Dum supplico, spero

Ночью в Звездопаде тихо — лишь слышен плеск, с которым омывает берег неутомимая Быстроводная, да редкие крики птиц, но, несмотря на это, Эшара ступает осторожно и почти неслышно. Ей не хочется никого будить. Она выходит во внутренний двор и, прячась в тени Белокаменного меча, пересекает площадку. Облака то и дело закрывают тусклый месяц, плывут быстро, гонимые прочь ветром в вышине. У Эшары так же неспокойно на душе. Дрожащими пальцами она прикрывает слабое пламя свечи в её руках — не хотелось бы, чтобы часовые заметили её. Эшара подходит к тяжелым дверям и тянет одну из створок на себя. В помещении темно, но она видит сияющие при слабом свете её свечи перламутровые глаза. В её кармане — шесть свечей, и, переходя от одного к подсвечника к другому, Эшара зажигает их по одной. Последнюю свечу она ставит в оставшийся подсвечник и поднимает голову. Неведомый загадочно смотрит на неё из-под своего капюшона, и Эшара — нет, не время, ещё не время — отходит назад, в центр септы. Она по очереди окидывает взглядом всех их — семь статуй, семь ликов одного бога. Она молилась им (ему) — с самого детства, приученная матерью и септами, но особенно в те периоды, когда ей нужно было их покровительство и защита. Но боги были глухи. Может быть, хотя бы в последний раз её услышат. Эшара находит фигуру Матери и, подойдя к ней, вглядывается в её доброе, любящее лицо. Она касается белого камня рукой, вспоминая. *** Эшаре было шесть лет, Артуру — восемь, а их старшему брату Андару — все двенадцать, он вел себя как взрослый и совсем не обращал внимания на младших. Эшара не обижалась на Андара — пока отец учил его быть лордом, они с Артуром развлекались: он таскал её на закорках и, тайком от родителей и септы, учил драться на мечах. Впрочем, ей больше нравилось смотреть, как он сражается с оружейным мастером Звездопада. Артур учился быстро, легко, и Эшара, слыша, как мастер нахваливал Артура, начинала безумно гордиться им. Этому слову — гордость — научила её мать. Мать ждала ещё одного сына: у неё был большой живот и измождённый взгляд. Раньше каждый день она заплетала косы Эшаре, которая прибегала в её спальню, едва рассветёт, и смеявшаяся мать, наскоро сполоснув лицо едва тёплой водой, принималась за дело. Её прохладные мягкие руки дарили умиротворение, а прически, которые она делала, были в разы красивее кос, заплетаемых септой. Но после того как они с отцом зачали ещё одного ребенка, Эшаре запретили приходить к матери так рано — а затем и вовсе видеть её. Эшара качалась на качелях — она взлетала всё выше, ветер раздувал подол её платья и холодил ноги, и Эшара мечтала в один из взмахов дотронуться ладошкой до вершины Белокаменного меча, на который ей не разрешали подниматься — как внезапно заметила сбегающую по ступеням септу. — К леди Дейн! Быстрее! — прокричала она кому-то, и холод пронзил грудь Эшары. Она спрыгнула с качелей, пребольно ударившись коленкой о вымощенную камнями площадку, но тут же вскочила. Что с мамой? Эшара кинулась вперёд, по ступеням мимо септы, но та цепко ухватила её за локоть. — Тебе туда нельзя, дитя, — проговорила она, и лицо её было печально. — Почему? Там же мама! Что с ней? — Нельзя, дитя, — у септы руки не такие нежные, как у матери, но гораздо сильнее. — Всё, что мы можем сделать, это помолиться. Пойдем, помолимся Матери, чтобы леди Дейн благополучно разрешилась от бремени и подарила твоему отцу ещё одного сына. Эшара впервые видела такую суматоху: люди бегали туда-сюда, служанки тащили ведра с горячей водой, чистые простыни, полотенца, мимо ковылял мейстер, и звенья его цепи зловеще звякали друг о друга, — и это напугало её так, что она начала плакать. Септа, крепко держа её за плечи, привела Эшару в низкое семистенное здание, где остановилась с ней возле алтаря, рядом с которым стояла фигура женщины. — Помолись Матери, дитя, — заунывно проговорила септа, — о том, чтобы твоя мать и её ребенок выжили. Эшара, сглатывая слёзы, преклонилась перед алтарём — разбитая коленка пульсировала и нещадно болела, но она почти не замечала этого. Она шептала слова, которые ей подсказывала септа: «Матерь Небесная, помощь и защитница, умилосердься и помоги, услышь мольбы наши. Прости леди Дейн все её прегрешения, как матери прощают своих детей, благослови её и нерожденного ребёнка, сохрани им жизни и огради их от всяких невзгод…» Эшара не сводила взгляда с точёного лица Матери — в какой-то миг от порыва ветра неверное пламя свечей в изножье статуи колыхнулось, и Эшаре показалось, что Матерь отрицательно качает головой. Эшара стояла на коленях весь вечер и ночь — когда Артур пришёл, чтобы забрать её, она отказалась, и он, вздохнув устало, стал рядом с ней. Колени ныли, а Эшара чувствовала себя старше и взрослее. Леди Дейн умерла в час волка, и Эшара, услышав горестный, почти волчий вой отца, в гневе вскочила с пола. Она отчаянно глядела в лицо бога, но Матерь молчала, и воск капал со свечей, совсем как слёзы. В гневе Эшара — как так, как же так? — толкнула подсвечник, и воск плеснул на каменный покров Матери, которая глядела всё так же печально. *** Эшара отходит от статуи Матери и переходит к Кузнецу. Она проводит рукой по ледяной, вытесанной их камня статуе — в септе на Драконьем камне все фигуры деревянные, тёплые, словно дышащие изнутри. Именно на Драконий камень Артур привёз её и представил принцессе. Конечно, жизнь здесь отличалась от вольготного существования в Звездопаде, где Эшара проводила время за книгами днём и наблюдением за звёздами ночью, и именно на Драконьем камне Эшара получила главные в своей жизни уроки. Она прибыла на Драконий камень в самый разгар зимы и в полной мере ощутила на себе суровость этого места: холод стоял такой, что с утра побережье устилало что-то светлое и колкое, что здесь называли инеем. Впрочем, к погоде она скоро привыкла — особенно когда принцесса одолжила ей пару своих тёплых платьев, — а жизнь при королевском дворе, хоть и лишь малая его часть находилась с принцем и его супругой в давней резиденции Таргариенов, захватила её целиком. Но уже в первые дни Эшара почувствовала: что-то готовится. Что-то зреет здесь, в этом мрачном месте, где все башни построены в форме драконов, которых никто не видел уже сотни лет, где вместо зубцов на стенах — страшные монстры, именуемые горгульями, а в саду растут высокие деревья с листьями тонкими и острыми, как иглы, и шипы мелких диких розы колют пальцы до крови. Необычная архитектура, вся эта атмосфера, так непохожая на вольготный, залитый вечным палящим солнцем Дорн — всё это было ново, неожиданно, странно… интригующе. Артура она почти не видела: он был тенью принца, не покидая его ни днём, ни ночью, и Эшара, которую очень интересовало, что же происходит здесь, была вынуждена действовать по-другому. Осторожные расспросы среди фрейлин Элии ничего не дали, а добрая принцесса была слишком сосредоточена на недавно родившейся дочери, чтобы обратить внимание на то, как накалена обстановка вокруг. И потому Эшара решила действовать наверняка, используя то, что было даровано ей природой, по назначению. Окрутить оруженосца принца, смешного парня по имени Майлс Мутон, не составило никакого труда — мягковатый, простодушный, он даже не заметил, как она расставила ему ловушку. Попав в плен красивых глаз и соблазнительного юного тела, оруженосец Рейгара не имел ни малейшего шанса выбраться. Он стал глазами и ушами Эшары в той компании, где присутствие женщины и фрейлины принцессы было нежелательно. Брат никогда не делился с ней тайнами принца (а он, судя по словам Мутона, много о чём мог бы рассказать), в то время как Майлсом можно было вертеть как угодно. Именно от него Эшара впервые услышала о том, что принц готовится свергнуть своего отца — и изначально это повергло её в шок. Майлс тихо, с жаром доказывал ей, что жизнь в королевстве определённо изменится к лучшему, когда на троне окажется Рейгар, а Эшара лежала под одеялом и дрожала, воображая гражданскую войну и реки крови. Но позже, увидев безумие в глазах короля — он и королева с младшим сыном прибыли на Драконий камень — и услышав из его уст сомнительный комплимент в свою сторону: «А, Артур, это и есть твоя младшая сестра? Далеко не невинный цветочек. На твоем месте я опасался бы получить племянника-бастарда», уязвлённая Эшара начала думать, что в плане Рейгара есть смысл. Майлс поведал ей, что принц планирует получить поддержку влиятельнейших лордов страны, прежде чем организует переворот, и для этого он думает повстречаться с главами великих домов с глазу на глаз, но пока не может придумать, как это сделать. И тогда Эшара наобум сказала Майлсу, что лучшего повода, чем турнир в честь рождения принцессы, придумать сложно. Через пару дней она узнала, что сир Освелл Уэнт отправился к своему брату, лорду Харренхолла, с деликатным поручением от самого принца. А ещё через месяц ворон принёс вести о грандиозном турнире, который собирается устроить лорд Уэнт. И Эшара, не выдержав, вышла из Каменного барабана и направилась в септу. После смерти матери она не посещала молельню в Звездопаде, невзирая ни на ругань, ни на просьбы септ. Она перестала верить в богов — но может, хоть теперь её услышат. В старой септе Драконьего камня огромные деревянные фигуры взирали на неё с высоты их постаментов. Эшара миновала Матерь и, держа в руке горящую свечу, опустилась на колени перед статуей Кузнеца, глядя на него снизу вверх. Сглотнув (ведь если кто услышит её молитву, она будет обвинена в государственной измене), она зашептала: — Кузнец Небесный, покровитель и благодетель, защитник честного труда и бескорыстного служения, благослови принца Рейгара и его помыслы, даруй ему мужество и силу сделать то, что он намеревается, помоги ему наладить разрушенное королевство и стать новым, лучшим королём… Постояв немного, она встала, коснулась ладонью статуи — та была тёплой, и Кузнец глядел на неё смягчившимся взором, словно бы уверяя, что всё будет так, как она просит. Но Кузнец остался глух к её молитве — не сразу понявшая это Эшара проливала слёзы по погибшему принцу и по не исполнившимся надеждам уже в другой септе. *** Эшара отводит глаза, отходит от статуи и переходит к Деве — та глядит весело, на губах её чуть игривая улыбка. Эшара вспоминает харренхолльскую септу — массивную, мрачную, под стать самому замку; вспоминает руки Брандона Старка на её талии, поцелуи на губах. Во время турнира им приходилось прятаться, потому что у Брандона уже была наречённая, и их связь, вызванная вспыхнувшим внезапно пожаром влюбленности и желания, могла повлечь за собой пересуды, которых они оба не желали. Потому они и прятались — за палатками, деревьями, под помостом, на котором сидел король, и в тени замка — но основным местом для свидания стала малопосещаемая септа Харренхолла. Это был предпоследний вечер, и Брандон целовал Эшару так, что у неё перехватывало дыхание. Считалось, что оруженосец Рейгара был её ухажёром — но на Харренхолльском турнире Эшара напрочь забыла о Майлсе. Брандон был старше, опытнее, сильнее какого-то оруженосца. В первый же вечер он предложил Эшаре прогуляться — и тогда же ночью она, очарованная им, возжелавшая его (как и он её, стоит заметить), разделила с ним ложе. И не пожалела. И в первый, и в последующие разы они занимались любовью так, что Эшара ещё долго после чувствовала сладостную истому в теле. Брандон был неистов — и на ристалище, где сразил копьём не одного противника, и в постели. Хотя, строго говоря, это не всегда была постель… Но всякий раз его губы были требовательны, жадны, тело крепко и выносливо, и Эшаре нравилось в нём всё — вплоть до колючей бороды и запаха пота. Его руки знали, как доставить ей удовольствие: он ласкал её груди, гладил между ног, целовал бёдра, чтобы потом войти в неё, распалённую, и довершить начатое слиянием их тел. Эшара изгибалась от наслаждения, и, хотя и понимала, что это не любовь, совсем не любовь, всё больше теряла рассудок, — а Брандон хрипло смеялся и просил её о следующей встрече, в которой она вовсе не спешила ему отказывать. Вот и теперь они условились встретиться в септе. Эшара спешно вымыла ноги принцессы и, сославшись на головную боль, улизнула из шатра. Накинув непримечательный серый плащ и глядя лишь под ноги (поляны перед Харренхоллом превратились в грязное месиво, изъезженные множеством телег, оставивших глубокие траншеи, и истоптанные как копытами коней, так и людьми, сновавшими туда-сюда во время турнира), Эшара добралась до септы. В ней никого не было, как всегда. Отряхнув налипшие комья с сапог и пол плаща, Эшара прошла внутрь. Остановившись у изваяния Девы — позолота почти исчезла с её лица, оставив лишь источенное дерево, но Дева по-прежнему была красива, — Эшара опустилась на колени. Она не помнила ни одной молитвы, и потому зашептала те слова, что вырывались у неё сами собой: — Дева Небесная, благодать и красоту дающая, подарившая нам любовь, ниспошли мне и ему покровительство своё, как даруешь его всем влюбленным, благослови наше чувство и огради нас от раздоров и расставаний… Дева сияла чарующей улыбкой с постамента, словно бы внимая голосу сердца Эшары. Когда она услышала скрип двери, то поднялась, чтобы через пару мгновений оказаться в крепких объятиях северянина, который целовал её перед всеми богами, и Эшара очень хотела, чтобы это никогда не кончалось. Она знала, что Брандон обручён с богатой наследницей дома Талли, что Хранитель Севера никогда не разрешит своему старшему сыну жениться на девице из вассального дома и к тому же на дорнийке, но светлый лик Девы в тот миг, когда Эшара подняла на неё глаза, говоря идущие от сердца просьбы, внушил ей надежду, что — может быть, всё получится, может быть, боги смилостивятся над ней… Но поступок принца изменил всё. Брандон и его сестра спешно уехали, а Эшара, напоследок зайдя в септу Харренхолла перед отправлением в Королевскую гавань, долго смотрела в улыбчивое лицо безмолвной Девы, чувствуя, как по щекам стекает тёплая влага. *** Эшара устало трёт глаза: воспоминания о Харренхолле и проведённых в объятиях Брандона Старка мгновениях по-прежнему дороги ей. Она переводит взгляд на следующую статую: Старица смотрит в ответ своими перламутровыми глазами, и Эшара аккуратно поправляет покосившуюся свечу на алтаре, зачарованная бликами. У Старицы в Королевской септе в Красном замке такие же глаза. В ту септу Эшара ходила часто, но не по своей воле — в основном, ей приходилось сопровождать набожную Элию, которая проводила в септе ночи, стоя коленями на подушечке перед фигурой Матери и умоляя её дать королевству, Рейгару и ей долгожданного сына и наследника. Король Эйрис, начиная с турнира, весьма недвусмысленно намекал на то, что ждёт появления на свет мальчика, чем ещё больше нервировал свою невестку. Обычно, пока Элия молилась, Эшара стояла чуть позади и оглядывала изваяния. В Королевской септе и боги были украшены соответствующе: Дева стояла в головном уборе из пульсирующих при свете свечей тёмно-красных, цвета дорнийского вина, рубинов, молот Кузнеца целиком состоял из серебра, а Старица держала в руке фонарь из чистого золота. Но сейчас Эшара пришла сюда одна: Элия родила несколько дней назад и была не просто «слишком слаба» — столько крови, сколько потеряла при родах принцесса, Эшара не видела никогда. Маленький Эйгон родился здоровым и крепким, но его мать, чья оливковая кожа утратила былой оттенок и теперь была цвета костра дикого огня (десятки их горели на стенах Красного замка день и ночь), а исхудалое, изломанное тело почти не двигалось, находилась в руках богов, и лишь они решали, перерезать ли нить жизни принцессы Дорна и Семи Королевств. Эшара слышала, как Пицель сказал принцу о том, что следующие роды могут убить будущую королеву — а через день ни Рейгара, ни Артура не было в Красном замке. И до сегодняшнего вечера никто не мог сказать, куда они направились. Но новость о бегстве принца с леди Лианной Старк из Винтерфелла долетела до столицы быстро (чёрные крылья, чёрные вести). Стоя перед алтарём, Эшара думала о том, что может натворить Брандон (вспыльчивый, яростный, неукротимый Брандон), узнав о похищении своей сестры, и кровь стыла в её жилах. Она каким-то чутьем понимала: с Брандона станется и убить наследного принца, если безопасность его сестры будет требовать этого. Брандон не был готов отдавать своё. А Артур? Неужели её умный, умеющий находить нужные слова брат не смог убедить принца не совершать этого опрометчивого поступка? Зачем им была нужна Лианна Старк? Почему именно Лианна Старк? Эшара опустилась на колени перед Старицей и, глядя в её сияющие глаза, забормотала: — Старица, освети наш путь, ибо тьма вокруг нас и в наших сердцах, укажи мне, возлюбленному моему Брандону и брату моему Артура на путь праведный и правильный, направь нас к разумным мыслям… — её собственные путались, вероятно, от голода — она просидела с Элией два дня без отдыха и все это время почти не ела. Вставая с колен, Эшара подумала, что было неплохо отправить Брандону письмо, чтобы он не предпринимал никаких необдуманных действий — и, коротко помолясь Старице о том, чтобы те послания, которые она напишет, дошли как можно скорее, кинулась в свою крохотную спальню. Она написала три письма с одинаковым лаконичным содержанием, преодолевая искушение подписаться в конце «Твоя Эшара», — но она понимала, что, если Брандон сейчас в Риверране (а туда она тоже хотела бы отправить ворона, она знала, что почти сразу после Харренхолльского турнира её возлюбленный должен был жениться), письмо с подобного рода текстом не будет воспринято всерьёз. Оставив все три без подписи — на случай, если ворон будет перехвачен и письмо попадет не в те руки, — Эшара кинулась к слуге Пицеля. С самим мейстером связываться не хотелось — он был до мозга костей предан правящему дому, с него станется и прочесть её письма, и, более того, найти в них скрытый смысл. И тогда — прощай, её место при дворе, а, возможно, и свобода. Эшара протянула мешочек с золотом (её жалование за несколько месяцев) слуге, и тот, скоро кивнув, забрал у неё письма — чтобы, едва она уйдет, выкинуть их в горящий камин, не читая. Старица смотрела на Эшару мудрыми, всевидящими глазами, когда Эшара плакала у подножья алтаря, услыхав о глупейшем поступке Брандона и о его заточении в темницу, — и продолжала хранить молчание. *** Эшара встряхивает головой и переходит к фигуре Отца: тот стоит, склонив голову, словно вслушиваясь в те слова молитв, что произносят стоящие в его ногах. Она знает, что впечатление обманчиво — и он, как и все остальные, не обратил внимания на её просьбы. Она помнит это так отчётливо, потому что просила Отца о милости не для себя, а для того, кто стал ей дороже собственной жизни. В тот день в великой септе Бейлора юного кронпринца нарекали именем перед всеми богами и людьми. Элия, кожа которой по прозрачности могла сравниться с короной септона, сидела в резном кресле на колесиках, держа на руках сына. Кроме неё из правящей семьи в септе присутствовала лишь королева Рейла; король и его младший сын, Визерис, остались в Красном замке. Эйрис не выходил из твердыни Мейгора ни днём, ни ночью, — если бы Эшаре дали возможность, она бы тоже сидела там безвылазно, но ей, словно назло, давали тысячу разных поручений, не позволяя ни минуты отдохнуть. Впрочем, это отвлекало её от мыслей о том, кто томился в темнице. Эшара не была трусихой — но даже для неё было бы слишком отчаянным лезть в глотку дракону. После отъезда Артура вместе с принцем имя Дейнов словно бы запятналось — Эшара слышала смешки за спиной, видела пренебрежение королевы Рейлы, и потому порочить его ещё больше было бы ужасно. Именно такими словами Эшара уговаривала себя, делая вид, что ей всё равно. На самом деле, её мучила, терзала простая, как медяк, мысль: где-то внизу, в толще камня, без света и свежего воздуха сидит тот, к кому она чувствовала ту самую пожирающую страсть, которую некоторые барды зовут одержимостью, а другие — любовью. Брандон томился там, в десятках футов под землей, ожидая скорого суда, и Эшара чувствовала, что это не закончится ничем хорошим. И всё, что она могла делать, — это молиться. В то время как Верховный септон проводил обряд, распевая заунывный молебен, Эшара отвернулась и подняла взгляд на фигуру Отца. Его суровый бронзовый лик являлся самим воплощением правосудия, и под его укоряющим взором к Эшаре пришло осознание, что она поступила бесчестно, не предпринимая даже попытки попрощаться. Но ей слишком страшно — как потерять свою жизнь, так и признать то, что Брандон стал для неё большим, чем остальные мужчины. Видя, как септон сделал знак рукой и все опустились на колени, Эшара, едва шевеля губами, зашептала, глядя прямо в лицо Отцу, памятуя о скором суде Брандона: — Отец Небесный, строгий владыка и судия, укрой его от вражьих домыслов и охрани от злых мыслей. Прошу, внемли мольбе моей о правосудии и рассуди по справедливости… Грозный судия беспристрастно взирал на неё и было сложно понять, слышит ли он её просьбы. Но после, когда Брандон душил себя в попытках дотянуться до меча и спасти отца, Эшара раздирала в клочья кружевной платок и, не обращая внимания на стекающие по лицу слёзы, думала о том, как сильно она ненавидит несправедливых и безжалостных богов, раз за разом отбирающих у неё последнюю надежду. *** Предпоследний в её списке — Воин. Эшара кидает на него взгляд — в септе Звездопада фигура Воина выглядит совсем не так, как его изображение в известной «Семиконечной звезде», настольной книге каждого юного рыцаря и леди Вестероса. Эта книга оказалась бесполезной для Эшары — она не научила её, как молиться правильно, чтобы боги услышали тебя. Эшара оставалась с Элией до конца, невзирая на то, как пренебрежительно обращались с ней остальные придворные (большинство из которых, она была уверена, уже продались — в мыслях или на деле — мятежникам), и на пережитое ею. Да, она ненавидела короля Эйриса, отобравшего у неё что-то несоизмеримо большее, чем просто возлюбленного; но её госпожа не была виновата в этом. Невзирая на свою боль, в борьбе между законным королём и повстанцем Эшара выбрала бы первого — с условием, что страной будет править не Эйрис, а кто-то из его потомков; но Визерис был слишком юн, Рейгар пал от тяжелой руки бунтовщика, а его сына, Эйгона, ещё не отлучили от материнской груди… Но Эшара надеялась, что восстание смогут подавить — хоть в глубине души и понимала, как тщетна эта мысль, — и по-прежнему оставалась верна Элии. Именно на её плече Элия выплакивала всю горечь от потери мужа — сильная, несгибаемая Элия Мартелл в одночасье сломалась, едва ворон принёс письмо (чёрные крылья, чёрные вести). С ней принцесса тихим, замирающим от страха голосом обсуждала возможные помыслы оставшегося в стороне от сражений Тайвина Ланнистера — и в тот момент, когда Королевскую гавань заполонили солдаты в красно-золотом одеянии, они обе ещё не верили, что всё кончено, и надеялись на благополучный исход. Эшара помнила Тайвина — лысого, высокого, с цепким взглядом хищного льва, вышедшего за добычей. Она понимала, что его преданность будет принадлежать потенциальному победителю; но услышав топот служанок в коридоре и крик: «Король убит Ланнистером!», она осознала: Тайвин выбрал, а значит, всё кончено. Эшара баррикадировала дверь в покои принцессы, как могла — в ход шли стулья, комод, зеркала… Элия в страхе кричала, порываясь выйти и найти Рейнис, но Эшара, отталкивая её в сторону, продолжая нагромождать предметы мебели один за другим, понимала: Рейнис уже не спасти. Главное, чтобы уцелел Эйгон, главный наследник престола; тогда у Баратеонов — или кого этот старый, хитрый, подлый лис решит посадить на Железный трон — появится конкурент, который оспорит… по праву рождения... какая же это мерзость… такое предательство… Ухаживавшая за Эйгоном служанка, пузатая вдова, чей собственный ребенок, на пару месяцев старше принца, заливался плачем в колыбели рядом, смотрела на Эшару расширенными от ужаса глазами. Эшара слышала бряцанье лат, визг и звон стали, грубый мужской хохот всё ближе — и с каждой секундой осознавала: их не оставят в живых. Ни за что. — Сюда, — она открыла шкаф, схватила служанку за руку, и, вручив ей в руки маленького Эйгона и, прошипев: «Молчи сама и не давай ему кричать!», затолкала девушку внутрь. А затем схватила чужого младенца и передала его принцессе. — Что ты делаешь? — простонала Элия, впрочем, всё понимая без слов: её темные губы казались белыми, как хрусткий ледок на побережье. Эшара встала перед ней, закрывая её собой. Ответа не потребовалось — через пару мгновений дверь, несмотря на все заграждения, распахнулась под натиском самого высокого человека, которого Эшара видела в своей жизни. Она стояла у него — горы во плоти, закованного в чёрно-красные доспехи, знаменитого на весь Вестерос сира Григора Клигана, — на пути; он отшвырнул её в сторону легким, ленивым движением, словно отгоняя назойливую муху. Эшара повалилась на небольшой столик — с него на пол упала «Семиконечная звезда» принцессы, — но тут же вскочила, чтобы закричать от ужаса, увидев, как Гора вырывает младенца у Элии из рук и со всей силы бьёт его головой о стену. Эшара пыталась помешать, сделать что-нибудь, помочь Элии — но кто-то крепко держал её, скрутив руки за спиной, бил по лицу-плечам-лопаткам, раздирал на ней платье, оттягивал за волосы назад, раздвигал ноги. Она вырывалась, звала на помощь, пыталась сделать хоть что-то, — но когда Клиган отшвырнул в сторону крохотное тельце с кровавым месивом вместо головы, Эшара в страхе зажмурилась. Она была права. Они не пощадят никого. Сверху, через толщу красного кирпича, донеслись жуткие, тонкие крики девочки: «Папа! Папа, спаси меня, папа!», и Эшара завыла, чувствуя, как её переполняет боль. Это она обрекла Рейнис на гибель, это она решила, что её не спасти. Её грубо уткнули лицом в пол; рядом лежала открывшаяся «Семиконечная звезда», и на распахнутой странице Эшара видела изображение Воина — сильного, мускулистого, сжимающего в руках меч. И ощущая на себе чужое тело, она молилась, сотрясаясь от слёз, надеясь, что хотя бы в этот раз, хотя бы сейчас… — Воин, защита и опора моя, смилуйся, услышь меня, даруй мне отвагу и мужество, наполни тело мое силой… Но её руки по-прежнему были слабы, и она не могла ничего — ни спихнуть с себя ланнистеровских солдат, изголодавшихся по женскому телу, сменявших один другого; ни отвернуться, чтобы не видеть, как Григор Клиган, разорвав одеяние Элии, вколачивался в её лоно и душил её, сомкнув огромные ручищи на шее дорнийской принцессы, которая, кажется, уже не дышала. Сознание оставило Эшару до того, как последний из солдат закончил своё дело. Очнулась она уже в одиночестве, рядом с трупом Элии. Она подползла к ней, чувствуя, как по ногам стекает что-то липкое, и, сжавшись в комок, завыла от горя и отчаяния. Она никого не спасла своими молитвами. Никого. *** Эшара подходит к последней статуе. Неведомый — странная фигура, не мужчина и не женщина, не старик и не дитя — стоит в капюшоне, но Эшаре кажется, что он следит за её движениями с самого начала. Она поправляет покосившуюся свечу — воск капает на пол и блестит, как все пролитые ею слёзы. Список её потерь пополнился ещё двумя: её мертворожденная дочь, плод насилия, совершенного над ней в Королевской гавани (Эшара не хотела её появления на свет, но не думала, что боги отберут у неё и дитя), и Артур, верный своему долгу до конца. Эшара не знает: кого ещё ей нужно потерять, чтобы удовлетворить этих кровожадных богов? И лишь после она понимает, что богам нужна последняя жертва. Она встаёт на колени перед статуей Неведомого и произносит — в тишине полутёмной септы её слова звучат набатом: — Неведомый, забери меня, Эшару Дейн, в тот мир, откуда нет возврата, проведи тропами неизведанными, укрой меня чёрными крылами от горя и бед, и пусть мой сон… — Леди Эшара? — знакомый голос с елейными нотками прерывает её, обрывая окончание молитвы «будет тихим и спокойным». — Лорд Варис, — она встаёт с колен. — Чем обязана? — Юный принц Эйгон спасён благодаря вам, миледи. Лишь я и еще пара человек знает о том, что он выжил — и вы, конечно же. Поэтому вам же придётся пройти с ним весь путь, сделать его достойным правителем. Чтобы смерть его матери не была напрасной… Она соглашается почти сразу — здесь её ничего не держит. Она выбирает себе новое имя, облачившись в простое платье, выкидывает старое одеяние в море и задаёт вопрос, который приходит ей в голову только сейчас: — Кем я стану для нашего принца, лорд Варис? — Вы станете септой и будете его наставницей… Её печальный смех прерывает речь Вариса; она выбрала себе новое имя, отреклась от прошлой жизни, но боги насмехаются над Леморой так же, как когда-то смеялись над Эшарой Дейн. Впрочем, более не существует леди Эшары Дейн, и вместе с Коннингтоном и Эйгоном септа Лемора путешествует неизведанными тропами Эссоса, выжидая, когда этот идиллический сон закончится. Септа учит юного принца молитвам, однако сама не верит в то, что хоть одна из них будет услышана. Но при этом она исправно молится каждую ночь Неведомому о тех, кого не смогла спасти.