То, что нравится Наполеону Соло

Он долго терпит. И его походы по бабам, и язвительные шуточки, и эгоцентричность. Спускает с рук утреннее похмелье, маслянистые взгляды в сторону ценных произведений искусства. Даже критику собственной одежды прощает: молчаливо игнорирует насмешливое «У вас чувство моды при рождении ампутируют, Большевик?». У Соло вообще много колкостей о Советском Союзе и конкретном голубоглазом представителе Красной Угрозы. Железный занавес стал его излюбленной темой после девушек, выпивки и, пожалуй, перепалок с Габи. Потому что немка всегда рада ответить ему порцией сарказма, раскрепощенная мартини. А Илья чаще всего старается игнорировать, отгородившись шахматами или томом классики. Наполеону скучно: какой неправильный русский. Не пьет, медведя на поводке не водит. Разве что сексом не занимается, иначе с чего бы Габи каждую ночь проводить в компании бутылки? — Большевик, — Наполеон тянет гласные, пристраивая свое великолепное тело на подлокотнике кресла. Курякин отодвигается, насколько хватает места и продолжает изучать взглядом шахматную доску. Белые квадраты, черные… как это может быть интереснее его, недоумевает Соло. Илья переставляет ладью, и только после этого неприветливо кидает в его сторону: — Что? Илья не любит отвлекаться от игры. А Соло не любит, когда отвлекаются от него. Расслабив узел халата, он интересуется с искренним любопытством: — Ты девственник? — и получает в ответ убийственный взгляд. Илья надеется, что его лицо достаточно красноречиво. Обычно после этого несанкционированные начальством вопросы прекращались. — Тебе не нужно этого стыдиться, — покровительственным тоном продолжает американец. — Хочешь, я помогу тебе охмурить любую красотку в этом городе. Или ты все еще сохнешь по малышке Габи? — Отвали, ковбой, — подрагивающие пальцы крепко сжимают фигурку коня. Илью сковывает напряжение, четче обрисовывается под водолазкой рельеф мускулов. Такое состояние предшествует взрывам ярости. До встречи с Наполеоном Курякин был почти уверен, что ему удалось взять над ними верх. — Все так грустно? — ослабленный узел развязывается, и полы халата расходятся, выставляя напоказ обнаженное тело. Лучший агент ЦРУ все умеет обратить в оружие, даже себя — бесстыдно пользуясь тем, что устоять перед ним невозможно ни женщине, ни мужчине. Только русский, бросив мимолетный хмурый взгляд, проронил: — Оденься. Я не одна из твоих пассий. — А хотел бы? — завязывая пояс, Наполеон будто невзначай наклоняется ниже, царапая тягучим голосом психику напарника. «Идиотский вопрос идиотского ковбоя», — читается в голубых глазах Ильи. Габи, которая могла бы спасти его, получала инструктаж касательно новой миссии. Он долго терпит. Но прикосновение языка к мочке уха выводит его из себя. Соло с восхищением наблюдает, как рассыпаются шахматные фигурки, врезается в стену стол, обзаведшийся глубокой трещиной. Пол со звоном покрывают осколки стекла, с костяшек Большевика капает кровь. Он громит все, что попадет под руку, вымещая агрессию на вещах. Соло неподвижен — он знает, что Илья никогда не переступит через «нельзя». Ему приказали не трогать американца. Ярость русского находит отклик отнюдь не там, где он ожидал — Наполеон ерзает, запахивая халат, скрывая мягкой тканью внушительный стояк. Плоть пульсирует, низ живота реагирует острыми вспышками желания на каждое движение Большевика. Агент ЦРУ не испытывает угрызений совести, которой, по правде, так и не удосужился обзавестись. Зато он отличный психолог: если перенаправить силу Ильи в другое русло… куда более приятное… можно избавить отели от многочисленных погромов, а Уэверли — от не менее многочисленных счетов. Курякин скрывается в ванной, задавливая эмоции струями холодной воды. Набатом стучит в висках, и словно сквозь пелену он слышит насмешливое: — Не утони, Большевик, Габи расстроится. Соло уходит прежде, чем Илья решается выйти. С каждым разом это становится тяжелее, с каждым заданием — невыносимее. Красивая девушка уже убрала осколки и мило лопотала на французском, обрабатывая раны Ильи. Он позволяет, задетый словами напарника. В какой-то момент ему хочется остановить ее, ответить на призывный взгляд поцелуем. Если бы не тянуло так в грудной клетке осознание — не его. Курякин благодарит и снова остается в своей крепости из принципов, шахматной доски и книг. Наполеон принимает правила их своеобразной игры: русский прячется, американец ищет пути подхода. Взламывает душу силой или хитростью, красуясь перед собственным эго — никто не в силах остаться равнодушным перед его чарами. — Та девушка была очень мила, — замечает он на следующий день, когда Илья завтракает вместе с Габи. Ироничный тон, холеное тело в идеально сидящем на нем костюме, прожигающий насквозь взгляд — Курякин не знает, что он ненавидит в этот момент больше. Тонкие пальцы на его запястье приглушают участившееся сердцебиение. Габи. — И весьма недовольна твоей холодностью, — не дождавшись ответа, продолжил Соло. — Полагаю, она нашла утешение в твоей кровати, — сквозь плотно сжатые зубы цедит Курякин. Снова на грани, от одного лишь его присутствия. Он без того долго терпит. — Ревнуешь? — тихий смешок. — Ты знаешь, где меня можно найти. — Хватит! Соло, прекрати. Я вам не мамочка, чтобы разнимать! — большей частью она злится на него. Габи пугают срывы Ильи, которые случаются все чаще. Наполеона они заводят до грязных снов. Он недовольно хмыкает, просыпаясь по утрам: от того, что всего лишь сны. И от того, что до встречи с Ильей он считал, что они остались в далеком прошлом. Теллер спасает ситуацию. Сглаживает острые углы, обрывает те нити, которыми Наполеон привязывает Илью к себе — ненависть, ярость, насмешка. Но Габи не всегда рядом. Это похоже на фальшь. Борьба, где оба противника делают вид, что им нет никакого дела до боя. Габи притворяется, что не любит. Наполеон… он и сам не знает, зачем ему холодный русский. — Может, сыграем? — Соло надоело изображать прекрасную, но молчаливую статую. — Ты умеешь? — в голосе Ильи так редко проскальзывают другие эмоции, кроме холода, когда он обращается к напарнику. На сей раз в нем слышится удивление. Тот насмешливо кривит губы: «Не ожидал?» — Я играю черными. Курякин пожимает плечами, расставляя фигуры на доске: ему плевать. — Большевик, а, Большевик… на какой помойке ты откопал эту кепку? Пешка со стуком опускается на новую позицию. — Повторяешься. Наполеон разочарованно хмурится, отчего между бровями пролегает морщинка: привык. Это обидно. — Но ведь ты никак не прислушаешься к моим советам. Или в твоем конктракте с КГБ прописано под угрозой смерти не надевать ничего приличного? — Твой ход. Соло передвигает пешку, почти не глядя на доску. Скучный советский агент, правильный зануда и молчун. Угрюмый, подверженный неконтролируемым приступам, ужасно одетый. Мимо вкусов Соло Илья Курякин пролетал по всем пунктам. Кроме того, в котором предусмотрен твердый член и опасное желание доводить его раз за разом. В какой-то момент ему, совсем не следящему за игрой, объявляют шах и мат. Он не огорчен. Щелчком пальцев, сбив черного короля, встает и плавно обходит стол. От скуки есть верное средство. — Победителю положена награда? — на щеке Ильи остается отпечаток влажных губ и тень дыхания. Последняя капля. Наполеон из-под ресниц наблюдает за яростью напарника. Еще один номер разлетается вдребезги вокруг него — зрелище пугает и завораживает. Илье приказали не трогать американца. Но никто не приказывал Соло не трогать русского. Он коротко охает, ощущая боль от пойманного удара, предназначавшегося зеркалу, но не отпускает. Целует, сжимая плечи Большевика, чувствуя живую силу под кожей. Губы у Ильи сухие, обветренные зимой и нервно искусанные. Но вкусные, до одури желанные, самые лучшие. Наполеон целует их, ласкает своими, пока в напряженно замершем Курякине что-то не ломается… ...и он отвечает. У них ничего не может быть по-человечески. Ни общение, ни ухаживание, ни секс. Рвется в клочья дорогая одежда, освобождая доступ к разгоряченным телам с бурлящим адреналином вместо крови. Илья не целует — кусает, покрывая шею и плечи метками короткой прелюдии. И Наполеон стонет, растворяясь в чужих руках, забывая все свои колкости. Когда чужие пальцы, обильно смоченные слюной, растягивают его, Соло тихо вскрикивает: — Илья! Этого достаточно, чтобы разрушить хрупкое терпение. Пальцы заменяются членом, стоны переплетаются со всхлипами, боль — с удовольствием. Переплетенные на смятой постели тела становятся единым целым. Илья в Наполеоне, заполняет его полностью, членом, агрессией, неумелыми редкими почти-ласками. И оргазм, волной накрывающий обоих, с разницей в несколько движений ладони, которыми Курякин доводит любовника до пика. Соло молча глотает воздух, расслабленный и лишенный привычной брони. Льнет к сильному телу и жалеет, что не умеет мурлыкать — потому что в душе это чувствуется именно так. Они засыпают вместе, оставляя разборки и колкости до утра. — Для девственника ты довольно неплох, — Наполеон морщится от боли. Сидеть ему в ближайшее время противопоказано. — Мог бы и нежнее, Большевик. — Убью, — роняет Курякин, стыдливо закутавшийся в одеяло. С места не двигается, лишь сердито сверкает голубыми глазами. — Тебе запретили меня трогать. Но не трахать, — нахально подмигнув, Соло скрывается в ванной. Им многое нужно понять и принять. Зародившуюся в сердце неправильную любовь, крах советских устоев, опасность разоблачения. Но в одном лучший агент ЦРУ уверен совершенно точно — он выдержит все ради того, чтобы снова увидеть очаровательный румянец на щеках Ильи.