Неизведанные земли

...Кто всем сердцем и душою существо обрёл родное, не найдёт, увы, в новых радостях покоя вместо отнятых судьбою — те уже мертвы... Каролина фон Гюндероде "Die Eine Klage / Жалоба"

Неподвижная призрачная фигура Омеги застыла, облокотившись о перила балкона, под тяжелыми тучами, вдыхая густой, предгрозовой воздух. Вдалеке еще виднелась красная полоска заходящего солнца и чистое небо, вот только над замком и всей восточной частью Парижа нависла будто кара за неоправданные надежды на человечество. Луи смотрел перед собой пустым взглядом, понимая, что ночь эта была, как и все его прошлое, одинокой, полной грез и страхов, что глупо было возвращаться, надеясь на теплый прием, который превратился в перемывание костей не только собравшихся, но и Принца, Королевы Испании, обсуждение того, каким образом он оказался вне этой жаркой страны и как теперь Гарри собирается воспитывать сына при молодой-то жене, которая, вероятно, будет настаивать на общем ребенке. Луи неосознанно положил ладонь на плоский живот, чуть оглаживая его, думая о том, как прекрасно было бы иметь желанного обоими родителями ребенка, созданного и взращенного в любви и тепле, как это невероятно — чувствовать себя нужным, любимым, окутанным заботой и лаской, огражденным от слухов и клейма “любовник”. Всю свою сознательную жизнь он мечтал о чем-то, чего, вероятно, не существовало: чистых отношениях, в которых не было бы места лжи и предательству — вот только не был он создан для этого, как и для большой семьи с детьми от мало до велика, семейных встреч по субботам и сексом по четвергам. Он знал, что Андре сейчас проводит время с Авелин и Марселлой, что женщина прониклась к нему трепетным отношением еще до его рождения, теперь же хотела узнать как можно лучше — Луи не ревновал, давно отпустив от себя сына, желая ему свободы от каких-либо привязанностей. Вот только он, открытый и восторженный, тянулся, казалось, ко всем, легко впустил в свою жизнь отца, начав с первого вечера расспрашивать о нем столько, сколько Луи и не знал, теперь же крутился вокруг новых знакомых, поборов смущение от неважного владения языком, он говорил с Авелин, играл с Марселлой, рассказывал обо всех своих приключениях в других странах. Омега глубоко вдохнул, предчувствуя скорое начало дождя, размышляя о том, каким он видел себя через пять, десять лет, и видел ли вообще, кто будет рядом с ним, изменится ли круг друзей, коих он встречал в лучшем случае раз в год. Его поглощало отчаяние неоправданности ожиданий и ответной реакции, двоякое чувство по отношению к Лиаму, который до сих пор казался эталоном Альфы, мужественности, добропорядочности, теперь своим поведением заставлял сердце обливаться кровью, грудь сжиматься в тисках неверия и шока. Невозможность побороть первую влюбленность злила его, вынуждала с грустью опускать руки и принимать глупое чувство как данность, как то, что будет идти с ним до самой смерти вопреки всему. Перед замком показалась карета, что скоро приближалась, будто решив опередить стихию. Черная тройка лошадей резво скакала по мощеному подъезду, отчеканивая каждую секунду до развержения небес, преследуемая шлейфом из дождя, что постепенно падал, следуя по пятам. Луи наблюдал за картиной, как из еще не остановившейся повозки вылетела девушка, спрятанная в персикового цвета плащ, и кинулась ко входу, где встречал ее хозяин, Гарри Стайлс, протягивая руки, что крепко сомкнулись на тонкой талии. Луи ухмыльнулся, приходя в себя будто от пощечины, и вернулся в комнату, твердо решив непременно спуститься к ужину. *** Месье де ля Фер был мужчиной в почтенном возрасте с хорошим, стабильным доходом, что медленно, но верно привел его и его семейство к состоятельной жизни, когда ни один не отказывал себе ни в чем, наслаждаясь благами, будь то роскошное поместье с огромным количеством прислуги или же свободное передвижение по Европе в поисках приключений и красоты. Он был из тех сохранившихся представителей прошлого, легко поддающихся новым веяниям, с той же легкостью угасающих, возвращаясь к сложившемуся укладу в тихом Провансе, оставляя апартаменты в Париже, где жизнь бурлила и не оставляла возможности отказаться от вовлечения в приемы и сплетни, споры о политике и азартные игры. По своей сущности Месье, добродушный и влюбчивый, восхищался тому, что противоречило его предпочтениям, будто желавший быть выдернутым из своего прошлого, в котором бесповоротно застрял, однако других за собой не тянул, кротко улыбался, воспринимая шутки в свою сторону как что-то естественное и не касающееся его. Он сидел во главе стола, ощущая себя вполне комфортно, не думая о том, что место это по праву принадлежит хозяину дома, с улыбкой наблюдая, как его единственная дочь краснела от внимания к себе, периодически поправляя длинные волны жемчужного цвета волос, изящно сутулила плечи и бросала любопытные взгляды на Гарри, явно наслаждаясь его соседством и своим положением при нем. Сам Альфа был хмурым, сверля глазами пустое кресло напротив возле сына, который уже с аппетитом доедал основное блюдо, довольно болтая ногами под стулом и качая головой, позабыв об остальных, однако действовал он аккуратно, не уронив ни крошки, не запачкав манжеты кипенно-белой рубашки. Марселла, в отличие от мальчика, отказывалась от того, что подавали всем, привередничала и оказалась отослана наверх с няней под обреченно-извиняющийся взгляд матери. Лиам же взял беседу на себя, с удовольствием ведя светские пустые разговоры, делая глотки из бокала с вином чаще, чем еда попадала в его рот, найдя в Месье де ля Фер приятного собеседника еще в день знакомства много лет назад, сейчас наслаждаясь его обществом и острым умом, которым тот не кичился, спокойно поддерживая разговор, не переходя на личности и бурные обсуждения чего-либо. Тихий нерешительный голосок периодически доносился до слуха Гарри, выдергивая его из неутешительных мыслей, в которых он видел то Луи, утопающего в слезах и истерике, то безразличие в свою сторону, громкий, откровенный смех и последующее одиночество, которое не могло скрасить, казалось, ничто. Однако Адель в свои шестнадцать хорошо чувствовала его, не приставая с расспросами, благодаря за время, уделенное ей, и те подарки, что пришли утром с курьером. — Ох, Луи’! — Месье де ля Фер встал из-за стола и бросился ко входу в залу, протягивая вперед руки, под звуки разразившего небо грома встречая вошедшего Омегу. В свете метнувшей молнии Гарри успел увидеть холодного, грациозного, застывшего в проеме, будто статуя искусного скульптора, высеченного из чистого мрамора Луи в глухом платье сапфирового цвета с едва заметным узором мертвых черных роз, которое не позволяло увидеть ничего, кроме кистей и шеи. Лицо же прикрывала темная вуаль, заколотая в волосах с помощью пера, что оттеняло сверкнувшие во тьме безразличные глаза. Свет погас. И поначалу Месье Стайлс решил, что он просто ослеп от картинности, благодаря Бога, что последним, что он увидел, оказалось его самое прекрасное создание, однако всполошившиеся слуги вбежали с зажженными свечами в серебряных подсвечниках, ставя их на стол, комоды, зажигая бра, возвращая присутствующим возможность видеть. Гарри сжал кулаки, видя, как Месье де ля Фер просит Авелин занять свободное место, сажая на ее возле себя Луи, все время держа его за руку и улыбаясь от уха до уха, будто умалишенный постоянно повторяя “Я читал все ваши стихи!” — Простите, — Луи остановил поток восхищений в свою сторону, жестом отказываясь от горячих блюд, коротко сказав, что будет только вино и десерт, и обратился к сыну. — Андре, — мальчик знал этот тон, когда родитель не был недоволен им, но находился в весьма не добром расположении духа, — Вам пора наверх. — Да, папа, — он вышел из-за стола, тихо поблагодарив за ужин и пожелав всем спокойной ночи, отправился в детскую комнату, где его ждала Марселла для игр до поздней ночи, пока взрослые заняты собой и друг другом. — Луи’, — Авелин легко коснулась неизвестной ей ткани явно дорогого, на вид простого, однако изысканного платья, с удивлением ощупывая его. — Откуда у Вас это? Я до сих пор не видела ничего подобного во Франции. — Милая, — Омега обвел кончиком указательного пальца, на котором блеснуло изящное колечко с камнями кашмирского сапфира, край бокала, что наполненный издал приятный поющий звук, — От Короля Испании, разумеется. Буквально на днях, — он припал губами к хрусталю, на долю секунды зацепившись взглядом за свирепый взгляд напротив, игнорируя его, делая глоток янтарной жидкости. — Вы знакомы. — Да-да, я помню, — стушевалась Авелин и принялась за блюдо, без особого аппетита медленно нарезая бифштекс. — Луи’, я же могу обращаться к Вам… — Месье де ля Фер продолжил после одобрительной улыбки. — Я читал все Ваши опубликованные произведения, невольно заучил каждую строчку стихотворений, и я прошу, дайте надежду на то, что это не конец, что Вы пишете! — Ох, дорогой Фредерик, я же могу Вас так называть, — Омега подмигнул мужчине, — я пишу, и более того, скоро состоится публикация сборника рассказов о моих путешествиях. И… это большой секрет, но Вам я скажу, — он понизил голос до шепота и приблизился к Месье, придерживая его за предплечье, — Я принялся за мемуары. — Я тут на днях прочел выдержку из работы Маркса “Гражданская война во Франции”, — с недовольно сведенными бровями к переносице с нескрываемым снисхождением перевел тему Лиам, закуривая сигару. — Он решил, что люди боролись с буржуазией, что мы теперь стремимся к пролетарской власти, — он наигранно засмеялся, ища глазами поддержку разговора среди мужчин. — Снова Вы о войне, — Луи небрежно повел кистью, облокотившись на стол на место пустое от тарелок, выгибаясь в пояснице и вдыхая аромат вина, бокалом которого водил в воздухе. — Стоило мне покинуть Париж, как эти невыносимые толки возобновились, а о красоте ни слова. И кому досталось звание первого Омеги столицы? Это о Вас говорят подобным образом? — он обратился к Адель, которая до сих пор сжимала руку Гарри, не оправившись от грома и отсутствия света, что очень напугало ее. — Да, — ответила девушка, едва улыбаясь, краснея от привлеченного к ней внимания, складывая руки на юбке, не чувствуя поддержки ни от восхищенного встречей отца, ни от хмурого Гарри, который тоже курил, чередуя затяжки с глотками виски. — Мило, — Луи повел бровями и отвернулся к Лиаму, — и все же, сколько можно мусолить политику? Не тошно ли? — Не тошно, Луи’, и если Вы не понимаете важность или… — Лиам, я понимаю всю важность политики и сам с вниманием слежу за политической жизнью мира, но не кажется ли Вам, уважаемый, что наши кулуарные разговоры о Марксе и власти пролетариев являются чем-то бесконечно пошлым? — спросил Луи, подведя брови вверх и ожидая ответа. — Почему же пошлым? — оробел Лиам, но виду не подал. — Потому что собралась некая компания людей, из которых только один — настоящий политик, я имею в виду Вас, Месье Стайлс, и только два человека, которые имеют реальную власть, то есть Месье Стайлс и Месье де ля Фер, так как, какие бы разговоры о политике и власти пролетариев мы не вели, а по-настоящему все находится в руках магнатов, а мы с Вами, Лиам, меньше всего принадлежим к этому сословию, — ответил Луи с легкой улыбкой и отпил немного вина. — Так не лучше ли обсудить искусство, “поговорить за жизнь”, как очаровательно выражаются пролетарии, о которых мы, позволю себе сказать, имеем только образное, туманное представление. — Я согласен с Луи’, — обрадовался Месье де ля Фер. — Куда ни попадешь, всюду политика! Все говорят о политике, о Марксе, потому что это модно, но я, честно сказать, куда с большим удовольствием читал стихи Луи’ или даже какую-то беллетристику, хотя не уверен, что ставить имя Месье Томлинсона и “беллетристов” в одном предложении уместно. — Не обессудьте, Фредерик! Я читал все публикации Маркса с огромным удовольствием, некоторые его мысли весьма интересны и не настолько нелепы, как их принято считать. Другой вопрос, что он не совсем последователен. Живя на содержании Энгельса, он позволяет себе говорить что-то о пагубной власти магнатов, хотя Энгельс, как известно, является едва ли не рабовладельцем, не то что магнатом! — сказал Луи. — Непоследовательность — это то, что я терпеть не могу в людях. Это лишь показывает дурной вкус. Если человек говорит одно, поступает не так, как говорит, а что он думает — это кардинальное отличие от первого и второго, то в таком человеке я могу видеть только посмешище. Гарри больно кольнули эти слова, так как и сам он знал, что не совсем последователен, находясь сейчас под руку с Адель, хотя в душе хотел бы стоять рядом с Луи, а на самом деле лишь только и говорил о том, что ценит в Омегах независимость и незаурядность, чему Адель была полной противоположностью. Но Гарри лишь запил эту шпильку очередным глотком виски. — Но мы опять о политике! — со смехом сказал Луи. — Сам был против и сам завел эту тему. Правда же, мы все бываем непоследовательными? Месье Стайлс, мы с Вами успели немного обмолвиться о современных поэтах, давайте продолжим эту тему! По-моему, в кругу людей образованных и начитанных можно было бы поговорить подробней. — Да, Месье Томлинсон, мы обсуждали Рембо и компанию. И, насколько мне помнится, у нас возник спор о том, что Рембо еще не совсем дорос в стилистическом плане, — сказал Гарри, думая о том, что сейчас бы ему меньше всего хотелось обсуждать Рембо, а больше всего — остаться с Луи наедине. — Я согласна с Гарри, его стихи словно хотят эпатировать публику, — вступила в разговор Адель, которая не то чтобы внимательно читала Рембо, но некоторые мысли по этому поводу у нее были. — Я совершенно не согласен с вами обоими, он дорос и в стилистическом, и в тематическом плане, если не перерос. Его стихи — это не попытка эпатировать, его слог — сложен, но прекрасен. Мне выпала прекрасная возможность переводить “Пьяный корабль” на испанский, и, уж поверьте, я вчитывался в каждое слово, чтобы передать с максимальной точностью всю гамму, всю симфонию его стиха. “…я видел снежный свет ночей зеленооких, лобзанья долгие медлительных морей, и ваш круговорот, неслыханные соки, и твой цветной огонь, о фосфор-чародей!” Послушайте, какой оборот здесь набирают звуки, как дивно они сливаются воедино, словно мы попали в море, по которому странствует корабль. Что и говорить о теме! Неужели никто из нас не чувствовал себя брошенным всеми пьяным кораблем, который скитается по прекрасным морям, видит то, чего не доводилось видеть никому, но все это чужое, холодное, хочется к родной гавани, к родным мелким водам, но вместо этого тебя все носит и носит по бесконечным просторам, по неизведанным землям! Если никто из вас не чувствовал такого? Если нет, то я искренне завидую, — Луи снова пригубил вина, а в груди Гарри от его слов повеяло холодом. Ведь это он заставил Луи скитаться по бескрайним морям, по неизведанным землям в поисках той родной гавани. И он гордился тем, что этот хрупкий Омега так гордо нес на плечах весь этот прекрасный мир! — После такой исчерпывающей, пусть короткой, рецензии Луи’ мне захотелось перечитать эту поэму, — серьезно сказал мсье де ля Фер. — После такой исчерпывающей, пусть короткой, рецензии Луи’ мне захотелось прочитать эту поэму, — пошутил Лиам, и все засмеялись тому, как непринужденно показывает он свою неосведомленность в современной культуре. — Да, но это если говорить о “Пьяном корабле”, а другие его стихи жестоки и местами отвратительны, — сказала Адель. — И что же жестокого и отвратительного в том, чтобы давить блох? — спросил Луи, подразумевая стихотворение Рембо. — Это потому, — ответил Гарри, — что Вы их никогда не давили. — Много же Вы обо мне знаете, Гарри, — улыбнулся Луи. — Каждый день давлю. Этот стих не стоит воспринимать как констатацию некой действительности (во всяком случае, не полностью), но как метафора. Дорогая Адель, со дня Вашего замужества, я обещаю, Вас ждет прекрасная перспектива ежедневно давить блох, блох тоски, блох боли, блох отвращения. И, поверьте мне на слово, эти блохи гораздо более отвратительны, чем настоящие. Хотя Месье Стайлс прав, настоящих я никогда не видел, так что не совсем объективен, — немного разбавил тучную атмосферу Луи своими последними словами. — Луи’, — посмеялся Месье де ля Фер, — Вы портите подрастающее поколении! Моя дочь, наслушавшись Вас, уйдет в монастырь или, чего хуже, в движение за права Омег. — Ничего плохого ни в первом, ни во втором варианте не вижу, — ответил Луи с легкой улыбкой. — Будьте спокойны, отец, не уйду никуда, — промолвила Адель, нежно сжимая руку Гарри. — У нас с Месье Томлинсоном слишком разные взгляды на жизнь. — Царствие земное принадлежит Вам, Мадемуазель, царствие земное принадлежит Вам, — пожал плечами Луи, не настаивая на своей правоте. — Это из “Меланхолического вальса”? – спросил Месье де ля Фер, и разговор полился в прежнем русле. *** Дождь все усиливался, ухудшая видимость, очищая воздух — гости, которые прибыли сегодня в разное время, легко поддались уговорам остаться на ночь, разместившись в свободных комнатах, коих в замке было сполна. И будто жизнь замерла в этом доме, казалось, полном приведений прошлого, отрезанном от внешнего мира плотной пеленой воды, что смешалась с ароматом роз и вишни, которые медленно умирали под крупными каплями. Луи бродил по коридорам, отдыхая от своих мыслей, пытаясь избавиться от них проверенным способом, вкушая виноградный напиток и чтением книг, со вторым пришлось сложнее, потому как библиотека оказалась занята Лиамом, которого через тонкую щель приоткрытой двери увидел Омега. Луи пошел дальше, освещая себе дорогу остатками свечи, что таяла в ручном подсвечнике. Его не интересовала прогулка Гарри и Адель наедине на скрытой плющом веранде, куда Месье де ля Фер отпустил их с весьма благодушной улыбкой, чуть строже сказав о времени возвращения, ожидая, что именно сегодня предложение руки и сердца вступит во всю силу. Не волновала и Авелин, которая своими снисходительными, сочувствующими взглядами только раздражала, будто Луи было дело до того, с кем хозяин дома проводит время и делит постель, с кем проведет остаток жизни и не умрет ли в одиночестве. Луи фыркнул, делая еще один глоток вина, удивляясь людям, которые чувствовали вину за всех окружающих, извиняясь за них будто за себя, испытывая неловкость за чужие поступки, что их не касались никаким образом. Так он дошел до комнаты, когда-то отведенной для его занятий балетом с Ирэн, с милой Ирэн, которая попала под влияние Гарри не меньше остальных Омег, вот только вырвалась, оставаясь не победителем, не побежденным, будто заключила сделку с Месье, доставляя удовольствие, получая его в равной степени, что, разумеется, восхищало Луи. Он вошел внутрь, слегка улыбаясь сохранившейся обстановке и фонографу, который стоял все на том же месте, своему отражению в восстановленных зеркалах, от вида которых неприятные мурашки пробежались по позвоночнику. Свеча была оставлена возле инструмента, что поддался давлению на ручку и заиграл знакомую мелодию, которая болью отозвалась глубоко в сердце. Подушечки пальцев не спеша скользили по поручням станков, туфельки оказались скинуты где-то на середине пути у стены, давая ножкам возможность встать на носочки и ступать невесомо, поддаваясь музыке и внутреннему порыву, что поднимал руки в экзерсисе, неосознанно вспоминая уроки Ирэн и ее улыбку. Он выполнял адажио в центре зала, прочувствовал позы, гармонию своего тела и плавность переходов от движения к движению. Луи не исполнял прыжки, ограничиваясь фондю, не полным плие и порт де бра, сменяя основные позиции с участием поворотов и наклонов головы, как всегда увлекаясь и покидая реальность. Он не вздрогнул, не открыл глаза, когда чужие крупные ладони обхватили его талию и чуть приподняли в воздухе, кружа, прижимая к холодному телу, что пахло дождем и цветами вишни. Гарри, как и много лет назад, появился словно призрак своего замка, окутывал присутствием, однако больше не вызывал того трепета и страха от незнания его последующих действий — Луи казалось, что он изучил мужчину вдоль и поперек, что не мешало ему наслаждаться его присутствием и неприсутствием одинаково, до сих пор не понимая себя ни в одном из этих положений. — Прелесть, — Альфа заговорил тихо, ведя в танце, шепча на ухо. — Я Вам не прелесть, Месье, — Луи сделал несколько мелких шагов вперед, остановленный за руку, закрученный в повороте, после притянутый к мужчине, прижатый к широкой груди, что вздымалась от глубокого дыхания. — Что Вы скажете на то, если узнаете, что я женюсь на Мадмуазель де ля Фер? — Что я искренне рад за Вас, — Омега впервые посмотрел в глаза Гарри, в которых тот не увидел и толики лжи. — А если я сделаю предложение Вам? — спустя минуту медленного танца мужчина все-таки озвучил вопрос, что горел на кончике языка. — Разумеется, что не рад за Вас, — рассмеялся Луи, заведя руки за шею Альфы, выгибаясь в спине, открывая шею из-под вуали, ощущая злость, что волнами исходила от Гарри, веселила его, заставляла все больше и больше пускаться в смех. Он ходил вокруг мужчины, касаясь его, оставаясь в танце и приподнятом расположении духа. — Не Вам решать, — Альфа остановил Луи, заведя его руки за спину, схватив за шею, поглаживая ее большим пальцем, будто угрожая, — что для меня лучше, прелесть. — Но скажите, зачем я Вам? Разве не с Адель Вы чувствуете себя желанным, окутанным спокойствием и уверенностью в будущем, и эта гордость за ее красоту и готовность подчиняться Вам? Скажите, Месье, зачем Вам я, когда есть та, которая сделает для Вас все? Которая отвечает всем вашим требованиям, вероятно, хороша в постели и умеет слушать, полюбила Вашего ребенка и Вас, Гарри, скажите мне. Альфа смотрел на спокойное лицо Луи, ища в нем ответы на тот вопрос, зная его, боясь ответа, который пришел сразу же, однако озвучить его он не мог, не желал обнажить свою душу перед этим, казалось, наплевавшим на него Омегой. — К тому же, зачем Вы мне? Когда в окружении моем достаточно достойных Альф, готовых положить к моим ногам свою жизнь, сердце и душу, — Луи, не чувствуя более хватки, вернулся к станку, смотря теперь на мужчину через зеркало, что когда-то оказалось разбитым. — Скажите мне, и тогда, только может быть, я отвечу Вам, что если Вы предложите мне выйти за Вас, то я подумаю. — Вы невыносимы, — сквозь зубы сказал Гарри, когда за спиной его раскрылись двери, ведущие в сад, под силой ветра, что всколыхнул тюль и своим порывом внес не только запах умирающих цветов и дождя, но и сами опавшие лепестки и крупные капли, шум стихии и сверкание молнии. — Вы… Ваши доводы глупы и безрассудны, у нас есть общий ребенок и интересы, мы могли бы… — Ох, все не то, — обреченно простонал Луи, останавливая нескладный поток слов движением руки. — Нет, Гарри. Не обманывайте ни себя, ни меня, оставьте! Освободитесь! Прекратите витать в этих романтических мечтах о том, что когда-то я стану соглашаться с каждым Вашим словом и действием, — его голос повышался с каждым словом из-за раздавшегося грома и набравшей силу мелодии. Он не реагировал на движение Альфы, который нервно поправлял волосы и шел к нему, ударял кулаком по зеркалу, разбивая его, оставляя свою кровь. Мужчина с силой развернул к себе Омегу, прожигая полным злости взглядом, будто желая уничтожить. Он молчал, не говоря то, что знал Луи, что ждал от него услышать, желая окончательно подчинить себе. — Давайте, заставьте меня снова, сделайте своим насильно, избавьте от выбора, — Луи обхватил лицо Альфы ладонями, нежно касаясь его кончиками пальцев, наблюдая, как тысячи эмоций одна за другой сменяются в усталых зеленых глазах. — Признайте… — Доброй ночи, Луи’, — Гарри в последний раз прижался лбом ко лбу Омеги, глубоко вдохнул любимый аромат, что давно смешался с его, а теперь и с грозой, и ушел в сад, не в силах более находиться в стенах, где за столь короткое время решилась судьба нескольких человек. *** Долгая мучительная ночь прошла в терзаниях. Адель не могла спать, не могла принять свою участь, уже готовая сказать заветное “согласна”, позволить себя поцеловать в скрытой от чужих глаз плющом веранде, вот только предложения не последовало, а сам Альфа был будто не с ней, витал в своих мыслях совсем далеко, закончив прогулку раньше на десяток минут, сославшись на дела, что нужно было завершить непременно сегодня. Она расстроилась, но не подала виду, как и никогда до этого, не затрагивая тему, почему в ее вазах стоят только красные розы, что совсем не пахли и казались искусственными, подаренными без души и чувств. Девушка почти не ела и только отпивала морковного сока, смешанного со сливками, грустно поглядывая то на нервные движения Гарри, который беспрестанно курил, чередуя затяжки с глотками черного кофе, то на отца, который молча пережевывал содержимое тарелки, не разочарованный, не довольный, принимая все как данность. Пейны к завтраку не спустились, вероятно, занятые друг другом, а вот дети уже отправились на улицу под присмотром нянечек, готовые обмазаться в грязи с ног до головы, счастливые и веселые. Тишину в столовой нарушил быстрый топот босых ног, что доносился из большого зала, соединяющего коридор и эту комнату, заставляя всех напрячься еще больше, предвкушая дальнейшее развитие событий. В дверях застыл Луи в пеньюаре со вздымающейся грудью и распахнутыми глазами, в которых плескались удивление и счастье. Он замер, прижимая к себе букет черных роз, среди которых виднелись цветы вишни, что немного осыпались, будучи крайне нежными и чувствительными. Адель точно вторила Луи, оцепенев от событий, наблюдая, как Гарри вышел из-за стола, медленно подошел к Омеге и обнял его, что-то шепча на ухо, отчего тот тихо всхлипнул и кивнул, роняя букет на пол, что рассыпался, будто символ пустоты, печали и бесконечной любви, пронесенной через годы.