Idiot

Они были подростками. Просто подростками, самыми обычными, они прогуливали уроки, курили травку и втихаря таскали у соседа снизу выпивку. Они были лишь подростками, вступившими в этот чертов период, когда хотелось понимания, но все словно назло отворачивались от них. Самыми обыкновенными подростками, хотевшими всей этой чуши, вроде дружбы и любви. Нет, не так. Последнее предложение явно относится только к Альфреду. И пусть это он трахает Артура, вне постели во всем доминирует чертов англичанин. Артур появился в его жизни, наполненной идиотскими вечеринками, тупыми друзьями, готовыми променять его на бутылку пива, и злыми слезами в подушку раз в месяц. Артур появился, въелся под кожу и крепко держал его за яйца каждый раз, когда он пытался убежать. Ладно, хорошо, он даже и не пытался. Ни разу. По вечерам они ходили на какую-нибудь заброшенную детскую площадку, или садились под козырек одного из закрытых киосков, или лезли на крышу какого-нибудь частного дома, за что могли неслабо огрести. Там они смотрели какой-нибудь полный бред вроде "Очень страшного кино" на маленьком экране артуровского смартфона, курили травку, которую Артур одалживал у знакомого голландца и никогда не возвращал, болтали о возможности изобретения машины по уничтожению идиотов или трахались. Тогда было хорошо. Плохо было днем. В школе — особенно. Там все знали, что они трахались, и хотя в их отношениях, как любил мыслено называть всю херню, происходящую между ними, Альфред, не было никакой тупой романтики, и в школе они ничего такого себе не позволяли, их всё равно ненавидели. Артуру было плевать, а Альфред продолжал садиться за стол своей тупой команды по футболу и ржал над их не менее тупыми шутками, всё еще пытаясь не вылететь оттуда, хотя и знал, что в скором времени это произойдет. В школе было хуже всего, но в любое другое время кроме нее было не лучше. Каждый день, либо до их персонального Ада, либо после, они сидели на грязных ступеньках подъезда, прислонившись к исписанной ругательствами стене, или на пачкающей джинсы лавочке, и курили каждый по несколько сигарет. Артур обычно на одну меньше, чем Альфред. Это время не было бы таким плохим, если бы Артур не начинал рассуждать. Он говорил о людях, их характерах и отношениях, потом каким-то образом незаметно переходил на вообще никак не связанную с этим тему вымирания амурских тигров или нового закона о посягательстве на частную жизнь. Это время не было бы таким плохим, если бы Альфред знал, что ответить. Это время не было бы таким плохим, если бы Альфред не начинал во время него себя ненавидеть. Джонс всегда знал, что Артур лучше него самого. Артур умел играть в покер, рисовать, мастерски обманывать людей. У Артура было необычное мышление и незаурядный интеллект. Альфред же мог похвастаться лишь накаченными мышцами пресса и, собственно, Артуром, хотя на последнего и прав-то особо не имел. Альфред знал, что Артур лучше, и поэтому ненавидел себя. За то, что не мог быть для него достойным. За то, что не мог поддержать разговор и выразить свое мнение, потому что когда Артур говорил, казалось, что он прав во всем, даже если он и убеждал собеседника в том, что пчелы на самом деле розовые в крапинку. Альфред хотел стать для него лучше, но не мог. Он просто... был слишком глупым. И это убивало его, медленно разрывало по частям. Он еще помнил мать и все ее претензии, еще до того, как она ушла. Как она орала на него, пытаясь объяснить эту чертову математику, а он не понимал, просто не мог понять. Как он читал оставленные ею книги, которые, оказывается, должен был прочитать каждый уважающий себя человек, и они ему не нравились, они были слишком умными для него. Как, уходя, она кричала, что ей нечем гордиться, потому что сын у нее — идиот. Не сказать, что Альфред не пытался это исправить. Он пытался понимать Артура, лез в интернет после очередного разговора, но... Не мог. Не мог понять это. Он пытался читать книги, о которых восторженно говорил Керкленд, но всё равно возвращался к любимому "Властелину колец", затертому до дыр. И позже Альфред уже смирился. Смирился с тем, что ему никогда не понять Артура. Что он слишком идиот для этого. Но Артур, конечно же, идиотом не был никогда. Он заметил, как Альфред морщился перед тем, как сесть на уже ставшие родными ступеньки. Увидел, как тот лишь кивает и не пытается поддержать разговор, как делал раньше. И задал вопрос. — Что происходит, Альфред? — тон у него был требовательный, именно тот, на который Джонс всегда отвечал честно. Но, видимо, не в этот раз. — Ничего, — парень еще сильнее закутался в свою холодную ветровку с пятнами на рукавах. — Не ври мне, я же вижу. Тебе не нравятся наши разговоры? — Артур в упор посмотрел на него. — Это сложно назвать разговором, — не выдержав этого пронизывающего взгляда, вздохнул Альфред. — Это, скорее, монолог. Говоришь ведь только ты. — Но почему? Ты ведь можешь поддержать его в любое время, — англичанин недоуменно уставился на него. — Ох, ну прости, что я такой идиот, что не могу это сделать! — выпустил колючки Джонс. — С чего ты взял, что ты идиот? — Артур действительно не понимал логики парня. — Ой, да ладно тебе! — зло воскликнул Альфред. — Я не читаю твоих книжек, я не могу разговаривать так, как ты, я не понимаю эту идиотскую математику, не рисую, не могу видеть людей и читать их эмоции так, как это делаешь ты. Разве я не идиот? — Ну, и кто тебя убедил, что если ты не читаешь книги, которые мне нравятся, то ты идиот? — Керкленд заметил, что особый акцент парень сделал именно на книгах, и поэтому спросил о них. Кажется, он попал в точку. — Мама, — тихо пробормотал тот, опустив голову. Артур тяжело вздохнул. Мать всегда была больной темой для его парня, который любил эту суку, искренне любил, хотя любить ее было абсолютно не за что. А вот Артур ее ненавидел, хоть и познакомился с Альфредом уже после ее ухода и никогда не видел. Эта женщина вселила в своем сыне ужасную неуверенность в себе, понизила его самооценку до минус ста. Она причиняла ему одну лишь боль, и Артур не мог понять, за что Джонс любил ее. — Слушай, пойми, то, что тебе сказала твоя мамаша — полнейший, абсолютный бред! Ты просто отличаешься от меня, как отличаются друг от друга все люди. У тебя другие вкусы, другие увлечения. То, что ты любишь не классику, а фэнтези, не делает тебя тупым. То, что ты не рисуешь, а играешь в футбол, не делает тебя идиотом. То, что тебе неинтересны наши разговоры — вовсе не твоя вина, а моя, и в следующий раз я постараюсь, чтобы интересно было не только мне, но и моему парню. Ты понял, что я хотел тебе сказать? — закончил вопросом Артур свой длинный монолог, на протяжении которого Альфред смотрел на него так, как смотрел всегда, когда он говорил — с восхищением и восторгом. Керкленд выжидательно посмотрел на него. — Да, но... твой парень? — теперь уже Джонс смотрел на него с нескрываемым удивлением. — А ты что думал, у нас секс по дружбе? — тепло улыбнулся англичанин. — Иди сюда. И Альфред крепко прижался к Артуру, вдыхая его запах. Они целовались и занимались любовью в пять утра, облокотившись на грязные перила в подъезде, зная, что никто их не увидит. И им было хорошо, восхитительно хорошо вдвоем. И уже после, когда они сидели, все потрепанные, но счастливые, и снова курили, только теперь уже одну сигарету на двоих, Альфред думал, что, может быть, и правда не такой уж он и идиот. У идиотов ведь не бывает таких потрясающих парней, правда?