я, спящий на диване. Мое лицо освещают солнечные лучи. А в воздухе прыгают мелкие пылинки. Ты даже это нарисовал. Но... когда ты успел сделать этот набросок? Мне становится слишком странно. Но я не могу описать свое состояние, оно слишком неустойчиво, непонятно. Ты, игнорируя мою реакцию, говоришь, что будешь рисовать это. И я должен вернуться обратно в постель и лежать так до темноты, до того времени, когда все пылинки в комнате станут невидимы. Но я ничего не говорю. Лишь пью кофе и послушно иду обратно спать... Ты пишешь уже три недели. Уже три недели я не встаю с расстеленного дивана. А жизнь все идет, жизнь все течет. И в серой картине моих лет яркая клякса становится все ярче и ярче. Я начинаю привязываться к тебе. Привязываться к твоему сумасшествию, дикому смеху и бешеной перемене настроений. Я начинаю привыкать к тебе. Привыкать убирать за тобой краски и кисти, готовить тебе еду и подолгу слушать твои глупые рассказы. Если сначала ты казался слишком напряженным, то сейчас ты кажешься слишком свободным. Ты таскаешь меня гулять, выливаешь в меня литры пива и дотаскиваешь на себе до уже ставшего моим дивана. А потом рисуешь, как только встает солнце. Я всегда знал, что ты ничего не делаешь просто так. И ты никогда не показывал мне картину. Спустя месяц я переезжаю к тебе. Но я все так же не могу разобраться в том, что происходит. Я слишком привык к тебе, слишком привязался. Мне одиноко у себя в квартире, мне неудобно на своей кровати. Для меня существует лишь твоя студия и твой диван. Ты буквально пририсовал меня к себе. Сумасшедший художник. А через две недели я просыпаюсь и вижу себя. Спящего. И пылинки, кружащиеся в воздухе. Это жутковато, но любопытно. Я разглядываю штрихи, которые были сделаны твоей рукой, разглядываю мазки, разглядываю твою подпись в правом нижнем углу. И восхищаюсь, тихо восхищаюсь. А потом приходишь ты. С чашкой кофе. Я, улыбаясь, говорю, что это я должен приносить тебе какао в постель. Как ни странно, ты не спрашиваешь, нравится ли мне твоя работа. Ты просто садишься ко мне на диван и смотришь мне в глаза. И от этого в душе все переворачивается. Ты страшно похож на девчонку – у тебя мягкие черты лица, громадные глаза и совсем не мужские губы. И мне тебя хочется. Ты забываешь, что до сих пор держишь в руках чашку. Кофе разливается по одеялу, прожигает кожу, но мне уже все равно. Потому что твои губы на моих. И когда я отвечаю тебе, ты стонешь, хрипло, по-мужски. Я чувствую привкус кофе, твои пальцы на своей талии и ничего не могу с собой поделать. Просто не могу. Потому что я тоже этого хочу. Я притягиваю тебя еще ближе, уверенно и резко. И когда мы прикасаемся друг к другу, впервые за этот месяц, у нас обоих срывает крышу... Я лежу и задумчиво смотрю на коричневое пятно. Говорю, что не отстирается. Ты с широкой, счастливой улыбкой отмахиваешься. Вот таким я хочу тебя видеть всегда. Беззаботным. Веселым. Немного сумасшедшим. А жизнь все идет, а жизнь все течет. Двадцать пять моих серых лет заперты в подвале, на замок. И вряд ли я их еще когда-нибудь увижу. Впервые я позволяю тебе быть главным. И понимаю, наконец, что мое будущее теперь – это одна яркая клякса на все полотно в золотистой рамке. И что ты полностью принадлежишь мне, мой сумасшедший художник. КОНЕЦ