Беги

Это мой город. Я здесь родился. Мне нравится Дублин. Я думаю, это самый красивый город в мире, и мама считает так же. Но сейчас город пуст… Куда все делись? Наверное, ввели карантин. Я бегу по улице, но прохожих нет. Я знаю, случилось что-то плохое. Очень плохое. Только я не очень уверен в том, что и почему. Никто не знает точно, даже папа. А папа знает очень много. Мне не очень нравится бегать. И я немного голоден, так что я останавливаюсь возле пекарни, где папа обычно покупает мне вкусную выпечку. Правда, у меня совсем нет денег, но я знаю миссис О’Доэрти, она всегда ко мне очень добра, и её помощницу, мисс Кларк, она очень красивая и много смеётся. Может быть, они дадут мне что-нибудь поесть? Но я не успеваю зайти внутрь. Что-то странное появляется за стеклянной витриной и… …ох. Похоже, это миссис О’Доэрти. Она смотрит на меня через стекло и прижимается к витрине. Но у неё очень странные глаза. Как будто зелёные фонарики с чёрной точкой посередине. И там, где должно быть в глазах белое, у миссис О’Доэрти всё чёрное. Зелёные прожилки, какие бывают у листьев, расходятся от её глаз по всему лицу. Её рот чёрный и сухой. Миссис О’Доэрти царапает по стеклу ногтями, как будто пытается до меня добраться. На руках у неё тоже зелёные ветвящиеся линии. Миссис О’Доэрти смотрит прямо на меня, улыбается широко-широко, показывая все зубы, и что-то говорит. Я не слышу, что. За её плечом я вижу приближающуюся мисс Кларк, и у неё точно такие же глаза и точно такая же улыбка. Я бегу дальше. Мне страшно. Папа сказал мне: «Не бойся». Он сказал: «Всё будет хорошо. Ты будешь в порядке. Просто беги и не останавливайся». Когда он это говорил, мама смотрела на меня зелёными глазами, улыбалась и звала меня, и тянула ко мне руки, покрытые светящимися зелёными точками. Папа удерживал её и говорил мне бежать. Он сказал: «Мы с мамой очень тебя любим». По его шее из-под свитера ползли зелёные точки. Я хотел обнять его, потому что испугался за него и маму, но папа мне не разрешил. А мама сказала: «Счастье». Мне кажется, они… По телевизору говорили, что люди заболевают и… говорили, что наступает смерть, даже если тело двигается… Мне не разрешили слушать, но я всё равно слышал. Я знаю, что такое смерть. Папа подарил мне щенка на прошлое Рождество, и я назвал его Вилли. Мы с ним сразу подружились. Но через месяц Вилли сбила машина, он лежал и не двигался, и не лаял, и не лизал мне руки, когда я подбежал. Вилли был весь в крови, со следами шин на шерсти. И тогда папа сказал, что теперь душа Вилли где-то в очень хорошем месте, но не здесь. С мамой и папой ведь всё будет в порядке?.. Мне хочется плакать, но я ведь уже большой. Мой дядя говорит, мужчины плакать по пустякам не должны, и это правда. Я не буду плакать. Всё будет хорошо, ведь так сказал папа. Я бегу ещё, но становится трудно дышать, и я останавливаюсь отдохнуть снова. Трое человек появляются из-за угла, они улыбаются и двигаются странно, как куклы на верёвочках. Они смотрят на меня и идут ко мне. Они говорят: «Будь счастлив». Говорят: «Будь с нами». И повторяют это на разный лад. Я разворачиваюсь и бегу в другую сторону. Мне не хочется, чтобы они меня коснулись. Папа говорил — через касание можно заразиться. Я вижу открытую дверь и зачем-то бегу к ней. Над дверью вывеска с нарисованным лепреконом, я уже был здесь, это я помню: дядя Мёрдок как-то меня сюда привёл. Мама с папой тогда ругались на кухне, а дядя Мёрдок заехал в гости, и мы с ним пошли гулять. Правда, дядя Мёрдок сказал, чтобы папе я об этом месте не говорил: это был наш с дядей секрет, что мы сюда ходили, потому что тут взрослые пьют пиво и часто ругаются плохими словами. Значит, дядя Мёрдок часто здесь бывает. Может быть, он и сегодня там? Может быть, это он открыл для меня двери. Мне бы хотелось встретить его сейчас, и папа ведь сказал тоже, что мне надо найти дядю. Дядя Мёрдок очень большой и сильный, я думаю, он может защитить и меня, и маму с папой. Я захожу и закрываю дверь изнутри, потому что мне не хочется, чтобы эти, с улицы, пришли сюда. Здесь довольно темно: окна заколочены досками. Мне приходится привыкнуть к темноте, чтобы что-то разглядеть. И ещё тихо: когда мы были здесь с дядей Мёрдоком, здесь было очень шумно, но сейчас, кажется, тут никого нет. Очень жаль. Мне не очень нравится быть одному. Вот это, я знаю, называется «барная стойка». Я иду к ней, потому что мне кажется, что человек за ней может мне что-нибудь подсказать. Но он не может. Я подхожу ближе и вижу, что человек лежит на стойке лицом в осколках стекла, и его голова выглядит так, как будто по ней долго-долго били чем-то очень тяжёлым. Вокруг много крови. Я уже видел такое в ужастиках, поэтому меня не тошнит. Только мне кажется, что на этот раз это не понарошку. Стойка снизу вся в этих зелёных точках, которые расползаются по полу к моим ногам, когда я подхожу. Они мне не нравятся. Надо отойти подальше. Я отхожу и оглядываюсь по сторонам. За столом в самом углу, отгороженном ширмой, есть кто-то ещё. Я иду туда и заглядываю за ширму. Кто-то очень высокий, с широкими плечами, лежит на столе лицом. Рядом с ним — пустая бутылка. Рука человека тоже лежит на столе, и в ней пистолет. У этого человека рыжие волосы, красные на затылке, как шерсть Вилли, когда машина переехала его. Стол тоже весь красный, кровь мерцает и капает на пол. Мне вдруг становится очень грустно и очень страшно. Я не хочу видеть лицо этого человека, потому что со спины он очень похож на… Нет, я не буду бояться, я не буду плакать. Может быть, это всё просто очень плохой сон. Или нет. Но я уже почти взрослый и могу сам о себе позаботиться. Я должен быть сильным. Даже если я остался… совсем один… Я выхожу из бара. Я иду по пустой улице. В окнах домов никого нет. Машины стоят по обочинам дороги и никуда не едут. В городе очень тихо — я так не привык. Может быть, этот город больше не мой, потому что на мой он не похож. Только здания те же, но мой город — шумный и оживлённый. Этот город — мёртвый. Совсем. Папа сказал мне бежать. Но куда? Где теперь безопасное место? Ходят ли ещё корабли, которые обещали нас увезти подальше? Ездят ли где-то по дорогам автобусы? Летают ли ещё самолёты? Я ни одного пока в небе не видел. Почему-то мне совсем не хочется идти в порт. Почему-то я представляю корабль, наполненный улыбающимися людьми и стоящий у самого причала, весь зелёный. Это опасно. Связь на телефоне не работает. И телевидение. И интернет. Я проверял. И папа проверял. До того, как… до того, как я убежал. Я иду по знакомым местам. Вот парикмахерская мистера Коннолли, мы сюда часто ходим. Вот моя школа, за высокой оградой. Вот парк Сант-Стивенс-Грин, мы ходим сюда гулять. Вон, вдали, Дублинская игла, она очень высокая, но я не очень её люблю: она меня пугает. Мне попадается ещё несколько улыбающихся людей с жуткими глазами, они тоже говорят: «Будь счастлив. Мы счастливы». Я обхожу их стороной. Не похоже, чтобы они за мной гнались, но на всякий случай я снова бегу. Они желают мне счастья вслед. Они медленные и, наверное, уже разучились бегать. Потом места и улицы оказываются уже незнакомыми: я нечасто гуляю, и не знаю, куда эти улицы ведут. Я заглядываю ещё в один магазин, где открыты двери, но там тоже никого. Около кассы стоит телевизор, он включён, но там только сплошные помехи. Все полки пустые, только на одной из них, самой верхней, лежит шоколадка. Я дотягиваюсь до неё, встав на цыпочки, и беру себе. Это ведь не воровство. Я возьму у папы денег и приду сюда позже, чтобы их отдать. Когда всё закончится. Но шоколадка оказывается вся в этих зелёных спорах, как в плесени, и мне приходится её выкинуть по дороге. Солнце садится. Куда мне идти? Что мне делать? Я не хочу ночевать на улице. Не хочу остаться здесь в темноте. Я устал, я голоден, я заблудился, и я очень боюсь. Может, мне лучше вернуться домой?.. Какой-то звук слышится в небе, всё ближе и ближе. Это — то, что я думаю, ведь правда? Вертолёт! Настоящий вертолёт! И он летит сюда! Пожалуйста, заберите меня отсюда! Меня, кажется, заметили: вертолёт садится прямо на дороге. Я бегу к нему. Двери кабины открываются, и я вижу, что внутри сидят военные, в бронежилетах и в полицейских шлемах. Это хорошо. Один из них приподнимает шлем: у него доброе, хоть и строгое лицо. Он внимательно меня оглядывает и спрашивает, не заражён ли я, и я говорю, что нет. Он оглядывает меня ещё раз и машет мне рукой, велит залезать в вертолёт к ним. Они правда возьмут меня с собой? Это было бы так здорово! Я выберусь отсюда? Я смогу? Я залезаю внутрь и говорю, что мои мама и папа больны. Что их надо вытащить отсюда тоже. Дядя со строгим лицом смотрит на своих друзей, и они качают головами — думают, я не замечаю. Мне обещают, что моих родителей, конечно, тоже обязательно спасут. Но что-то у них есть такое в глазах, и я вдруг всё понимаю. Неужели я их больше никогда не увижу? Никогда-никогда?.. Дверь кабины захлопывается, но вертолёт не взлетает. Военные что-то говорят пилоту, но ответа я не слышу: я смотрю в окно и неожиданно вижу. Вижу моего папу, машущего мне рукой. На пилота кричат, чтобы он взлетал. Он оборачивается и хватает за шею сидящего на переднем сиденье. Руки у пилота в зелёных точках. Пилот улыбается и, кажется, желает счастья. Но я уже выскочил из вертолёта и бегу, не обращая на это внимания. Там мой папа! Это правда он! Он жив! Он пришёл за мной! Теперь всё в порядке! Люди выходят из-за зданий, по одному, по двое и группами. Они улыбаются. Они двигаются, как куклы, а не как живые. Мы улетим теперь вместе, правда? Только надо спешить! Людей становится всё больше. Откуда их столько взялось, где они были? У них чёрные глаза и зелёные светящиеся зрачки. Из-за спины папы бьют лучи солнца, слепят меня, и я не вижу его лица. Почему ты стоишь на месте? Нам нужно уходить, пап! Сейчас! Папа! Он протягивает ко мне руки, будто хочет обнять. Нас окружают. Они медленные, но их очень много. …папа? «Что такое, сынок?» — спрашивает он. Я наконец вижу его лицо. Я останавливаюсь. Я не могу больше сделать ни шагу. «Ну же, иди ко мне, Крис. Что-то случилось?» Нет… пусть это будет сном, пожалуйста! «Всё хорошо, сынок, — говорит он. — Не бойся. Теперь всё будет, как надо». Его глаза — такого же цвета, как были раньше, только белые уголки стали чёрными. От глаз расходятся по лицу зелёные дорожки, они сбегают на шею, под свитер, заползают на руки. Его чёрный рот улыбается — не так, как улыбаются эти люди вокруг, которые в улыбке показывают все свои зубы и растягивают рот до ушей. Папа улыбается очень спокойно — так же, как и всегда. Я чувствую, что дрожу. Глаза щиплет: наверное, я всё-таки заплачу. Мне кажется, как будто я проглотил очень тяжёлый и холодный камень. Папа говорит: «Посмотри, больше никакой ненависти, никаких ссор». Он делает какое-то движение, и все люди вокруг берутся за руки. Я вижу в толпе знакомых. Например, мистера Бирна и отца Шона. Отец Шон — священник, мы ходим к нему в церковь иногда. Он много раз ссорился с мистером Бирном, который одевается в чёрное, носит смешную причёску и часто показывает святому отцу нехороший жест. Теперь они стоят рядом и произносят хором: «Счастливы все — счастлив я». Папа говорит: «Никакого страха. Никакого неравенства». Ещё я вижу Абигейл, ей восемь, она живёт по соседству и очень боится мистера Мюррея, мясника из лавки напротив её дома. Которого она держит теперь за руку. Они тоже улыбаются. На фартуке мистера Мюррея засохшие бурые пятна. На голубом платье Абигейл — тоже. Они повторяют: «Счастливы все — счастлив я». Папа говорит: «Никакой смерти. Для всех». За правым плечом папы стоит мама. За левым — дядя Мёрдок. Лицо дяди Мёрдока тоже всё в чём-то буром, будто он очень долго лежал лицом в крови. Его рот не очень хорошо закрывается, как будто что-то мешает. Я не уверен, но думаю, что если он повернётся ко мне спиной, то я увижу дыру у него на затылке. Я помню их другими. Я помню маму, целующую меня перед сном. Помню, какой она бывает хорошей, когда не ругается с папой. (Чёрный рот растянут до ушей, она никогда не улыбалась так жутко.) Я помню дядю Мёрдока, катающего меня на плечах. Помню, как он говорил мне, что я вырасту настоящим бойцом и буду ему достойной сменой. (Глаза на испачканном в крови лице светятся, но выражения в них никакого.) Я помню папу, который говорит мне, что защитит меня от всего на свете. И этот тот момент… (Я делаю шаг.) …когда я понимаю… (Ноги ватные и не слушаются.) …что у меня… (Папа садится на корточки и тянет ко мне руки.) …нет выбора. Лицо папы как-то размывается, когда я на него смотрю, и мокрое стекает по моей щеке: всё-таки не удержался. Я такой слабый. Мне трудно дышать. Камень, который я проглотил, всё ещё внутри, он становится больше и покрывается неприятными колючками. Зачем папа сказал мне бежать, если бежать некуда? Он говорит: «Не бойся, Крис. Папа тебя защитит. Я больше никому не позволю тебя расстроить. Всё будет хорошо». Папа никогда меня не обманывает. Наверное. Он обнимает меня. Я обнимаю его тоже. Мне так хотелось это сделать весь этот день. Но теперь я просто хочу, чтобы всё закончилось. Я хочу проснуться. Папа тёплый. Я чувствую, что меня любят. Я чувствую, что я в безопасности. Я чувствую, как мои глаза закрываются сами собой, и сердце замедляется. «Всё будет хорошо», — повторяет он в последний раз. Я верю. Зелёное ползёт по моим рукам. Мне тепло. Мне спокойно. Мне больше не одиноко. Я… …сЧАсТЛив.