Совместимость

Мысли, быстрые, как вспуганные выстрелом зверьки, носились кругами в голове, стремясь найти выход, но никак не добиваясь желаемого. Сигарета медленно дотлевала, пальцы чувствовали приближающийся жар, но ни тушить её, ни хотя бы выбросить в чуть приоткрытое окно не было ни надобности, ни желания. Та маленькая доля мазохизма, живущая в каждом, заявляла свои права и требовала крови. То, что жизнь в целом дерьмо, подтвердил порыв ветра, распахнувший таки створку форточки и больно ударив ею по ноге, которую автор в поисках наиболее устойчивой позы для лежания на подоконнике, вытянул, уперев в стену. Дернув ею, автор с грохотом захлопнул створку обратно, и тут же выдал поток забористых ругательств сквозь зубы, которые до этого умудрился сдерживать — дотлевшая сигарета обожгла таки пальцы. Окурок полетел на пол, а автор, презрительно уперев в него взгляд, спустился спиной чуть ниже, так, чтобы целиком лежать в широком проеме. Мысли-зверьки разбежались, не оставив после себя, по сути, ничего. Белесая луна светила в окно подслеповатым глазом, делая вид, что следит за всем. Она медленно ползла по небу в одиночестве, не сбредая с проторенной дороги, но и не зная ничего кроме нее. Автор задумчиво смотрел на нее, углубившись в себя, ощупывая то, что осталось после метавшихся мыслей. Жажда. Лучше всего это слово охарактеризовывало его состояние, и он пару раз прокатил его на языке. Писать не хотелось. Точнее не так, хотелось результата, не хотелось процесса, идеи формировались в голове, но не находили выхода в слова. Рассеянно Автор потянулся за следующей сигаретой и, не обнаружив таковой ни в пачке, ни на стоявшем у окна столе, до которого можно было дотянуться рукой, раздраженно смял пустую упаковку и прицельным броском отправил ее с 12 этажа в ночь. На несколько мгновений удовлетворение от попадания в окно сгладила тянувшее раздражение, но оно вернулось до того, как Автор успел даже это осознать. Чужое появление ощутилось как дуновение ветра в спину. Музу Автор видеть не мог, но знал, что тот как обычно стоит у шкафа и тянет губы в раздражающей улыбке. Даже оборачиваться не стоило. — Услышал мое отчаяние и пришел поддержать? — голос хрипел то ли от выкуренных сигарет, то ли от долгого молчания. — Услышал. Пришел, — лаконично отозвались из-за шкафа. В голосе наносное слышалось сочувствие, но под ним слышалось «нахуя ты мне сдался?», и за это можно, да и нужно было, заехать по этой самодовольной роже кулаком, сбивая и ухмылочку, и спесь. А потом повозить за волосы по полу, слушая мольбы. — Так располагайся и можешь начинать выполнять свои прямые обязанности. — Прости, не могу, — развел руками Муза, пританцовывая подходя к расположившемуся на окне Автору. Тот зло скосил на него глаза, не меняя положения головы. Подойдя вплотную, Муза глянул на него сверху вниз, поджимая губы и осматривая его так, как осматривал бы биолог препарируемую лягушку, или чем там они промышляют. — Жалко выглядишь. — Да ладно. Муза плюхнулся на пол рядом с окном, откидывая голову так, чтобы вихрастая макушка почти касалась свешенной руки Автора. Это могло бы показаться знаком поддержки, но таковым не являлось. Автор с усмешкой повторил это себе, не чувствуя ни разочарования, ни радости. Данность. Как и все происходящее. — Ты знаешь, что я могу, и что ты должен. Давай покончим с этим. — Чтобы ты смог поскорее свалить? Ну уж нет, я специально задержу тебя подольше. Чтобы ты потом с легкой душой и чистой совестью мог жаловаться на доставшегося тебе нерадивого автора, который и писать не может. Видишь, как я о тебе забочусь? С пола раздалось шипение. — Когда-нибудь я забью на субординацию, и хорошенько тебе врежу. — Когда-нибудь я забью на последствия и ваши демократические департаменты, которые испортят мне жизнь гораздо сильнее, чем наши — тебе, и подпорчу твое холеное личико сломанным носом. — Вот только не строй из себя великомученика. — А кого строить? — Тебе не понравится мой ответ. Поэтому будь добр, передай словами, что от меня требуется. — Дай идею. Мысль. Что ты там еще по вашему кодексу должен? — У нас нет кодекса, — Автор как вживую увидел, что Муза поморщился. — По мере сил и возможностей помогать авторам. Только вот какие на тебя силы, если ты сам ничего не хочешь? Напомнить шутку про психолога*? Она идеально передает суть наших отношений. Автор хмыкнул и принялся отбивать ногой ритм вспомнившейся песни. Продолжать бессмысленный разговор он не видел смысла. По многочисленному предыдущему опыту он знал, что они друг друга не слышат и не поймут. — По сути, ты ведь не безнадежен, — задумчиво продолжил Муза, как будто не нуждался в ответе. — И мысли в голове вертятся наравне с тараканами, и людей понимаешь, только вот сформировать все во что-то дельное стимула нет. — Кради как художник*, ага. — Глаз у тебя наметан. — Только вот с процессом реализации проблемы. — Не без этого. — Вообще это твоя обязанность — мне мысли формировать помогать, — Автор повернул голову к Музе, уставившись в его затылок, надеясь, что тот почувствует взгляд. — Как мы уже выяснили, эта обязанность относительна. — Тогда нахрена ты вообще нужен? — уже не сдерживая раздражения рявкнул Автор. Этот вечный фарс надоедал. — Давать советы? — весело ответил Муза, но Автор уловил злость в его голосе. — Твои советы не дают мне ничего. Ни опыта, ни вдохновения. Как мне писать, если нет чувства, а? Муза повернул голову, так, что Автор видел профиль и блестящие белки глаз, и скривленные в презрительной усмешке губы. — Ты пишешь о том, как герои переживают смерти близких, расставания, предательства, осуществление мечтаний и все такое, но ты никогда, слышишь, никогда не чувствовал это сам. Сопереживал, да. Но ты не ощущал сорванного от крика голоса, ни разрывающего сердце отчаяния, ни момента преодоления себя. Что ты можешь говорить и на что жаловаться? Какое ты имеешь на это право? — голос Музы напирал, приобретая рычащие нотки. Он был зол, он давно был зол, но сдерживался. — А какое право ты имеешь мне говорить все это? Ты никогда не был мной и не чувствовал то, что я. Ты понятия не имеешь. Ни о чем. Твоя задача — давать идеи да советовать. Но ты и на то, и на другое забил, списав меня со счетов. Быть может, правильно, быть может, я и не достоин зваться автором и привносить что-то в давно прогнившую систему фанфикшена, где ценности уже давно приравнялись к идеалам четырнадцатилетних девочек, и ничего, кроме удовлетворения физиологических потребностей, большинство не волнует. — Какие речи. Тебе бы не фанфики писать, а на трибуне перед народом выступать. — А ты уже слился спор продолжать? От темы уходишь? — Слишком много гонору, — протянул Муза, издевательски играя гласными. — Мним себя достойней других и единственным, понимающим этот мир. Слов много, дела мало. Автор рванулся с окна, заваливаясь в бок и падая на пол рядом с Музой. Смотреть в расширившиеся от страха глаза, когда кулак впечатался в стену в считанных миллиметрах от головы Музы было верхом блаженства. И провести нежно по волосам, и прошептать еле слышно: — Я хотя бы стремлюсь к лучшему, а не к славе, как ты, друг мой, — с точно выверенной интонацией. Что Муза увидел на его лице, Автор так и не понял, но посмотрел он на него странно, как будто в первый раз. Или как будто увидел что-то новое. Муза протянул руки, вроде и не быстро, но Автор не успел отшатнуться, и дернул его на себя. Он врезался в чужую грудь, обтянутую футболкой, напротив глаз оказались ключицы и он, не удержавшись, впился в ним укусом, сжимая зубы, пока не почувствовал во рту кровь. Муза шипел сквозь зубы, но не отрывал Автора от себя, а только забрался руками под домашние растянутые штаны и сжал ягодицы. Для удобства Автор перекинул ногу через Музу и устроился на чужих бедрах, не скрывая своего желания и своих намерений. — А не жалко? — Жалко у пчелки, — на автомате ответил Автор, —, а пчелка — на елке. — Ебать как смешно. Автор расхохотался, толкаясь на проникшие в него пальцы и думая, что это действительно смешно. Возбуждение, как и боль от проникновения, маячило где-то на периферии. Они наспех избавились от нижней одежды, от верхней избавляться не было необходимости, и Автор, закусив губу, опустился на затвердевший член Музы. Наполненность тянула до боли, но ее было мало, еще слишком мало, поэтому он резко поднялся, проехавшись по полу коленками, и так же резко опустился, вызывая сдавленный стон у Музы и предательскую дрожь у своего тела. Он догадывался, хотя нет, ему даже не нужно было видеть себя со стороны, чтобы знать, что выглядит он совершенно по-блядски. Как в идеальных фиках с чётким распределением ролей, и от этого губы сами растягивались в улыбку, веселья в которой, правда, было ни на грамм. А потом губы кривились, когда Муза толкался особенно резко и приходилось усилием воли сдерживать стон. Как в гребаном идеальном, классическом фанфике, подобные которому Автор ненавидел всей душой, раздолбанной, разорвавшейся от собственного бессильного разочарования душой, и благодарил Бога, в которого никогда не верил, что идеальность его фанфика оборвется с последним толчком, когда его не обнимут, не отнесут в кровать и не признаются в любви. Это горько грело. В какой-то момент он позволил себе заглянуть Музе в глаза. Что он там надеялся найти: отражения собственного неясного чувства или же противоположного, страсти, похоти или негодования, он бы не ответил и под дулом пистолета, но пустота, которая плескалась в чужих зрачках, всколыхнуло собственное чувство жалости и презрения. Что значили их резкие движения и случайные, ненужные, по сути, прикосновения? Подхватив Автора под бедра, Муза толкнулся особенно глубоко, прижимаясь близко и открывая рот в беззвучном стоне, беззащитно откидывая голову и открывая шею. О том, как красиво бы текла кровь из глубокого пореза под челюстью, Автор старался не думать, не желая приписывать потом себе ко всему прочему склонность к некрофилии. Быстрыми, знакомыми движениями он довел себя до оргазма и скатился на пол, уходя от контакта. Они лежали, не соприкасаясь ничем. У Автора саднили содранные колени, а по бедру стекала, неприятно стягивая кожу, чужая сперма. Разговор был закончен, да, правда, раньше, намного раньше, когда Автор чуть не сорвался и не ударил Музу. Но им обоим был нужен этот секс, что-то кому-то доказать. Самим себе. Трезвость мышления постепенно возвращалась, и смешным казался тот момент слабости, и зверьки-мысли сменились скручивающимся в груди сильным клубком уверенности. Уверенности в чем, Автор не мог идентифицировать, но в том, что это была уверенность, даже ее абсолют, не сомневался. Она давала силы встать и, не оборачиваясь, направиться к выходу из комнаты. Конечно, она не проживет до утра. Она не сформируется в конкретный сюжет и не подберет слов, но она даст силы уйти из этой комнаты. Автор боялся, что однажды и этой силы не хватит на то, чтобы подняться. Его у самой двери нагнал тихий голос. — Музы подбираются Авторам по соответствиям характеристик. — По грехам нашим.