Butterfly

Тихо. Слишком тихо. Эта тишина убивает. Она обволакивает, поглощает, создает вокруг вакуум и давит, намереваясь превратить его в кровавое месиво. Он сжимает голову руками, надеется, что это уймет ужасную боль, но становится только хуже. Кажется, что еще минута, и он больше не сможет бороться с этим чувством. Он хочет кричать: набирает в легкие побольше воздуха, но вместо крика выскакивает сдавленный хрип. Вторая попытка, но результат остается прежним. Он срывается с места и бежит, бежит, бежит… Он хочет убежать, но, в конечном итоге, возвращается на то же место, откуда и начал. Пространство вокруг него сужается, и это не просто слова — стены надвигаются на него, приближая к неминуемой смерти.  Вот, сейчас, еще пару секунд и жизнь Стайлза Стилински оборвется. Как же это нелепо — умереть во сне. Во сне? Так это просто сон? Не может быть, все слишком реально. Он поднимает руки и с легким недоумением взирает на шестой палец. Во сне всегда шесть пальцев, он заметил. Даже как-то печально стало. Он был готов принять смерть, в надежде на то, что постоянные кошмары и боль, разрывающая тело на атомы, отступят. Но его разум играет с ним. Стены исчезают — он оказывается в светлой комнате, наполненной ласковыми лучами солнца. Кажется, боль тоже ушла, тело наполняет сладкая истома, предвкушение чего-то хорошего. Он слышит шорох за своей спиной. Поворачиваться страшно, но любопытство берет над ним верх. Он замирает. Мама… Она стоит перед ним, в легком летнем сарафане, ее волосы мягкими волнами ниспадают на хрупкие плечи, взгляд ласковый, совсем как в его детстве, когда он видел ее еще здоровой. Она улыбается ему, чуть склонив голову. Просто стоит и улыбается. А он чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. Он рыдает, как последний придурок, прикусив руку, мотая головой и не сводя с матери глаз. Он боится, что стоит ему хоть на мгновение отвернуться, как она исчезнет, растает в воздухе, вновь оставив его. Он хочет подойти к ней, протянуть руку и дотронуться до ее светлой кожи, мягких волос, обнять, и сказать, что скучает. Но стоит ему сделать один маленький шажок в сторону женщины, как комната меняется, наполняется темными тонами, превращается в промозглый тоннель. Улыбка сползает с лица матери. Ее черты расплываются, поглощенные взявшимся из неоткуда туманом. И снова эта ужасная тишина. Снова слишком тихо. Или нет? Нет… Тишину нарушило тихое хрипение, доносящее из плотного облака. Он не знал, сколько долгих минут или часов прошло, прежде чем из тумана стал проявляться темный силуэт, с каждым шагом приобретающий более четкие очертания. Тело сковало ледяным ужасом, а где-то на периферии остаточного сознания вопил внутренний голос. Он кричал, срываясь на истерические нотки: «Беги, прячься, проснись… ПРОСНИСЬ!». Но Стайлз не мог сдвинуться с места. Стайлзу было слишком страшно. Стайлз слишком хорошо знал того, кто приближался к нему, и Стайл знал — ему не убежать. Не убежать от самого себя. Ногицунэ является перед ним — точная копия самого Стайлза, разве что на бледном осунувшемся лице нет ни тени страха, наоборот, на сухих губах играла легкая, благосклонная улыбка. Он всегда на него так смотрит. Каждый раз, стоит Стилински заснуть, и все — встреча неизбежна. И как только его глаза смыкаются, а сознание прощается с реальностью, уходя в царство снов, он находит его и улыбается. Ногицунэ ни разу не заговорил, лишь наблюдал, играя со своим «хозяином». В первый раз был Скотт — он умирал, а Стайлз лишь стоял и смотрел, но хуже всего было то, что ему нравилось наблюдать за смертью друга, он улыбался, как сейчас улыбается темный дух. Во второй раз умирал отец, и на этот раз именно он — сын — убивал его, все с тем же наслаждением и легкой улыбкой. После того, как он проснулся в холодном поту, разум долго отказывался верить в то, что это был просто сон. Слишком яркими были эмоции, а сердце отбивало бешеный ритм. Друзья хоть и поинтересовались — не случилось ли чего? —, но особого внимания на его изможденный вид не обратили. А Стайлз и не настаивал. Ему не хотелось сваливать этот бред на других, не хотел, чтобы с ним сюсюкались. Однако после того, последнего, кошмара, он делал все, чтобы не уснуть. Он продержался чуть больше трех дней, но в конечном итоге организм взял свое. И вот он здесь — в ужасном темном тоннеле, стены которого покрытии чем-то склизким и вонючим. Он узнал это, сделав несколько шагов назад, пытаясь увеличить расстояние между собой и темным духом. — Ты боишься нас, Стайлз? Стилински вздрогнул. Он не был готов к тому, что лис начнет говорить. Он не был готов к тому, что ему придется говорить с САМИМ СОБОЙ. Он сжал кулаки и стиснул зубы. Его положение оставляет желать лучшего: когда ты перестаешь быть хозяином своего сознания, то твоя личность постепенно стирается. И он был близок к этой тонкой черте, переступив которую, уже не вернуть все по своим местам. Еще немного, и Ногицунэ поглотит его, овладеет не только подсознанием, но и телом, и тогда Стайлз Стилински исчезнет с лица этой бренной планеты. Но он не перестанет бороться. — Нет, — голос подводит, сорвавшись на высокие ноты. Темный дух усмехнулся, скривил его — Стайлза — губы и сделал небольшой шаг, заставляя смертного еще сильней вжаться в холодную ребристую поверхность стены. Звуки его шагов, чавкающих из-за грязной воды под ногами, эхом разносились по тоннелю, отзываясь болезненным гулом в голове Стилински. Отступать было некуда. Ногицуне медленно приближался и Стайлз стушевался. Он зажмурил глаза и осел на холодные мокрые камни. Нет. Стайлзу страшно. Стайлзу очень страшно. Он не сможет. Не сможет бороться. Это выше его сил. Он может только трусливо уткнуться лицом в колени и ждать, когда это все закончится. — Подними голову, посмотри на меня, — голос был непростительно близко. Стайлз отрицательно мотнул головой, — я сказал, подними голову, Стайлз, — мягкость в голосе духа пропала, он стал жестче, но ответ не изменился. — Смотри на меня! Крик разнесся по тоннелю, перетекая в рев животного. Стилински от испуга вскинул голову, истерически мотая ей, глотая слезы и давясь воздухом. Как только его глаза встретились с такими же темными, все превратилось в водоворот событий и самых ужасных воспоминаний. Сны и события из реальности смешались, скатываясь в один большой ком страха. Последней каплей было воспоминание о смерти матери, особенно четко прорезавшееся в общей кутерьме. Он подскочил на постели, громко крича, рыдая и вцепившись в мокрые от пота волосы. Это пробуждение еще ужасней, чем предыдущие. Он до сих пор чувствовал фантомное присутствие Ногицунэ, который будто тихо смеялся, прячась в темном углу. Отец, разбуженный его диким криком, ворвался в комнату наперевес с прикроватной лампой, готовый отразить любую атаку. Стайлз, не все еще не пришедший в себя, загнанно озирался вокруг. Он не сразу признал в силуэте, быстро приближающемся к его кровати, шерифа. Успокоиться ему удалось не скоро. И снова таблетки, литры кофе и ледяные струи воды. Снова борьба со сном. Снова бесцельные блуждания по комнате. Синяки под глазами придавали ему еще более болезненный вид. Друзья, обеспокоенные его здоровьем, участившимися приступами паники и агрессивными припадками, не выпускали Стилински из поля зрения, постоянно предлагали свою помощь и смотрели на него этими сочувствующими взглядами. Это выводило его из себя, вынуждало избегать встреч и разговоров. Время смешалось, превратившись в бесцветный водоворот, и Стайлз находится в самой гуще этого беспорядка. Стайлз медленно сходит с ума. Он чувствует это каждой клеточкой своей быстро разрушающейся души. Его жизнь — словно канализационный тоннель, в конце которого горит свет, а он, как мотылек, летит на него, чтобы, в конце-концов, умереть. Он знает — Лис ждет его. И он знает, что ждать духу осталось немного. Скоро организм не выдержит нагрузки, и он обязательно отдастся в лапы Морфея, или, правильней сказать, в лапы чудовищу. Эта встреча будет последней. Стайлз, уставший от этой мучительно болезненной борьбы, сдастся, а Ногицунэ, заранее знающий о своей победе, получит его тело. Все было предрешено заранее. Он знал, но продолжал делать жалкие попытки, пытаясь спастись. Он пытался, но проиграл. Самое время признать поражение и, наконец, обрести покой.