*****
Все свои обещания Российская империя исполнил неукоснительно. Польское царство имело очень много прав и свобод, даже собственную армию. Полная автономия, несмотря на то, что это была провинция империи. Но было и нечто такое, что Польшу сильно тяготило – многочисленные представители русской власти в Варшаве, российские гербы кругом и обязательное внедрение русского языка. Все это снова и снова напоминало о том, что он не является свободным государством. Он лишь провинция… Они снова остались наедине спустя месяц, когда Феликсу пришлось приехать в Санкт-Петербург на какое-то торжество. Он давно чувствовал себя лучше, благо, вложения России изрядно помогли вернуть божеский вид в максимально короткий срок. Быть Польским царством было значительно лучше, нежели Варшавским герцогством. Литва как-то сказал: – А я тебе завидую. У тебя есть автономия, ты почти свободный. – Почти, – кивнул Польша. Вот именно – почти свободен. Это скорее иллюзия свободы, ее суррогат или лживая фальшивка. Феликса это совершенно не устраивало. Беларусь бросила на него недовольный взгляд, а после окликнула Литву, намеренно сделав так, чтобы Россия и Польша остались в малом зале одни. Зачем ей это, Лукашевич так и не понял. Он уже видел мельком Украину, явно утомленную и крайне хмурую. Он заметил парочку ссадин на ее прехорошеньком личике. Поговаривали, что их отношения с братом несколько испортились в последнее время, хотя подробностей Феликс знать не мог. Тот же Финляндия и то был более осведомлен о том, что происходит в доме Российской империи, хотя и жил отдельно, как и Польша. – Я разрешил тебе самостоятельную выборку сейма, – заметил Россия. – Более того, у тебя будет собственная армия. Чем ты недоволен, Польское царство? Феликс посмотрел на него, но сохранил молчание. Он вдруг вспомнил о том, как к нему недавно приезжал младший брат российского императора, великий князь Константин. Это был очень добрый человек, и он крайне тепло относился к Польше. По сути, ему не на что было жаловаться, но природное упрямство все так же брало свое. – А разве я чем-то недоволен? Иван отложил в сторону какие-то документы и подошел к нему. Лишь сейчас Лукашевич акцентировал внимание на том, как же сильно изменился Брагинский. Не с минувшей их встречи, а вообще, в целом. Он был очень высок и крепко сложен, волосы, что некогда были золотистыми, точно солнечные блики, давно побелели, некогда голубые глаза теперь казались аметистовыми, вовсе не человеческими. Усталость на лице вкупе с извечной улыбкой делали его похожим на умудренного жизнью мученика, что мало подходит могущественной империи. Феликс заметил, что одно лишь выражение лица разительно меняет весь облик России. Когда он находится в окружении людей, он сияет беззаботностью и от него исходит аура силы и властности. Но стоит ему оказаться в малом кругу своих провинций, как былой лоск покидает его лик, делая его более простым и… домашним. Да, именно домашним, своим. – Вторая забастовка за месяц, – заметил Брагинский. – Как мне это понимать? Польша немного нервным жестом потеребил пышный рукав рубашки. Ему вовсе не нужно сейчас устраивать подобные разборки. Не сейчас и не здесь. Еще не время. – Время сложное, людям приходится несладко. Думаю, ты должен это понимать. По глазам России он понял, что тот не верит. Но к его удивлению, Иван не стал об этом говорить. Словно эта откровенная ложь его вовсе не смущала. – Просто помни, – тихим тоном сказал он. – Чем больше забастовок и восстаний, тем меньше свобод. Решать только тебе, Польское царство. Новое имя сильно раздражало, но Феликс покорно кивнул. Он, конечно, упрямец, но не идиот. Терять такие преимущества вовсе не с руки. – Я все понял. – Тогда иди. Россия как-то вздохнул, голос его заметно дрогнул, заставив Лукашевича замереть. – Ты… в порядке? Иван натянуто улыбнулся. – В полном. Уходи к остальным, оставь меня. Польша недоуменно пожал плечами, потому как на сей раз откровенно лгал именно Брагинский. Справедливо решив, что это не должно его волновать, он обернулся и зашагал в сторону больших дверей, за которыми несколькими минутами ранее скрылись Беларусь и Литва. Россия сам разберется со своими проблемами, если таковые имеются, а у Феликса полно своих дел. Но какая-то неведомая сила заставила его в последний момент обернуться. Брагинский снова выдохнул и склонился вперед, схватившись за грудь. Словно его терзала невероятная боль. Он зажмурился, и Польша даже из другой части малого зала видел, как его лицо перекосило, а глаза зажмурились. Рука так и не коснулась дверной ручки. Ведомый непонятно какими инстинктами, Феликс вернулся обратно к нему, и успел как раз вовремя. – Курва! – выругался он, подхватив под локоть этого здоровяка, стараясь удержать на месте. Россия вполне мог просто упасть на колени, если бы Лукашевич не подтолкнул его к массивному креслу, что стояло как раз рядом со стеной. Иван настолько сильно зажмурился, что, казалось, все его мышцы просто одеревенели, так что Польша невольно испугался. – Россия! – он невольно повысил голос. – Да что с тобой?! Тот словно и не слышал ничего. Не зная, что предпринять, Феликс приложил все силы, чтобы отвести руки мужчины в стороны. Ткань его бежевого кафтана была пропитана бордовой жидкостью, и Польша ни секунды не сомневался в том, что это кровь. Но вот вопрос – откуда она? Не может же быть у России свежей раны? Или разошелся старый шрам? Не желая гадать впустую, Лукашевич решительно разорвал ткань. Что ж, одна из догадок была верна. Феликс зажал ранку ладонью, не зная, как еще можно остановить кровь. Отчего-то мысли о том, чтобы поднять крик и позвать на помощь, в его голове так и не возникло. – Все… хорошо… – через силу выдавил Иван, даже не пытаясь отстраниться. Однако Польша не верил. Он зажал рану сильнее, невольно прижавшись к мощному телу, едва ли не сев на колени проклятого русского. Его лоб стукнулся со лбом Брагинского, и от прямого взгляда глаза в глаза стало немного жутко. Должно быть, острая боль уже отступила. Дыхание России выровнялось, взгляд был более чем осмысленным. Он словно заглянул Феликсу в душу, и тот, желая прервать зрительный контакт, опустил взгляд на рану. – Сердце? – тихо спросил он. – Да, – хрипло отозвался Брагинский. – Тяжело, когда тебе вырывают сердце из груди. Польша сглотнул. Ну да, конечно, он ведь и сам это помнил. Россия довольно долго жил без своего сердца, которое вырвал Франция. Значит, рана и правда очень серьезная. Но не настолько серьезная, чтобы убить. – И часто такое бывает? Лукашевич не был уверен в том, что хочет знать ответ на этот вопрос. Вообще не предполагалось, что он должен знать о слабостях России. – С каждым разом оно все легче. Заживает. Ткань одежды уже была пропитана кровью. Осознав, что сердцебиение России снова стало мерным и спокойным, Феликс медленно убрал руку. Кровотечение прекратилось. Словно завороженный, он смотрел на рваную рану, которая выглядела более чем свежей. Это было довольно жутко, но оторвать взгляд от подобного зрелища было слишком сложно. – Оно заживает, – повторил Иван. – Все нормально, я лишь посижу немного. – Ты идиот, – беззлобно заметил Лукашевич. Российская империя хорошо скрывал свои боевые раны. Порой даже слишком хорошо. Интересно, его сестры знают о том, что у него до сих пор кровоточит сердце? – Возможно. Руки Ивана были в крови, как и руки самого Феликса, но это их волновало в последнюю очередь. Польша запоздало вспомнил о том, что он сидит на коленях Брагинского, фактически оседлав его, однако это так же никого не смутило. Мужчина откинул голову на кресло. Его рана и правда затягивалась, и это выглядело крайне жутко, но Лукашевич так и не отстранился от него. Напротив, он аккуратно потянулся к правому плечу Ивана, устроившись так, чтобы не касаться раны. – Так нормально? Несмотря на столь странную ситуацию, Польше понравилось вот так сидеть. Россия был сильным и слабым одновременно, и лишь тот факт, что он – Феликс – может видеть его вот таким, невероятно пьянил и заставлял трепетать. Он знал о слабости Брагинского, тот открылся ему. По непонятной причине это в какой-то степени радовало. – Да, спасибо. Иван вновь улыбнулся. Не натянуто и с долей превосходства, а почти искренне и немного обреченно. Его рука коснулась светлых волос Польши. Видно было, что он рад тому, что несносный поляк не ушел. Ему нравилась эта близость. Феликс прикрыл глаза. Слушать дыхание России было приятно.*****
В спальне горели лишь две свечи. Их тусклое сияние придавало помещению ауру таинственности. Как раз кстати, как невольно подумал Польша. Это весьма соответствовало ситуации. Брагинский его не заставлял. Не было угроз или вполне резонных требований. Он не просил и не настаивал. Это было целиком и полностью решение самого Феликса. Это именно он так хотел. Он видел, как Иван провел кончиками пальцев по безобразному шраму на груди. Тот самый шрам. Он и правда практически зажил. Россия был обнажен. Его наготу скрывала только молочного оттенка простыня. Даже извечного шарфа на шее не было, и в полутьме можно было, хоть и с большим трудом, рассмотреть старые шрамы на шее. Тоже весьма глубокие и уродливые. Отчего-то то, что Иван снял шарф к его приходу, кажется священным ритуалом, не иначе. Это проявление доверия и особого отношения, потому как на шею у России табу. Лукашевич чувствует себя едва ли не избранным. Он обошел постель и присел на край, как раз рядом с Брагинским, намерено спиной к нему. Он горд тем, что его не склонили к близости, горд тем, что смог сам для себя все решить. Именно Польша так захотел. Стараясь дышать ровно, он медленно расстегнул пуговицы своей рубашки, спиной ощущая внимательный взгляд России. Тот бездействовал и смотрел на него, словно стараясь изучить каждый жест, проникнуться его настроением и полностью прочувствовать особенность момента. Тихий шорох, и Польша осознал, что Брагинский чуть приподнялся и приблизился к нему. Он почувствовал его дыхание на своей коже ровно в тот момент, когда рубашка с пышным жабо сползла ниже, обнажая его худощавое тело. Феликс невольно выдохнул, когда изгиба шеи коснулись чужие губы. – Ты умеешь запудрить мозги, – заметил Иван, неспешно сняв с него рубашку. – Ты делаешь это крайне виртуозно. Польша готов был отозваться ехидным замечанием, но вовремя прикусил язык. Не сейчас, он не хотел портить момент, да и Брагинский не нуждался в ответе. Его руки практически невесомо огладили талию Лукашевича и скользнули выше, к груди. Когда Иван зарылся лицом в его волосы, Феликс подался назад. Он и правда не был спокойным регионом, но Россия все равно его любил. Кто бы мог подумать еще пару сотен лет назад, что положение вещей столь кардинально изменится? Кто же знал, что тот самый угловатый светловолосый мальчишка вымахает в огромную и мощную империю? Кто мог знать, что Речь Посполитая прекратит свое существование в полном бесславии и станет лишь провинцией этой империи? Воистину, у судьбы порой злые насмешки. Все изменилось. Изменился Россия, изменился Польша, изменился и мир вокруг них. И теперь именно Лукашевич пришел в спальню к своему сюзерену, чтобы скрепить их союз. Пусть и весьма запоздало, но по своему собственному решению, что немаловажно – Брагинский не стал его принуждать к близости. И для него стало победой то, что Польша сам к нему пришел. Так же, как и для Феликса стало победой то, что он стал важен для Ивана. Лукашевич сам обернулся, чтобы встретиться взглядом с Россией. Ему до сих пор было непросто привыкнуть к новому положению, но он знал наверняка – то, что происходит в спальне России, никогда не покидает пределов опочивальни и не становится достоянием общественности. Это нечто сугубо личное, только между ними. Польша не был единственным у него, и Феликс это прекрасно знал. Порой он даже ревновал, прекрасно осознавая, насколько это глупо и опрометчиво с его стороны. Нет, он не любил Россию. Это не было нежными чувствами, скорее, просто эгоизм: он хотел верить в то, что он важнее всех для Брагинского, что лишь он знает все его тайны и слабости. – Как твое… сердце? – почти учтиво поинтересовался Лукашевич, стараясь абстрагироваться от собственной не в меру острой реакции на нежные прикосновения. – Ты не надорвешься? Россия вполне ожидаемо засмеялся. – Звучит так, будто ты обо мне волнуешься. Феликс лишь пожал плечами и отвернулся. Он хотел подняться на ноги, чтобы избавиться от штанов, однако его тут же крепко обхватили поперек туловища и потянули назад. Польша и сам не понял, как он оказался под Брагинским. – Не беспокойся, – усмехнулся мужчина, вновь уткнувшись в его волосы. – Я не надорвусь, если приласкаю свою провинцию. Это вполне могло сойти за попытку оскорбить или унизить, но Польша успел хорошо понять и изучить своего сюзерена. Не стоит сомневаться, тот и правда его любит, как любит и всех остальных, кто оказался под его крылом. И слова эти он произнес с неподдельной нежностью, точно говорил о своей любви, а не о чем-то ином. В этом весь он – никем не разгаданный Россия, которого невозможно понять. – Тогда делай это молча. Феликс был готов, когда Иван потянулся к его лицу. Едва лишь тот склонился, как своенравный поляк подался вперед и сам поцеловал в губы недавнего врага, закрыв глаза и отдавшись противоречивым эмоциям. Было очень хорошо. Так хорошо, как не может быть в объятиях того, кто неприятен или противен. Россия медлил. Он любил долгие размеренные ласки, нежные прикосновения и глубокие поцелуи. Он любил доводить до изнеможения своей нежностью, и Лукашевич это вскоре понял. Иван целовал шею и плечи, скользил ниже, проводил языком по напряженным соскам, словно невзначай несильно кусал, чтобы тут же зализать место укуса, а после скользнуть еще чуть ниже. Он словно намеренно дразнил поляка, который за долгие минуты этих нехитрых действий успел извертеться под ним. Все попытки хотя бы снять штаны Брагинский пресекал на корню, и это уже раздражало. – Черт возьми… Польша едва не захныкал от нетерпения. Он был возбужден, и его ноющая плоть уже начала болеть, сдавленная тканью брюк. Крайне неприятное ощущение. Иван прекрасно все понимал, а потому приподнялся и мило улыбнулся ему. – Что такое? – Хватит… – Феликс вцепился руками в его волосы. – Хватит издеваться, сволочь! Слишком много нежности, на которую Лукашевичу никогда не хватало терпения. Он хотел, чтобы Россия быстрее приступил к главному, хотел, чтобы напряжение скорее спало. Хотел получить желаемое как можно скорее, и Иван не мог не понимать это. – А разве что-то не так? Поцеловав его в кончик носа, Брагинский накрыл правой рукой его пах и неожиданно крепко сжал возбужденный член сквозь опротивевшую ткань брюк. Феликс громко простонал, едва ли не закричав, а после невольно прижал любовника к себе, глубже зарывшись в его волосы. Очередной смешок проклятого русского его, вопреки обыкновению, так и не остудил. – Быстрее… – Что быстрее? Иван зашевелил рукой, явно издеваясь над ним. И как только ему самому хватает терпения на подобные издевательства? Польше вдруг стало интересно, всех ли своих любовников Россия вот так доводил до беспамятства? Все ли они умоляли о большем, сходя с ума от столь долгих и нескончаемых прелюдий? И снова Лукашевича охватила неоправданная ревность. – Сделай это… быстрее… – Что именно? Феликс громко зарычал, уже и не сдерживая свое бешенство. Так хотелось, чтобы эта ладонь ласкала его не через ткань, хотелось ощутить ее тепло. Хотелось, чтобы Россия тоже потерял терпение и овладел им, причиняя боль и неудобства. Чтобы он входил в него резкими и грубыми толчками, не жалея и заставляя громко стонать и глотать собственные слезы. Но Россия – странная империя. Он не станет делать подобное. Напротив, он убьет своей невероятной нежностью и медлительностью. – Возьми меня, черт возьми! – рыкнул Феликс. – Немедленно! – Ну, раз ты так просишь… Брагинский все так же улыбался. И правда, странная империя.*****
– А с чего ты взял, что в этом есть необходимость? В Варшаве ныне была удивительно теплая весна. Все кругом так и благоухало, однако настроение Феликса было просто отвратным. Очередная ревизия его безумно раздражала, как, впрочем, и великого князя Константина, ставшего для Польши едва ли не родным, даром, что он тоже Романов. Но если младший брат императора Всероссийского, царя Польского и великого князя Финляндского молча терпел присутствие проверяющих, то Феликс намеренно дал знать Брагинскому, что он думает о подобных ревизиях. – Его Величеству виднее, – отозвался Иван. Он был хмур и задумчив, и это наталкивало Лукашевича на неприятные мысли. Не мог же Россия злиться на него, ведь Польша был невероятно тих и послушен, особенно в последнее время. – Мне это не нравится. – Мне тоже… Редко Россия с ним соглашался, да еще и так легко и непринужденно. Стало быть, и правда случилось нечто важное. Польша нахмурился и внимательно уставился на Брагинского. Лишь теперь он заметил, насколько уставшим и хмурым выглядел тот. Словно он не спал несколько ночей, размышляя о всех бедах этого мира. Быть может, Феликс и не испытывал к нему никакой любви или даже привязанности, но все его проблемы могли автоматически стать проблемами самого Польши и его народа, ведь теперь они повязаны унией. Значит, надо хотя бы узнать, в чем дело. Он решительно подошел к мужчине, напрочь забыв о том, что в кабинете помимо них еще полно людей. Его ладонь коснулась военного мундира Брагинского раньше, чем он успел осознать, что делает, и Иван бросил на него удивленный взгляд. – Феликс… Это прозвучало так тихо и неуверенно, что Лукашевич тут же сжал грубую ткань и подошел еще ближе, почти впритык. – Как твое сердце? Он готов приложиться ухом к груди Ивана, чтобы убедиться в том, что его сердце бьется. Однако этот поступок был бы крайне опрометчивым с его стороны, поскольку люди могли неправильно истолковать такой порыв. – С ним все хорошо, – Брагинский натянуто улыбнулся. – И хватит делать вид, что беспокоишься. Польша хмыкнул. – Как будто я не могу беспокоиться. Так что случилось? Россия тяжело вздохнул, а после огляделся. Решив для себя что-то, он решительно взял Феликса за руку и потащил за собой в коридор, а после куда-то дальше. Лукашевич хорошо знал о том, что Иван крайне редко бывал как в Варшаве, так и в его резиденции, а потому понял, что Россия идет по наитию. Обнаружив пустое помещение, Брагинский втолкнул в комнату Польшу и зашел следом, а после плотно прикрыл дверь. – С тобой откровенничать не стоит, – заметил он. – Но я скажу тебе, в чем причина моей тревоги. Император крайне плох. Его преследуют тени прошлого, и я полагаю, что он тронется рассудком. Феликс не сразу понял, что ему говорят. – Это… плохо… – Да, – кивнул Иван. – Тем более, что Александр Павлович не оставил наследников, и я сомневаюсь, что они у него вообще появятся. – Но тогда… Польша не знал наверняка, как обстоят дела с престолонаследием в Российской империи, но знать стоило, поскольку сейчас это касалось и его самого. – Престол должен будет занять его брат, следующий по старшинству. Великий князь Константин. Лукашевич хмыкнул. – Заберешь его у меня? Какая жалость. Думаю, он будет хорошим правителем, хотя я без него буду очень скучать. Россия был очень серьезным. Его взгляд буквально прожег, и Лукашевич успел испугаться, что сказал что-то не то, но спустя лишь секунду Иван резко прижал его к себе и крепко поцеловал в губы. Феликс не успел даже удивится, а Брагинский уже отстранился. – Надеюсь, ты не будешь бастовать. Очень на это надеюсь, Польское царство. Сказав это, Россия направился к выходу, оставив Польшу в полном недоумении. Звучало так, будто Брагинский боялся его потерять. Будто он был невероятно важным для него. Но Феликс тут же отбросил в сторону эти мысли. Этого просто не может быть. Возможно, скажи Иван о своих чувствах тогда, Польша и не поднял бы спустя несколько лет первый бунт. И кто знает, как бы сложилась тогда.