Румпельштильцхен

Я пришел в себя, когда стемнело. Голова болела и кружилась. Я поймал себя на том, что слышу чьи-то голоса. Снова и снова. Внутри моей головы они стонали, вздыхали, звали - о Господи, звали на помощь именно меня, сами того не ведая. Я зажал уши руками и отчаянно зажмурился, надеясь, что мне это все кажется. Сгущавшаяся темнота заставила зажечь лучину. Непослушные пальцы с трудом держали кресало, да и выбить искры составило немало труда. Я огляделся. Хижина была заброшенной, всюду пыль, паутина, на полу - цепочка мышиных следов. Здесь очень давно никого не было. Я тяжело вздохнул, но за окнами было уже темно. Выбираться отсюда уже было поздно. У очага нашлось брошенное полено, нож, по счастью, был при мне, лучин получился целый пучок. Нужно было понять, что за дверью. Прямо за хижиной начинался подъем в гору. Унылая серая скала нависала над домиком мощным уступом, делая его почти незаметным, а сразу за крыльцом был глухой лес. Отходить от своего единственного убежища в такую темень было страшно. Но недалеко от крыльца нашлась старая поленница с дровами. Казалось, все эти годы это место ждало только меня. Я вздрогнул, отогнал от себя пугающие мысли и снова вернулся в дом. Головная боль никуда не делась, как и все эти странные голоса. Думать было страшно, сердце в груди отчаянно колотилось от непонятного волнения. Но еще больше ужасал собственный внутренний голос. Я нащупал у себя в суме флягу, в ней, хвала небесам, оказалось вино. Я сделал большой глоток и уставился на пляшущий огонь. Еще утром не было ни леса, ни непонятной хижины, у меня была совершенно другая жизнь. Я всегда слыл неглупым человеком. Жизнь моя текла спокойно, в уважении, в спокойной работе в лавке почитаемого всеми тестя моего. Всегда имея тягу к наукам, еще с детства поощряемый матушкой, я посещал храм и читал священные тексты. А затем настоятель, зная мою семью, поделился и другими книгами со мной. Книги стали моим увлечением, а применение прочитанному нашлось неожиданно. Однажды я разговорился с соседом, и тот посетовал, что никак не может решиться прикупить лавку у городских ворот. Какие-то странные сомнения терзали его, мешая решиться. Я же выслушал его внимательно и дал ненавязчивый совет. Лавку сосед купил, но совсем другую, и не раскаялся. Мой совет помог ему понять причину сомнений и сделать лучший выбор. А затем он посоветовал обратиться ко мне своему зятю, тот тоже сомневался - какое же решение принять. Постепенно слава моя росла, а искренняя помощь благородным горожанам стала оборачиваться в итоге и звонкой монетой, и благодарностью. Не было дня, чтобы я не возносил хвалу Господу нашему за жребий мой, что позволял мне помогать людям, творя для них добро силой разума моего. Так было до ярмарки, до той проклятой весенней ярмарки. Ее я встретил на улице. Богато одетая госпожа брела одна, без служанки, без сопровождающего. По лицу было видно, как расстроена она, как едва сдерживает готовые хлынуть слезы. И я не удержался… - Госпожа, могу ли я помочь вам? Кто расстроил вас? Она подняла на меня мокрые глаза. Чистые, голубые - такие глаза не могут лгать и не должны плакать. - Кто вы, что за дело вам до моего горя? Я не спеша поклонился и представился, самым учтивым образом отметив, что слыву человеком разумным и умеющим помочь советом в минуты невзгод и трудностей. Она не сводила с меня испытующего взора, затем закусила губу и замерла, взвешивая сказанное мной. - Очевидно, Господь послал мне вас, не желая, чтобы я пала жертвой злобных сил, - наконец сказала она. Мы условились, что она примет меня в лавке своего супруга, человека зажиточного, с черного хода, чтобы можно было поговорить без лишних ушей Молодая госпожа приняла меня в условленное время. Трудно было бедняжке подобрать слова от своей беды. Слезы наворачивались на глаза, наконец, краснея, рассказала она, что так страстно желала подарить своему мужу дитя, что однажды обратилась за помощью к могучему чародею. И так невинна была молодая госпожа, что обещала любую награду по выбору, если понесет она от мужа, и родится у нее ребеночек. И вот волшебство исполнилось, настал час расплаты, но самое ужасное, что не знала она, что же «самое дорогое» придется отдать ей в обмен за исполнившееся желание. Долго говорили мы в укромной комнате, наконец, дал я ей совет, который пришелся ей по вкусу. Седмица прошла с нашей встречи, когда пришел от нее слуга с известием и кошелем монет золотых. Счастлива была она, что разрешилась ее беда, и ни с чем остался маг, возжелавший награды не по мерке. Я же вознес молитву господу, что надоумил меня, и радостно прошел день мой в трудах. В тот день еще несколько почтенных горожан обратились ко мне, и словно вдохновение снизошло на меня, мысли мои обострились, голова моя была светла. Все были довольны мною. И вот уже на закате последний раз звякнул в лавке колокольчик, и я поднял глаза от свитка с записями, дабы достойно поприветствовать вошедшего. Он был высок и кутался в темный плащ. Не спеша вошел в лавку, подошел ко мне, и тут его рука вцепилась в мою, будто холодное железо. Стон вырвался у меня из груди. Холод казался нестерпимым, а странный гость и не думал отпускать меня. Холод побежал от руки выше и выше, захватил лицо и приблизился к самому сердцу. Словно ледяной истукан, я бы не в силах пошевелиться. Из-под капюшона на меня глянули светящиеся злобой глаза: «Так это ты, стало быть, советничек! Помогаешь, сердобольный, людям за золото… Радостью полнится твое сердце от такой помощи?! Так будь же она проклята! Горем и кровью станет твоя помощь для всех, кто после заката будет лить злые слезы и звать на помощь! Слезы матерей будут твоей платой, мертвые дети твоей жизнью! Все начнется завтра на закате!» И мгновенно ослабла хватка его. Серый туман повис в нашей лавке. Я раскашлялся, затем запалил погасшую лучину. Надо ли говорить, что он уже исчез. Испуганный его визитом, я закрыл лавку и бросился туда, где привык искать утешения и защиты - в храм. Меня исповедали, и вот я уже отсчитывал пожертвование храму, дрожащими руками зажигал свечи и касался святой воды, но на душе так и не было покоя. Тревога, вот что там поселилось, ужасная, разъедающая, словно плесень, медленно разраставшаяся внутри меня... Словно какая-то неслышимая внутри меня ранее струна вдруг дрогнула и зазвучала. Удрученный, явился я в дом. Жена моя пыталась заботой своей и любовью развеять мою печаль, но эта же неясная тревога лишила меня радости. Я сказался нездоровым и ушел в опочивальню ранее всех. Лежа на супружеском ложе, я снова и снова возвращался мыслями к страшному посетителю. Воспоминания о его глазах буквально сводили меня с ума. Только в объятиях моей дорогой жены я смог забыться сном... Но он оказался недолог. Я пробудился незадолго до восхода. В моей голове звучали голоса, разные люди просили о помощи, но их жалобы вдруг не вызвали в моей душе сочувствия, напротив, кровь моя закипела от неожиданной злобной радости. Будто все эти люди были моими злостными должниками и наконец, волею случая оказались в моей власти. Лихорадка разлилась по моему телу, руки скрючились и задрожали. Какое-то мгновение я с изумлением взирал на корежащиеся в судорогах пальцы, а затем бросился к своей одежде. Тело мое не повиновалось мне, но ужас внутри был сильнее. Я выбежал из дома, словно умалишенный, и бросился прочь из родных городских стен. Туда, где за полями чернел лес, обещая убежище. Бег мой безумный длился до изнеможения, я падал не один раз, подымался и бежал снова, пока в подкравшихся сумерках не увидел полуразвалившуюся хижину. Сил моих хватило лишь на то, чтоб перешагнуть порог и упасть лицом на грязный пол. И вот сейчас, сидя, наконец, перед запылавшим очагом, я лишь устало опустил голову на колени, позволяя голосам захватить меня целиком. Кровь забурлила в жилах. А в голове громче других запричитал-заплакал девичий голосок, что-то о золотой пряже. Я вслушивался в каждое слово, а кровь уже несла мои ноги в пляс перед старым очагом и на языке прямо вертелась песенка, которую,приплясывая, выдохнул: "Нынче пеку, завтра пиво варю, у королевы дитя отберу…" Я выкидывал коленца перед огнем, по лицу, не переставая, катились слезы, а кровь бухала в висках молотом: "Как хорошо, что никто не знает, что Румпельштильцхен меня называют!"