Робин и Светлячок

Она была… глотком свежего воздуха, лучиком света в кромешной темноте. Везде, где бы она ни появлялась, словно становилось теплее и светлее. Я ее так и называл… - Светлячок! Неужели тебе на улице ужасов не хватает? – с робкой улыбкой на усталом лице спросил детектив Блейк. Огромная клочкастая буро-черная шуба на полу зашевелилась, и из нее на четвереньках выползла миниатюрная светловолосая девушка. Она встала, отряхнула ладони и, откинув одну непослушную прядь волос с лица, сказала: - Ну, я просто разбирала на чердаке вещи. И вот, нашла, - она махнула рукой на шубу. – Правда, в ней я похожа на огромного ирландского волкодава? Блейк притянул девушку к себе и нежно поцеловал ее в лоб. - Ты в ней похожа на маленькую девочку, которая стащила шубу из бабушкиного гардероба. Она единственная называла меня Робином, а не Джоном. Говорила, что ей так нравится и так очень романтично. По мне – хоть бы утюгом она меня называла! Я так любил ее голос, что мне было порой не важно, о чем она говорит, лишь бы говорила и говорила… - Ох, Светлячок, - Блейк пораженно обводил комнату взглядом; он помнил, что утром все это выглядело более… буднично. Сейчас она была украшена блестящими в неровном свете почти десятка свечей разноцветными лентами, которые чуть заметно для глаза колебались, отбрасывая причудливые тени. На столе стояло огромное блюдо с аппетитно-пахнущей жареной курицей, маленькое металлическое ведерко с бутылкой шампанского, аккуратно лежали приборы. - Ты думал, я забуду про твой день рождения? – весело спросила девушка. В полумраке ее глаза казались глубокими темными омутами, на дне которых, как плещущиеся золотые рыбки, искрились смешинки. - Но откуда все это? – никак не мог прийти в себя Блейк. В эти суровые дни самой страшной и долгой зимы Готэма невозможно было достать просто так даже необходимые вещи и продукты, а уж какие-то украшения, спиртное… Мы жили как в блокаде. Но она умела создавать атмосферу уюта и тепла из ничего. Среди хаоса, ужаса, усталости Готэма ее дом был островом счастья для нас двоих. Каждый день я испытывал бессилие, глядя на творящиеся бесчинства, каждый день я видел страх, боль, ненависть, но все это не касалось моей души… по-настоящему. Потому что я знал, день закончится, а вечером меня будет ждать она – милая, нежная, забавная… Вечером или рано утром, если приходила моя очередь патрулировать улицы ночью. Одним только своим присутствием она могла прогнать снедавшую меня апатию и острое, горькое отчаяние. - Слушай! – зеленые глаза в окружении каштановых густых ресниц возбужденно засияли. – У меня есть план! Мы выроем ложками тоннель под городом… - Ложками? – скептически перебил ее Блейк. - Все! – девушка картинно всплеснула руками и громко вздохнула. – Идей больше нет! Блейк взял ее за руку и, притянув к себе, усадил на колени, и уткнулся лицом в пшеничные сладко пахнущие волосы. - Мы обязательно спасемся, - тихо и серьезно сказала девушка, обнимая Блейка за талию. – Бэтмен вернется. И мы что-нибудь придумаем. Вместе. Детектив пальцами аккуратно взял ее за подбородок и, приподняв, посмотрел ей в глаза. - Только без ложек, ладно? – уже улыбаясь, шепнул он. Она была младше меня, и порой вела себя совершенно как ребенок, ежеминутно требующий заботы и внимания. И мне было так приятно заботиться о ком-то, кому моя забота нужна, как воздух. Напоминать ей, чтобы лишний раз не выглядывала на улицу одна – ее вечно тянуло на какие-то приключения. Собственноручно надевать на голову берет, когда она норовила выскочить, толком не одевшись. И провожать, крепко сжимая тонкие белые пальчики в своей руке. Она вся была… такая маленькая, тоненькая, хрупкая… Маленькие ручки с длинными тонкими пальчиками, маленькие ножки… я любил прикалываться над ней, говоря, что она покупает себе обувь в Китайском квартале… округлые, чуть торчащие колени, как у девочки-подростка… - Обними меня, - на Блейка смотрели огромные зеленые глаза, сиявшие каким-то мягким внутренним светом, глаза девушки, которая любила, которая хотела, чтобы любили ее. Он прижал ее к себе, нежно-нежно, почти невесомо коснулся губами ее губ. Эти бледно-розовые, как цветы яблони, губы… верхняя тоньше, чем нижняя, и она так забавно оттопыривала нижнюю губу, наигранно обижаясь на него… Светлячок прикрыла глаза от удовольствия, откинула голову назад, подставляя под легкие, как прикосновения крыльев бабочки, поцелуи тонкую шею. Джон прижался губами к впадинке у ключицы, и девушка едва слышно вздохнула, как будто его дыхание опалило ее кожу. Вдруг она прижалась к нему всем телом, руками и ногами обвила его, как гибкая лиана. - Я так люблю тебя, я так тебя люблю, - шепнул Блейк и снова поцеловал ее в приоткрытые губы, но уже сильно, страстно. Иногда мне просто не хотелось уходить, оставлять ее одну хоть на несколько минут. Все могло измениться очень быстро, более того, еще быстрее все могло просто исчезнуть, сгореть, взорваться адским пламенем… И так хотелось у этого ада урвать больше, больше клочков-минут, секунд, часов, чтобы побыть с ней! Но наступало утро… знаете, это всегда так необратимо… (в темных глазах горькая усмешка, боль и горечь в изгибе губ) Оно наступало… это гребанное завтра… и я открывал дверь, и выходил на улицу, вдыхал всей грудью морозный воздух, в котором чувствовалась какая-то… затхлость, словно запах разложения. Да, Готэм просто разлагался… или еще агонизировал… в том бессилии, в той неизвестности, когда сосед может оказаться предателем, когда кто-то имеет полное право убить тебя и твою семью, ограбить тебя, оскорбить и унизить… Наверное, все сразу. Это была агония существа, которое гнило заживо. Этот острый запах гнили не мог не портить все вокруг, сам воздух был им насыщен… А она… она как-то умудрялась охранять наши отношения от его губительного влияния. Только вот иногда… было слишком тяжело. Светлячок сразу поняла, что настроение Робина сегодня не то, что на нуле, а ушло куда-то далеко в минус, глубже Марианской впадины. В темных глазах Блейка застыло отчаяние, глухое, тоскливое, опасное. Он молча поел, а, точнее, поковырялся в превосходном бифштексе вилкой, а потом со звоном бросил прибор на тарелку и резко встал из-за стола. И ушел в гостиную. Светлячок молча убрала несъеденный поздний ужин, вымыла тарелки и приборы, протерла мягкой розовой тряпочкой стол от крошек. С Робином такое случалось уже не раз на протяжении этой ужасной зимы. Девушка знала, что сейчас ему нужно побыть какое-то время одному, посидеть в темноте, может быть, ударить пару раз кулаком в стену или что-нибудь разбить. А потом она пойдет туда, к нему, молча обнимет, прислонившись к его окаменевшей от напряжения спине и будет ждать, пока мышцы расслабятся, плечи поникнут. Он развернется к ней и крепко, со злой страстью поцелует, причиняя боль, покусывая губы, его язык грубо ворвется в ее рот, заполняя, почти мешая дышать. Он, может быть, повалит ее прямо на пол, и не будет тратить время на долгое томное раздевание, просто задерет ее юбку, порвет трусики. И со всей этой бешеной страстью выйдет снедавшее его отчаяние. Он будет почти виновато заглядывать ей в глаза и нежно целовать синяки на ее бледной коже. Синяки, которые он сам же и оставил. Самый сильный инстинкт, особенно ярко проявляющийся перед лицом возможной гибели… Страсть и сила. - Никому раньше я этого не рассказывал… Ко мне уже приходили, тоже спрашивали про ту зиму… - Я спросила не про зиму и блокаду, я спросила про любовь, - тихо сказала я. - Даа… но как этот вопрос пришел Вам в голову? Когда Вы поняли? Когда увидели, как я кладу свежие цветы, протираю светло-серый камень надгробия от пыли и грязи? - Просто… Вы делали это так… нежно, любовно… что я не могла не спросить. Но, по правде говоря, я и не надеялась сначала на ответ, - я пожала плечами и глубже засунула руки в большие карманы пальто. – Все-таки… бестактно этот вопрос прозвучал… простите меня. - Не стоит, - темные глаза в оправе темных ресниц, твердая линия профиля, чуть опущенные кончики губ. – Я хотел рассказать… именно Вам. Вы же собираете воспоминания о той зиме для книги? Я правильно вспомнил? Я видел Вас по телевизору. Я только кивнула. - Напишите о ней… пожалуйста. О моем Светлячке… Я так хочу, чтобы ее помнил не только я… Это… сложно понять. Она – сирота, как и я. Родители умерли, другие родственники живут где-то в другой стране… Она никогда не говорила о них, просто не хотела. И больше всего на свете она боялась одиночества… - Не уходи больше… так. В зеленых глазах, как изысканные изумруды, блестели слезы. Волна нежности затопила сердце и душу Робина. - Никогда, никогда, - шептал он, покрывая поцелуями ее лицо и шею. – А помнишь, как ты вышла мусор выкинуть, а я как раз пришел? Захожу – тебя нет, зову – тебя нет… Я тогда тоже так испугался… - Я так больше не буду… Только и ты… - Ну, конечно, конечно! Никогда, никогда… - Мы всегда будем вместе? - Одни в целом мире… Вот, представь, что Готэма нет, нет бомбы, которую должен взорвать непонятно кто, нет ничего, только наш дом… Наш дом, а внутри – мы. - Мне нравится. - Мне тоже. - Эй, Блейк! Там к тебе посетительница! Детектив Джон Блейк вышел из огромной длинной комнаты, где располагался отдел по борьбе с тяжкими насильственными преступлениями и сразу увидел ее. Она была одета в легкое белое платье, белые туфельки, светлые волосы перехвачены бело-кремовой лентой. Писательница тоже его заметила. Радостно улыбнулась ему и подошла. - Здравствуйте, надеюсь, я не помешала? – с легкой улыбкой сказала она. Казалось, улыбается она не только губами, но и голубыми миндалевидными глазами и всем своим обликом. В руках она держала какой-то прямоугольный предмет, обернутый белой хрусткой бумагой с маленькими звездочками по фону. - Что Вы, нет, конечно, - Блейк не мог не улыбнуться в ответ на жизнерадостность, которую распространяла вокруг себя эта девушка. – А это… Он указал на предмет в ее руках. Писательница тут же протянула его ему. Он аккуратно взял и развернул бумагу. Так и есть. - Книга вышла, и я подумала, что Вам приятно будет иметь экземпляр. Обязательно загляните туда, где лежит закладка. Блейк тут же открыл книгу и перелистал несколько страниц, остро пахнущих канцелярской краской, до того места, где лежала широкая белая лента с золотой вышивкой по краям. «Джону Блейку и Кире Брендон по прозвищу Светлячок посвящается . Она была глотком свежего воздуха, лучиком света в кромешной темноте. Везде, где бы она ни появлялась, становилось теплее и светлее. Ее так и называли – Светлячок …». Джон дочитал рассказ до конца и на самой последней странице, под текстом, увидел надпись: «Светлячок, ты больше не одна, с тобой отныне тысячи сердец тех, кто читает эти строки, тысячи слез тех, кто раскрывает книге свою душу ». Блейк поднял голову, собираясь громко восхититься, поблагодарить… но писательница уже пропала. Ушла. - А, книга о зиме Бэйна уже вышла? – к Блейку подошел один из полицейских. – Дай-ка глянуть… Детектив протянул ему книгу. А сам подумал, что нужно узнать адрес этой девушки, послать ей цветы в знак благодарности. Она так остро, так верно поняла то чувство, что дано испытывать только сиротам и людям одиноким… Одинока ли она?