***
Дверь заскрипела, впуская в спальню ее заклятого врага — звук, от которого королева превращалась в дрожащую тень, немея от страха. Она ненавидела себя, свою слабость и беспомощность, навязанную воспитанием покорность этому человеку. Он приходил каждую ночь — утвердить свою власть над ее хроа. Как никто, ведьма знала — даже смерть бессильна перед искренними словами обетов, данными в пору ее наивной юности. Даже за Гранью их фэа будут следовать друг за другом. Берутиэль не могла изменить предначертанного. Но и быть его вечной жертвой тоже. — Ты опоздал, — вместо привычно-испуганной жены Тараннона поджидал оживший ночной кошмар. Такой он видел королеву лишь один раз, ворвавшись в ее покои во время какого-то кошмарного ритуала. Именно тогда он, по совету друга решил ограничить ее свободу и «выбить эту дурь из зарвавшейся бабы». Не раздумывая, он делал с ней все, что хотелось только ему, бил за малейшее неподчинение, только бы никогда не видеть голодного взгляда опьяневшей от своей власти твари. Алые, словно перепачканные свежей кровью губы, сложились в презрительную ухмылку. — Ты потревожил мой сон. Уходи. Фаластур нахмурился, отгоняя непонятно откуда взявшийся страх. Он твердил себе, что это всего лишь жена, глупое и бесполезное создание, вздумавшее дерзить Повелителю Морей. Грациозно, как кошка, она поднялась с кровати, приближаясь к нему. Наблюдая за этим наивным представлением — иначе к чему ее рука сжимает короткую плеть, — король мысленно представлял, как покроет ее спину багровыми следами ударов, наказывая за дерзость. Впрочем, происходящее ему нравилось, восхищая тем, как хорошо Берутиэль играет роль. Настолько хорошо, что ей даже хотелось подыграть — самую малость. До того, как плеть обожгла лицо, чудом не задевая глаз, Тараннон не понимал: игры остались в прошлом. — Ушки слышали, ты снова пил с посольством Рохана, — за первым ударом последовал еще один. Прикрывая глаза рукой, он попятился к двери, но оступился. Под ногами вертелось слишком много кошек, чтобы устоять. Глядя на королеву снизу вверх, Фаластур попытался воззвать к ее разуму, угрожая расправой, но звонкий смех слился с новым ударом. — Я королева, не смей перечить мне! Словно безумная, она смеялась, выталкивая его из своих покоев. Счастье игристым вином бурлило в крови, норовя выплеснуться через край. Берутиэль могла убить его сейчас — обескураженного и хмельного, но тогда бы он не испытал себя в ее роли. Заперев дверь, она рухнула на перину, захлебываясь смехом.***
Она с трудом разлепила опухшие веки и вцепилась в висящий рядом канат, пытаясь подняться. Во рту пылал пожар, пересохшее горло требовало немедля утолить жажду, а от истощения подгибались ноги. Королева проклинала себя за слабость, не позволившую прервать и свои мучения быстрым движением кинжала. Слабость, не позволившую освободиться от хроа, упорно цепляющегося за жизнь. С надеждой она взглянула на железный блок, но выпадающая по утрам солоноватая роса успела истаять под безжалостными лучами. Сладковатый запах разлагающейся плоти витал над палубой — на секунду Берутиэль почувствовала, что он пробуждает в ней аппетит. Так просто — распороть брюхо, содрать шкурку и, выпустив наружу кишки, впиться зубами в подгнившее мясо. Того, кто служил верой и правдой. Того, кто пошел за ней на смерть и принял ее от рук хозяйки. Все, на что ее хватило — подползти к краю и свеситься вниз. Королеву рвало от собственных мыслей. Секунду назад она была готова сожрать тела своих питомцев, повинуясь инстинктам тела. Она поняла, что теряет контроль над собой, превращается в животное, пытаясь отсрочить неизбежное. От этих мыслей пустой желудок скрутило новым мучительным спазмом, желчь обожгла горло, вырываясь наружу. Кое-как перевернувшись на спину, Берутиэль прикрыла глаза, собираясь с силами.***
Зеленые глаза сверкнули недовольством в неверном свете свечи и король Гондора задрожал, вжимаясь лбом в пушистый ковер у Ее ног. Но удара не последовало, хлыст щелкнул где-то рядом, вынуждая дернуться. Сейчас он бы отдал все за возможность не входить в эти покои, не видеть ужасного пламени в ее глазах, не вспоминать своих «провинностей», не трястись от страха. Он не мог ослушаться — чуткие кошачьи ушки слышали все, даже отголоски невысказанных мыслей. А Берутиэль наслаждалась его страхом, его беспомощностью, его болью и звала его к себе снова и снова. Королева мстила за каждый удар, нанесенный в порыве гнева, за каждое унижение, за каждую ночь, когда он брал ее силой. Тогда он надеялся сломать ее, сделать покорной женой — еще одной своей победой. — Ты говорил обо мне непочтительно сегодня, — ее голос обволакивал сознание, обещая неземное наслаждение. И адскую муку. Низкий, глубокий, бархатный, заполняющий все пространство спальни, проникающий в самые отдаленные уголки сознания, он искушал, вдохновлял и отталкивал Тараннона. — Какие слова ты произнес? Он никогда не сказал бы этого, глядя в сверкающие от возбуждения глаза жены. Никогда не посмел бы произнести при ней то, что шепнул роханскому послу, думая, что это останется тайной. Тараннон отрицательно замотал головой, не смея перечить вслух и вздрогнул, принимая удар обнаженной спиной. — Повтори! — она склонилась к нему, подцепляя подбородок когтистыми, как у кошки, пальцами. Едва слышно он пролепетал оскорбительную речь, но это вызвало только очередной приступ недовольства — хлыст вновь опустился на беззащитную спину, вынуждая кожу вздуваться багровыми полосами. — Громко! — Моя жена — самое жуткое из отродий Моргота, Ваше Величество. Могу ли я просить о наказании за свою дерзость и неуважение? — Фаластур с надеждой взглянул на свою мучительницу, пытаясь разжалобить ее своей просьбой. Но разве он был милосерден к ней раньше? — Нет, — алые губы сложились в торжествующую ухмылку и королева расхохоталась — звонко и беззаботно, как девчонка, получившая лакомство. Игра уже не приносила ей прежнего удовлетворения, но что-то подсказывало: останавливаться нельзя.***
Последний трупик полетел за борт, в жадную морскую пучину. Подумав о том, что даже поселившиеся в разлагающейся плоти белесые личинки начали казаться ей аппетитными, Берутиэль зажмурилась, изо всех сил кусая губу. Металлический привкус во рту ненадолго заглушил жажду, а боль ослепительной вспышкой стерла окутавший рассудок туман. Море манило в прохладную черную бездну, шелестя и всхлипывая, ветер скрипел снастями, разыскивая парус странного судна. Королева с трудом поднялась на ноги, собирая остатки воли, поползла, цепляясь за канаты и обдирая ладони, к капитанскому мостику. Впившись окровавленными ладонями в перила, она посмотрела вверх — где-то там, выше злого жгучего солнца, дальше беспощадной лазури неба, ее ждала новая дорога. Тысячи миров звали ее к себе, обещая покой и свободу. Нужно только сделать шаг в пучину. Но королева ухмылялась им в ответ, подозревая, что все они бессовестно лгут. Протянув руку к облакам, Берутиэль рассмеялась — обессиленное тело безвольно осело на покрытые кристалликами соли доски, оставляя ее наедине с ледяной пустотой. — Моя госпожа? — сухие губы робко коснулись незримой стопы. — Могу ли я просить о наказании за... — За нашу смерть? — от ее спокойствия не осталось и следа. Изо всех сил отталкивая от себя фэа Тараннона, она устремилась по узенькой тропинке в новый мир, надеясь, что хоть там сможет освободиться от брачных обетов. И собственного проклятия.