Терция

Если в руках у тебя огромная сила, остаться собой очень сложно. Ей это было известно лучше, чем другим. Потому что её сила однажды просто вышла из-под контроля, захлестнула её с головой и увлекла в чёрные пучины. Так она узнала, что даже свет может померкнуть во тьме. Первыми пали от рук новоявленного чудища те, кто был ближе всех – и пытался остановить то, во что превращалась милая школьница с генами кошки. Убивая самых дорогих людей, она даже не морщилась, рубила наотмашь и стирала с белых щёк красные солёные потёки с привкусом железа. Клубничная девочка прекрасно помнила их всех. Вот это Мята, она щедра и изящна, а ещё – назойлива и язвительна – «хрясь», белый позвонок пробивает тонкий слой алебастровой кожи и, окрасившись кармином застывает как мёртвое дерево посреди пустыни. А вот Салатная – добрая, понимающая. Ещё она была до тошноты милой и отвратительно милосердной – «бум» - и зелень косиц покрывают алые маки, а руки скрючиваются словно ветки кораллов. Прямо за ней – раздражающая Пудинговая обезьянка. Весёлая, неунывающая. Надоедливая и тупая, словно настоящая макака, ей почти везёт – «вжик» - и светловолосая голова летит вверх, разбрызгивая вокруг рябиновый сок, пахнущий старой сталью. Она уже никогда не засмеётся. Последняя – Гранат. Как камень или фрукт; с каменной наружностью и мягкой, живой внутренностью. Эта сопротивляется, но убивать всё равно не хочет. Сквозь трещины в блестящей каменной поверхности катятся бусинки – ярко-красный бисер. Красный идёт ей куда больше, чем пурпурный – и Клубника красит её в цвет заката и гранатовой сердцевины – от выпуклых ключиц до округлых бёдер. Бисер рассыпается вокруг, превращая мир в абстрактную вышивку, впитываясь в изголодавшуюся сухую землю. Ещё двое – как чёрный и белый шоколад – ломаются надвое, как шоколадные плитки. Их начинка – будто джем – льётся из разломов и смешивается с дождевой водой – небо дарит благодать, смывая бисер, и маки, и кармин, и сок. И закат – то, чем наполнен последний человек, связывающий её с ускользающей реальностью. Он, строго говоря, и не человек вовсе, поэтому и кровь его нечеловеческая – яркая, багровая, как заходящее солнце, обжигающая. Какая-то часть Клубничной плачет, и слёзы жгут кожу не меньше, чем блестящие капельки закатного дождя, чем расплавленный металл, чем предательство. Теперь ей совсем никто не мешает. Она воздевает руки к мироточащему небу, и жезл в её руках нагревается. Он больше не очистит землю, он даст ей яд, и этим ядом будет упиваться она. Раз, два… Ичиго улыбается, делает третий шаг и опускает жезл. Пузыри Слезы теперь какие-то красные, они сжигают то, чего касаются. Мир корчится в муках и тлеет, мир кричит и бьётся в агонии, мир проклинает и взывает к Богу. Бог глух или мёртв – он молчит и смотрит стеклянными глазами небес, подёрнутых слоем чёрных туч, на мир. Она смотрит сквозь мир на Бога – или на далёкую звезду в чёрном бездонном космосе? Звёзды, на которые мы смотрим, могут быть давно мертвы; возможно, она – звезда. Объём сердца стремительно уменьшается, крылья – невидимые крылья Спасительницы – за спиной съёживаются и сворачиваются в крошечные угольки палёных перьев. Чудес не будет, никто не спасёт её или планету. Потому что длань не-правосудия, рождённого силой, уже опустилась на Землю. Потому что Спасительницу некому спасти. Потому что даже самые сочные ягоды портятся и гниют, червоточат. Ичиго улыбается и опускает руки, жезл покрывается ржавчиной. Она смотрит на(сквозь) руины и думает. Кажется, она боролась за это. Или нет? Это не имеет значения, наверное. Она бросает жезл, раскидывает руки и ловит клубнично-алыми губами мёд(яд) холодных капель дождя. Бог молчит или думает – бить или гладить. Говорят, кошки любят ласку и совсем не любят воду. Ну так ведь то не ласка и не вода – яд и мирра. Иерихон падал от звука труб, она падает от звука капель. Бог плачет. Её рядили в белое, надевали венок с нежными цветами и резными листьями, вручали букет. Она стоит в алом, в терновом венце и с косой. Наверное, что-то не так. Рядом падает обгоревший кусочек искусственного розового меха. Три, два… Ичиго кричит и отступает ещё на шаг. Небо кровоточит, и земля жадно пьёт его кровь. Клубника догнила до середины. Червь в её глубине сожрал сам себя. «Кап-кап-кап» - так стучат капли по чьей-то алебастровой коже и зелёным косам. Сердце бьётся в груди, пытаясь сломать клеть тонких белых рёбер, крик бьётся в горле, пытаясь разорвать связки. - Прости, - белая рука с длинными ногтями обхватывает её талию, другая, сжимающая блестящий клинок, возникает рядом с яростно пульсирующей фиолетовой жилой на шее. «Вжик» - и дождь алых ягод окропляет землю. Земля жадно пьёт и благодарит. Он молчит. Она молчит. Раз, два… она делает третий – последний – вдох и улыбается. Он качает головой и ловит раскрытой ладонью капли, срывающиеся с лезвия. Прима, секунда… мир разрывается терцией грома и замолкает. Бог смотрит ясными золотыми глазами и прощает. Они – тоже прощают. Она себя – нет. Просто потому, что три – слишком большое расстояние, чтобы не суметь передумать. Потому что сила даётся не для того, чтобы рушить. Она, кажется, поняла это слишком поздно. Земля спит. Звезда дышит.