И пусть боги не вмешиваются

Мальчика звали Джек. Или Джон. А может, Хью или Кристофер – Пирс сказал, что имена из прошлого не имеют значения. Реджи мог бы с ним поспорить, но не стал, потому что, в общем-то, был согласен. Джек жил в небольшой деревушке близ границы Аризоны и Колорадо. Границы в сущности номинальной, определяемой по чудом сохранившимся довоенным картам и лишь теми, кого интересовал территориальный вопрос. У Джека были мама и папа – но недолго. Маму он практически не помнил, она умерла, когда Джек был совсем маленьким. Ее жизнь унесла эпидемия какой-то заразной болезни, от которой кровь текла из глаз и внутренние органы превращались в жидкую кашу. Отец умер позже, и тот день Джек запомнил очень хорошо. Ему было три года, когда объединение нескольких крупных племен Колорадо и Аризоны стало называться Легионом Цезаря. В пять он уже не раз видел странно одетых мужчин, приходящих к отцу, местному мэру, и о чем-то разговаривающих с ним. Он помнил, как отец и дед кричали друг на друга, когда те, странно одетые, уходили. Помнил, как затихала вся деревня – даже собаки переставали лаять, – когда по улицам маршировали отряды чужаков. Наблюдал, как рядом с деревенской ратушей устанавливают высокий столб и на его верхушку крепят знамя – кусок темно-красной ткани с отливающим золотом быком. В те дни дед отказывался разговаривать с отцом, плевал на землю и что-то бормотал себе по нос. Джек своими глазами видел, как погиб отец. Глупая случайность, падение с лестницы, на которую мэр взобрался, чтобы помочь покрасить ободранный шпиль. Тело упало, шея хрустнула, переломились хрупкие позвонки – и в секунду не стало целого человека, который думал, дышал, строил планы и о ком-то заботился. После смерти родителей у мальчика остался только дед. В прошлом – религиозный миссионер, путешествующий по Колорадо и Нью-Мексико, просвещающий дикарей, увлеченный помощью и благотворительностью. В настоящем… – …выживший из ума ублюдок, который к бутылке прикладывался чаще, чем к Библии. Библия была написана на латыни, и к восьми годам Джек уже почти научился ее понимать. Почти – потому что от него не требовали понимания, лишь заучивания абзацев, страниц, целых глав. И выбора не давали, наказывая за каждую ошибку, за каждую неверную цитату, иной раз все же заставляя корпеть над ними со словарем. – Я знал, что он меня ненавидит, – говорил Пирс, пока Реджи, шагая рядом, неотрывно смотрел на возвышающуюся на горизонте башню. – Но долго не понимал почему. В деревне Джека жизнь шла своим чередом. Жители выращивали овощи и злаки, строили загоны, собирали урожай и забивали скот. Примерно раз в месяц, иногда чаще, появлялись запряженные браминами повозки, и часть продовольствия, уложенная в большие деревянные ящики, складывалась в них. В одном из пустующих домов была оборудована кожевенная мастерская, местные быстро освоили новое ремесло. – Им это давалось легче, чем мне проклятая латынь, – усмехался Пирс. – Но мне некуда было деваться. Qui non laborat, non manducet¹. Мой дед понимал это исключительно буквально и мог не кормить меня сутками. Не выпускал из дома, чтобы я ничего не нашел, не украл или не выпросил у соседей. Помню, как от него воняло – спиртом, табаком, дерьмом, еще какой-то дрянью. Помню Библию, ржавую канистру с водой и дедов ремень с хорошей такой, увесистой пряжкой. Черт возьми, пряжку я помню так, словно все это было вчера. Джеку было девять лет, когда, покатившись с ведущей в подвал лестницы, он налетел на перила и сломал себе несколько ребер. Сколько именно – не знал, к нему не позвали врача, не наложили повязку, не вкололи стимулятор. Ребра он лечил молитвами на латыни, которые к этому возрасту уже отлетали у него от зубов. По большей части – молочных, что порой было весьма кстати. – Я до сих пор не понимаю, почему он меня просто не убил. Если он меня так ненавидел, что его останавливало? Не могу этого понять, – погруженный в воспоминания, Пирс на Реджи не смотрел. – В себе я тогда не нашел ничего, что смогло бы меня остановить. «Тогда» для Джека наступило очень нескоро. Спустя годы, и к тому времени в его жизни изменилось все. Но раньше, вскоре после его десятого дня рождения, деревню в очередной раз посетили чужаки. Джек уже знал, кто они такие, знал, что такое Легион Цезаря и почему его дед возненавидел отца, который согласился плясать под дудку варваров, убийц, работорговцев и мужеложцев. – Отец от имени всех жителей заключил соглашение. Мир и защита в обмен на лояльность, налоги… Ну и прочее, ты знаешь. Дед был взбешен, но его никто не слушал. И когда отцы умирают, дети расплачиваются за их грехи. На то есть воля Божья – мне вполне доходчиво дали это понять. В тот день легионеры забрали из деревни не только продукты и выделанные шкуры. Новый мэр – Джек едва помнил его в лицо и не знал имени – вывел к ним двух девочек-близнецов, чью тетю несколькими днями ранее похоронили на местном кладбище. Девочки шли безропотно, держа в руках одинаковые спортивные рюкзаки и не глядя ни на кого – даже на тех, кому их передали. – И тогда этот старый дурак вывалился из местного кабака. Я видел его в окно. Видел, как он, шатаясь, бредет по дороге, запинается, едва на ногах стоит. И орет им вслед: «А мальчик?! Заберите мальчика! Ему десять, он мало жрет и умеет читать на латыни! Заберите его у меня!» Вся деревня это слышала. И легионеры тоже, но они даже не обернулись. А я только об этом и мечтал. Чтобы они остановились и сказали: «Давай, веди». Я был согласен на рабство. На то, чтобы до конца своих дней выгребать навоз или даже греть чью-нибудь постель. Лишь бы больше никогда не видеть чертову Библию и не лечить молитвами переломы. Библия – это не детские сказки о победе добра над злом. В ней повествуется не только о любви к ближнему и искреннем прощении врагов. На ее страницах можно найти истории о наказании и отмщении, о жестоком, но справедливом воздаянии, о кровавых расправах и уничтожении целых народов за проступки отдельных их представителей. К десяти годам Джек понял, что некоторые места в ненавистной книге ему даже нравятся. Они будоражат воображение, развивают фантазию, позволяют скрыться от опостылевшей реальности в сладком мире кровавых грез. Там один-единственный человек испытывал на себе всевозможные библейские кары – а также те, что придумывал сам Джек, представляя, как выпускает из обрюзгшего пуза зловонные дымящиеся кишки. – Эскапизм не бегство и не спасение. Это крик о помощи, который звучит там, откуда его никто не слышит. На то, чтобы воплотить в жизнь подобные замыслы, у Джека попросту не было сил. Да и с духом он вряд ли бы тогда собрался. Однако того, что оставалось, хватило на отчаянный поступок, и в обед того самого дня, когда деревню покинули осиротевшие девочки, Джек просто-напросто сбежал. – Я помнил, в какую сторону они направлялись. Рванул туда. Из одежды на мне были только драные штаны – ни майки, ни обуви. Я бежал босиком и боялся обернуться, хотя знал, что за мной никто не гонится. Дед с утра торчал в кабаке, и даже если кто-то видел, как я выбрался через окно, то никому не было до этого дела… Добрый вечер, мисс. Что это за место? Переключиться с образов из чужого прошлого на происходящее здесь и сейчас получилось не сразу. Реджи несколько раз моргнул, осмотрелся, с некоторым недоумением окинул взглядом груду руин позади себя. Посмотрел на забор впереди, на сложенные стопкой ржавые автомобили и крыши домов по другую сторону весьма внушительного на вид ограждения. Отыскал взглядом башню, которая целый день служила путеводной звездой, маяком, за которым они с Пирсом, как представлялось, следовали. Но до башни не дошли, остановились раньше – напротив узкой двери, встроенной прямо в стену, собранную из досок и автомобильных остовов. – Вестсайд. – Женщина, к которой обратился Пирс, положила ладонь на рукоять ПП. – Что интересует? Местная охрана, понял Реджи. Вооруженная женщина в стандартной кожаной броне охраняет вход на территорию, которая зовется «Вестсайд». – …отели, бары? – обрывок вопроса Пирса. – Отелей нет. Это поселение скваттеров, можешь зайти, осмотреться. Найдешь свободный угол – милости просим. Будешь полезен – позволят остаться. Только готовься платить. – Кому платить, если тут селятся скваттеры? – Увидишь, – хмыкнула женщина. Пирс задумался, быстро глянул на Реджи, снова обратился к охраннице: – Ну а что насчет врачей? Торговцев? Развлечений? – Врачей нет. Из торговцев – только члены кооператива. Цены нормальные, ассортимент… между нами говоря, паршивый, – она понизила голос. – По поводу развлечений – это в «Каса Мадрид». Там тебе на любой вкус – и помоложе, и постарше, и девочки, и мальчики. А понравишься кому – цену можно сбить. – И это все? Торгаши и проститутки? – А чего ты хотел? – вроде бы ни капли не обидевшись, женщина пожала плечами, вытащила из кармана пачку сигарет, прикурила. – Скоро закончат «Торн» – вот тогда местечко оживится. А пока что уж есть. Так будете заходить? Поразмыслив, Пирс покачал головой: – В другой раз. Благодарю за информацию. – На здоровье, – женщина махнула рукой с сигаретой. – Тебе если рулетки и медики нужны – Фрисайд ищи. Это восточнее, смотри по сторонам, увидишь башню. Не такую роскошную, как «Лаки-38», но издалека заметить можно. Хотя, если крышки есть, можешь и на Стрипе попытать удачи. По этой дороге пойдешь… Она прервалась, когда за ее спиной со скрипом открылась дверь. Показался мужчина – одетый и экипированный точно так же. Он что-то пробормотал, смерил взглядом Пирса, покосился на Реджи, который занимался тем, что высматривал загадочную башню Фрисайда и за происходящим наблюдал постольку-поскольку. – Ладно, пошли, – Пирс тронул его за плечо, разворачивая в нужную сторону. – Всего вам доброго, мисс. И вашему приятелю тоже. – Приятелю? Твои б слова, дружище… Она ж не дает никому. Даже дрочит, поди, только по особым случаям. Верно говорю, Одри? – Захлопни пасть, придурок, – до Реджи донесся смешок, и он обернулся. На пару секунд, прежде чем поспешить за фрументарием. – Э-э… – донеслось вслед. – Чего? Постой-ка… Да не, быть того не может. Херня. Показалось. Ответ женщины Реджи уже не разобрал. Золотисто-розовый закат подсвечивал верхушки бетонных многоэтажек, струился мерцающими ручьями по скучному серому асфальту. Уже шагов через двадцать Реджи заметил, что на обочине через один-два зажигаются фонари. Небо еще не полыхало искусственными огнями, но в той стороне, где маячила давным-давно замеченная башня с какой-то круглой штукой наверху и пронзающим небо шпилем, света было больше. Намного больше – очевидно, та местность не страдала от дефицита электроэнергии. Память старательно подсовывала залитые неоновыми огнями кварталы Рино, мерцающие вывески, дискотечные шары. В ушах почти что звучали музыка и голоса зазывал. – Так вы их догнали? – спросил Реджи спустя несколько минут, проведенных в молчании. – Тех парней из службы снабжения? – Из службы?.. А, да. Да, конечно догнал. Вернее, все было немного не так, но к черту детали. Главное – результат. Результатом пробежки босиком через пустоши Колорадо стали разбитые в кровь и изрезанные об острые камни ноги. Порванные, перепачканные штаны едва держались на впалом животе, а от жажды и голода голова шла кругом. На пути, как назло, не встретилось ни одного, даже радиоактивного, озерца, ни единой лужи, а добывать живительную влагу из пустынных растений Джек попросту не умел. Поэтому, когда с вершины холма он увидел вдалеке нечто, похожее на речной изгиб, то из последних сил устремился в его направлении. Уже не бежал – еле шел, скуля от боли в израненных ногах и шатаясь от усталости. Да и след легионеров он потерял несколько часов назад – возможно, свернув не туда, приняв старую стоянку за сравнительно недавний привал. Дым над рекой он заметил уже на подходе. Сначала дым, а затем – верхушки красных палаток, выглядывающие из-за кустов и каменных глыб. Услышал голоса, различил смех – и поплелся туда, откуда они доносились. Даже о жажде ненадолго забыл, а о том, что собирается делать, представ перед легионерами, и вовсе не думал. – Когда я понял, что это не те самые парни, было уже поздно. Не снабженцы – военный отряд с деканом во главе. Никаких повозок, никаких девчонок из моей деревни. Я вышел к ним, и они меня заметили, но пока я сообразил, что это не те, за кем я бежал, меня обступили со всех сторон. Я испугался, – Пирс усмехнулся. – Я был мал и глуп, поэтому перепугался до смерти. Меня спросили: «Пацан, ты кто? Ты что здесь делаешь?», а я и слова в ответ не смог сказать. Я просто разревелся. Подумал, что они убьют меня, а я не хотел умирать. Если бы я хотел умереть, то остался бы с дедом. Когда его волокли к реке, Джек сопротивлялся как мог. Брыкался, размахивал костлявыми руками, даже умудрился укусить того, кто удерживал его плечо. Получив увесистую оплеуху, едва не отрубился и угомонился. Понимал, что его утопят, захлебывался слезами, задыхался от обиды – он же так долго бежал! Но через несколько минут понял, что топить его не собираются. Не мог в это поверить, слушая указания: раздеться, отмыться, не пить – вода радиоактивна. Заткнуться и не ныть, залезть в тунику с чужого плеча – плевать, что она доходит ему почти до пят и позорно смахивает на девчачье платье. Сожрать что дали и спать вон в той палатке. Лишнего спальника нет, но земля сухая и теплая. Лишь наутро засобиравшиеся в путь легионеры узнали, что мальчишка, проведший с ними ночь, не страдает от немоты. И даже больше. – Я без запинок рассказал им про деда. Про побег и про Библию. Одним словом, выложил все, что знал. Процитировал несколько стихов из разных мест, и они переглядывались так, будто ушам своим поверить не могли. Я думал, что они приведут меня в свой лагерь и сделают рабом. В общем-то, я даже не был против. Но когда я спросил об этом декана, парни позади него рассмеялись, а сам он ответил: «Сперва попробуем сделать тебя воином». Через трое суток у Джека было собственное место в детском бараке, комплект легкой брони, удобные сапоги из мягкой кожи и новое имя, звучащее странно и непривычно. – Какое? – поинтересовался Реджи, попутно пытаясь представить себе те времена, когда Легион Цезаря не был еще столь многочисленным, как сейчас. – Не твое дело. Но мне повезло больше, чем тебе. Они хотя бы не стали уродовать латынь. О том, что происходило в последующие несколько лет, Пирс рассказывать не стал, сославшись на то, что Реджи и сам в курсе, ведь он проделал ровно тот же путь. От ребенка без званий и статуса, учащегося сражаться на кулаках и деревянных палках, до полноправного представителя армейского состава. – Правда, – сообщил Пирс, уверенно продвигаясь вдоль глухого забора и поглядывая на припозднившихся путников, праздно шляющихся вооруженных наемников и облезлых бродячих собак, – в твоем возрасте я уже носил звание воина и получал регулярное жалование. – Я бы тоже сейчас получал, – буркнул Реджи. – Если бы мы не просрали ту чертову битву. – Как ты сказал? Повтори. – Извините, – Реджи опомнился, помотал головой. – Неудачно выразился. Извините, сэр. – Ты в курсе, что длинный язык рубят вместе с головой? – Да, – Реджи кивнул. – В курсе. Наш декан тоже так говорил. Что-то всколыхнулось внутри, накатило волной. Декан и братья, марши и тренировки, инструкторы и центурионы. Красное на сером, золотое на красном, ощущение общности, единения – всего того, что долгие годы делало его тем, кто он есть. Кем был и кем наверняка остается… Ощущение схлынуло – и Реджи моргнул. Внутренне передернулся от резанувшего контраста. Он не в лагере, не со своими – а посреди Нью-Вегаса. С чертовски странным агентом по левую руку и полным раздраем в душе. – И что в итоге случилось с вашим дедом? – спросил, когда молчание вновь начало затягиваться. – Вы с ним больше не встречались? – Отчего же, – с энтузиазмом откликнулся Пирс. – Очень даже встречались. И это самая интересная часть истории. Пока мы дойдем, я как раз успею рассказать. Он указал вперед, и Реджи увидел конечную цель – возвышающуюся над забором разноцветную вывеску с какой-то надписью. Буквы мигали вразнобой – будто танцевали в вечерних сумерках, и уже отсюда можно было расслышать, как где-то там, за забором, играет задорная мелодия. Это куда больше соответствовало представлениям о Нью-Вегасе, чем десятки миль довоенных дорог, рейдеры с заточенными зубами и воронки песчаных вихрей. – Мы встретились через пять… Нет, почти через шесть лет. Во время очередной передислокации, когда нас отправили в Аризону, а в Колорадо отрядили более опытных бойцов. Мы подходили к границе штата, припасов оставалось немного, и мы вошли в деревушку, чтобы взять у местных еду и чистую воду. Они не знали, что мы придем, поэтому на сборы им понадобилось время. Мы ждали, изнывали от безделья, слонялись туда-сюда… За неполные шесть лет деревня почти не изменилась, просто стала совсем чужой. Джек – который уже не был Джеком – помнил большие здания и широкие улицы, а на деле они оказались одноэтажными постройками и пыльными проселочными дорогами. Ратуша, целых два этажа которой возвышались над домами, смотрелась очень скромно и уныло со своим облезлым шпилем, который не помешало бы снова покрасить. Бетонное ограждение возле загона для браминов, через которое в детстве приходилось с трудом перелезать, сейчас едва доставало до пояса. Отчий дом Джек нашел не сразу, а найдя – удивился. Ожидал увидеть заброшенную, запущенную развалюху с заколоченными окнами, но вместо нее – целые стекла, чистые занавески, приличная изгородь и недавно отремонтированное крыльцо. Возле крыльца тихо о чем-то разговаривали двое пожилых мужчин. Замолчали, уставились в никуда, когда Джек, проходя мимо, замедлил шаг, присмотрелся. – Я думал, старый ублюдок давно упился до смерти и гниет на местном кладбище, рядом со своим сыном, – доверительно поведал Пирс. – И никак не ожидал увидеть его не просто живым, но и, черт подери, трезвым. Прошло почти шесть лет, и Джек подозревал, что дед его попросту не узнает, но все равно сделал это. Снял очки, стянул с лица черный платок. Подошел, взглянул в упор и сказал: «Привет». – Что-то не так? – встревожился тот, второй, кого Джек видел впервые. – Вам что-то нужно? А дед выдохнул: – Матерь божья! И Джек понял, что тот его узнал. Время и пьянство свое дело сделали – дед постарел. Он еще не был похож на дряхлую развалину и казался вполне крепким для своих лет. Но Джеку было почти шестнадцать, и последние годы он провел в изнурительных тренировках и настоящих боях, на чистой воде и здоровом питании. Он ростом догнал старика и стал сильнее, чем тот. Однако ничего не мог сделать, ничего не мог предпринять. – Ты ведь знаешь, что нельзя просто прийти в поселок и кого-нибудь там убить. Это наша территория, эти люди под нашей защитой. Соглашение с Легионом заключил мой отец, и если бы я просто перерезал старому ублюдку горло… Нет, – краем глаза Реджи увидел, как Пирс качнул головой. – Я ждал. Мне даже на миг показалось, что он начнет извиняться. Его лицо было таким… обескураженным, растерянным. Я подумал, что, может, на трезвую голову он все осознал и раскаялся… К счастью, выживший из ума кретин не изменил себе и своим идиотским принципам. Редко кто улыбается, когда ему плюют в лицо, но Джек не смог сдержаться. Сперва утерся, глянул назад, заметил нескольких жителей деревни, своего декана и двух бойцов. Они стояли неподалеку и прекрасно видели, как старик в замызганной рабочей одежде плюнул в лицо легионеру. Убедившись в этом, Джек растянул рот в широкой улыбке. – Mihi vindicta, ego retribuam², – произнес и в этот момент был абсолютно счастлив. Возмущенный декан не хотел тратить время. Собирался быстро вздернуть старого наглеца на столбе возле ратуши, построить контуберний и продолжить путь. Джеку потребовалось несколько минут и задействованный на полную катушку дар убеждения, чтобы уговорить его не торопиться. Он объяснил, кто этот человек, использовал латынь и слово «сатисфакция», заверил, что об этом дне мечтал долгие годы, и гарантировал запоминающееся представление, если ему дадут время, острый нож и какой-нибудь молоток потяжелее. – Вы поспорили с деканом? Это довольно смело. – Мы не спорили, – возразил Пирс. – Мы договаривались. Мы с ним умели договориться. Так, чтобы никто не знал. – То есть вы были друзьями? Со своим командиром? – представить, каково это, выходило с большим трудом. – Друзьями… Да, можно выразиться и так. Видишь ли в чем дело. – Впереди нарисовались ворота в три человеческих роста, и Пирс сбавил шаг, жестом велел Реджи притормозить. – De visu³ тебе скажу, что миром правит не любовь. Не какая-нибудь там красота и, увы, пока еще не железная рука великого Цезаря. Миром правят деньги, страх и секс. Я понял это достаточно рано, но денег у меня тогда было немного. Что оставалось? Реджи нахмурился: – Что? Пирс развел руками: – Выбор был небогат. Догадайся сам. О, и убери это выражение со своего лица. Чтобы я его больше не видел. Это было двадцать лет назад, и оно не стоит твоей перекошенной физиономии. – Но… это как же… – Пойми правильно, – понизив голос, Пирс наклонился вперед, и на его лице заиграла улыбка, которую Реджи уже видел не раз и которая ему совсем не нравилась. – Чтобы получить желаемое, недостаточно быть честным и сильным. Иногда нужно быть еще и умным, изобретательным и не брезгливым. Смотреть по сторонам, подмечать детали, иногда – проявлять инициативу, чтобы создать необходимые обстоятельства. Секс и страх – идеальное сочетание. Особенно когда боится тот, у кого больше полномочий, чем у тебя. Научишься это использовать – и многие двери перед тобой откроются. Что хуже: загадочно молчащий и что-то там себе думающий Пирс или тот же Пирс, сбивающий с ног потоками откровений? – Я… как-нибудь… по-другому их открою. – Удивительно слышать это от того, кто перетрахал половину Нью-Рино. Лучше бы загадочно молчал. Реджи машинально потер вспыхнувшие уши, буркнул: «Не половину» и побоялся, что фрументарий продолжит развивать эту порядком осточертевшую тему. Или, что хуже, порадует еще какими-нибудь фактами из своего далекого прошлого. Но вместо этого Пирс тронул его за рукав и кивнул: – Идем. Поищем, где тут можно остановиться на пару дней. Когда высокие ворота с грохотом закрылись за спиной, Реджи понял, что ошибался, считая Вегас вторым Нью-Рино. По крайней мере район под названием «Фрисайд» уж точно больше смахивал на огромную помойку, украшенную светящимися гирляндами и присыпанную конфетти. Рино был городом – зловонным, прогнившим, кишащим наркоманами, шлюхами и прочими отбросами всех мастей, но городом. С настоящими улицами, обустроенными заведениями, каким-то подобием цивилизации, пусть даже чуждой и вызывающей желание поскорее от нее отмыться. Фрисайд с цивилизацией ничего общего не имел. Да, он сверкал яркими вывесками, оглушал веселым пьяным смехом и голосами зазывал… Но на один целый дом приходилось пять разрушенных, в воздухе стоял запах тухлятины, а первое, что привлекло внимание Реджи, оказалось огромной плешивой крысой, которая бойкими прыжками пересекла дорогу и нырнула в узкий проем между мусорным баком и развалинами двухэтажного дома. – Macte⁴, – пробормотал Реджи, проводив ее взглядом. Издалека донесся звон битого стекла, разноголосый хохот и два звонких выстрела. – Гляди в оба. – Пирс тронул кобуру. Несмотря на поздний час, улицы Фрисайда казались оживленными. Под покрытыми характерными разводами стенами ютились бродяги, какой-то торгаш у самых ворот предлагал купить химию за бесценок. То, что можно было принять за уже разложившийся труп, оказалось весьма живым гулем – завидев чужаков, он подскочил с картонной подстилки и потребовал крышку, взамен обещая поделиться какой-то сверхценной информацией. По тротуарам – казалось, бесцельно – шатались местные. Компания одинаково одетых молодых мужчин с вычурными прическами курила возле бочки с костром. Сравнительно прилично одетый тип, рискованно сцапав Пирса за рукав, пробормотал какие-то имена и пообещал, что в магазине этих парней найдется товар на любой вкус. Здесь было казино: одетая в тонкие полоски кожи проститутка приглашала всех желающих в заведение под названием «Атомный ковбой». И врачи: подвыпивший парнишка, с лицом, похожим на морду дохлой рыбы, сообщил Пирсу, что за медицинской помощью можно обратиться в какой-то Мормонский Форт. Здесь был даже отель: все та же проститутка обрадовала тем, что «Атомный ковбой» – это не только выпивка, рулетка и блэк-джек, но и приличные номера по доступной цене. Улыбнулась и подмигнула. – Выше нос, – стоя у дверей «Атомного ковбоя», Пирс в последний раз осмотрелся и кивнул приунывшему Реджи. – Мы же в Вегасе. – Угу, – согласился тот и поморщился: от мерцания неоновых огней и вездесущей вони успела разболеться голова. – Ну и что? – Пока есть время и возможности, будем развлекаться. Выпивка, химия, шлюхи и азартные игры... Один полноценный день «развлечений» тянул сразу на несколько смертных приговоров. Но только не для фрументария – и Реджи еще больше погрустнел. На всякий случай все же уточнил: – В каком смысле «развлекаться»? Не был удивлен, когда в ответ услышал: – Во всех.

***

Джек никогда раньше не видел голых стариков – зрелище оказалось так себе. Дряблая кожа, слабые мышцы, клочки седых волос вокруг сморщенных сосков. Съежившийся крошечный член и мошонка, гнилой грушей болтающаяся между обвисших бедер. Когда Джек поднес к ней горящий факел, то услышал треск, увидел искры. Потянуло жареным, и над деревушкой разнесся громкий, но короткий вопль. Позади кто-то ахнул – голос был женский. Раздался резкий окрик, и снова воцарилась тишина. Он обещал декану представление, но плохо представлял, с чего начать, ведь реальность с воображаемым имела не так уж много общего. Практики катастрофически не хватало. Однако Джек уже многое повидал и знал, что обильно кровоточащие раны нужно прижигать, что человек со вспоротым брюхом остается в живых от нескольких часов до пары суток, а если увлечься и переборщить, то может не выдержать сердце. Такое случалось – иногда даже с молодыми. Чего ждать от старика? «Надо было тебя придушить» – Джек не был уверен, что старик действительно это произнес, но на всякий случай согласился, процедил: «Ага, надо было». Снова взялся за факел. Легкие у старика оказались что надо – вопил он громко, с надрывом, совершенно не своим, неузнаваемым голосом. Заходился кашлем, брызгал слюной, извивался, как червь на раскаленном песке. Но обрывки проводов, заменившие веревки, удерживали его надежно, крепко фиксировали у старого столба линии электропередачи. Когда бедра и низ живота были покрыты копотью и коркой ожогов, а гениталии превратились в две черно-красные головешки, он попытался впасть в беспамятство. Джек этого не допустил – плеснул в лицо водой из металлического ковша, ткнул в ребра острием мачете, надавил, поддел кожу, вводя лезвие глубже, чувствуя под ним решетку костей. Невзирая на черно-фиолетовые суставы, разбитые молотком, старик еще дергался, стонал. И вроде бы оставался в сознании. Из того, что еще недавно было его членом, капало. Скорее всего, он пытался обмочиться, но спекшиеся ткани закупорили канал, и несколько мутно-красных капель – это все, что смогло просочиться наружу. Джек гадал, знают ли люди, жмущиеся к заборам, выглядывающие из окон и закрывающие своим детям глаза, что ублюдок расплачивается не за плевок. Знают ли они, что будь у Джека чуть больше времени, он сделал бы то же самое с каждым в этой чертовой деревне. Потому что они еще тогда, шесть лет назад, все видели, обо всем знали, и никто не вступился, не счел необходимым влезать в суверенные дела чужой семьи. «Кто ты?..» – старик хрипел, закатив глаза, пока Джек делал длинный надрез вдоль ключиц, старательно чертил вертикальные дорожки, пытался подцепить скользкую от крови кожу. Ничего не выходило, и прикасаться к старику лишний раз не хотелось, но в итоге Джек сдался, вцепился ногтями в задранный край чуть выше соска. Пролез пальцами под кожу – словно в мокрый тесный карман. Дернул раз, дернул два. Бросил мачете, чтобы действовать обеими руками, и в том, что уже походило не на человека, а на обезумевшее от боли животное, деда своего видеть перестал. Только теплую, сочащуюся кровью и подкожным жиром тушу, которую он, Джек, все-таки смог частично освежевать. Здоровенный лоскут, словно фартук, повис почти до самых колен – обнажая исполосованные мышцы груди и пресса, но стыдливо прикрывая обожженный пах. Когда декан махнул рукой – «Заканчивай!» – старик еще дышал, но толку от него уже не было. Он перестал узнавать своего внука, перестал воспринимать происходящее. На лезвие, вспоровшее лишенный кожи живот, отреагировал лишь волной мелкой дрожи. Джек, уже не беспокоясь об аккуратности, на ощупь резал связки, пытался протиснуться глубже, отделить кишечник от того, за что он там цеплялся изнутри. Вышло не так эффектно, как он рассчитывал. Скользкие сизые петли, обдав вонью, не шмякнулись на превратившийся в кровавую кашу песок, да и не дымились совсем. Просто, как и кусок кожи, свесились до колен, а дед так и не умер. И это было здорово. Джек гордился собой – до приятного головокружения, до горячего покалывания внизу живота, до дурацкой улыбки, которую скрывал натянутый на лицо платок. Он видел, как кто-то из братьев щедро плеснул бензин. Другой – поднес факел. Сознание рвануло ввысь, дыхание участилось, волоски по всему телу встали дыбом, а кровь превратилась в свет – легкий, насыщенный теплом и электричеством. «Скройся к черту и приведи себя в порядок», – тихо велел декан, и Джек увидел, что руки до самых локтей покрыты жирной багровой пленкой, под ногтями застряли кусочки плоти, а на сапоги налипло грязно-красное месиво. Нужно было как-то все это отмыть, и он пошел не к черту, а в единственное место, куда мог пойти. В доме, который он едва помнил, пахло резко и незнакомо. Джек неторопливо прошелся по комнатам, оставляя следы на полу и разводы на дверных ручках, пачкая косяки. Ванную отыскал не сразу, и она выглядела чистой, прибранной. На крючке возле дверей висело полосатое полотенце, на полке стояли коробки со стиральным порошком и чистящими средствами. Нашелся кусок коричневого мыла. На небольшом круглом зеркале Джек оставил аккуратный темно-красный отпечаток ладони, потом отстегнул наплечники, снял нагрудник, стянул сапоги и тунику вместе с бельем. Несколько минут стоял под жидкими струйками теплой воды, смотрел, как вокруг босых ног собирается кровавая пена, чувствовал, как под подошвами скользит песок. Прислушивался к себе. Что-то было не так. Чего-то не хватило – какой-то малости, сущей ерунды. Он что-то упустил, о чем-то забыл – о незначительном, пустяковом, но способном окончательно все расставить по своим местам. Вкусная трапеза без насыщения. Или жаркий секс без оргазма. Удовольствие без удовлетворения, но у Джека было время, и он попробовал – убедился, что руки чистые, сжал губы, закрыл глаза. Коснулся себя сначала осторожно, поймал нужное ощущение, скользнул пальцами по члену, обхватил его всей ладонью, сжал. Резко выдохнул, вдохнул. Одной рукой уперся в шершавую влажную стену, второй задвигал быстрее. Задержал дыхание, чтобы стекающая по лицу вода не угодила в легкие. Одного вдоха хватило – он добился разрядки прежде, чем закончился кислород. Все получилось слишком поспешно, почти болезненно и, кажется, совершенно напрасно. Когда последние кровавые нити стекли в канализацию, а на зеркале почти засох отпечаток, Джек наскоро обтерся, отряхнул сапоги, запихнул в броню все еще влажное тело. Перед тем, как покинуть дом, снова прошелся по комнатам – искал, что можно забрать на память. Какую-нибудь безделушку, напоминающую о прошлом и настоящем, об этом дне, обо всем, что тут происходило раньше и произошло сегодня. Хотел найти ту самую Библию – не нашел. Просмотрел вещи деда – ни одна из них ничем не откликнулась. С улицы раздавались знакомые голоса: судя по всему, контуберний уже построился, чтобы продолжить путь, и, поспешив, Джек забрал с собой только старый словарь с выцветшей обложкой и сборник крылатых латинских выражений. Выходя из дома с книгами в руках, он ждал, что товарищи над ним посмеются, но никто из них и слова не сказал. Он занял свое место, декан отдал команду, и контуберний выдвинулся на запад.