В лучах солнца

Андрес остановился на пороге церкви. Он не мог пройти внутрь. Сначала послал всех к чертям, потом наступил на свою гордость, а сейчас не мог переступить порог. Что-то в глубине души подталкивало и мешало это сделать, поэтому Андрес не двигался ни вперёд, ни назад. Массивная дубовая дверь скрипнула и приоткрылась. По полу зала скользнул тонкий золотой лучик солнца, клонившегося к закату. Тогда Карьедо распахнул её целиком. Шагнул вперёд и погрузился в полутьму церковного зала. Андрес медленно обвёл его взглядом, как если бы был здесь впервые — так и было, по идее. Бога для него нет, и ходить в церковь незачем. Мирное сияние свечных огоньков не боялось ветерка, гулявшего где-то под куполом, и всё так же теплилось с правой стороны алтаря. Недолго Андрес смотрел лишь на них, а в его тёмных глазах танцевали их блики. Распятие Сына Божьего на стене — у Иисуса по-прежнему самое благоговейное выражение лица. Любви к ближнему своему, ко всем людям. Лёгкий дым ладана в лампадах окутывал Его фигуру полупрозрачным паром, расслаблял тело и кружил голову. Дальше скамьи, много рядов, тянущихся от входа далеко вперёд. Андрес опустил взгляд, вздохнул — они все пустые. В глубине души он разозлился на себя, что ноги его принесли сюда лишь затем, чтобы не увидеть ни одной живой души. Карьедо готов был яростно толкнуть дверь, уйти прочь из этого места и никогда больше не возвращаться, но... почему его снова что-то останавливает? Он ещё раз вгляделся в полутьму церкви. Не все скамьи оказались пусты. На одной сидел Флавио. В светлом свитере, с золотыми волосами и бледной кожей — он сам был не то самой яркой здесь свечой, не то одной из тонких мраморных статуй. Андрес, то падая в сон, то отходя от него, не мог к нему прикоснуться. Он думал, что если дотронется его плеча, то тот рассыплется мириадами песчинок. Что это ладан усыпляет сознание, а Флавио всего лишь галлюцинация. Карьедо протянул руку. Ему показалось, что можно было ощутить ореол вокруг его фигуры. Наконец, он понял, что уже нет смысла молчать, незачем ругать самого себя. Его ладонь обессиленно опустилась. — Флавио. Он ему не ответил. Он не поднимал взгляда и не читал молитву, лишь всё так же сжимал крест, словно ему было тяжело. Андрес уже свыкся с тем, что парень постоянно сбегал в церковь даже не для упоения души, а потому что это вошло для него в привычку. Но сегодня был совсем другой случай. Сейчас Флавио был никаким. Он не выглядел ни грустным, ни обиженным, ни даже уставшим от жизни — всего лишь никаким. Прости, ангел. — Прости меня. Флавио пожал плечами. Скорее, оттого, что стало прохладнее. Андрес тихо опустился рядом. Он несмело коснулся его руки. Несколько прядей золотых волос упали на лоб. — Ты был прав. Андрес усмехнулся — интересно, в чём именно? Хотя злорадствовать сейчас было неуместно. Сколько раз он без зазрения совести делал попытки наставить итальянца на путь истинный? До чёрта для него и ноль для Флавио, ибо он не слушал. Однако, даже если бы он вдумался в его слова и смирился с тем, что Бога за пределами письменной религии не существует, вряд ли бы признался в этом в церкви. — Я ужасен. Он ужасен? Андрес поймал себя на мысли, что между ними происходило... много всего. Доходило до ругани, нередко именно из-за неё Флавио сбегал в церковь. Бывало, Карьедо мог нагрубить ему, накричать. В особо тяжких случаях Варгас хамил ему в ответ. Были побои по пьяной страсти, когда Андресу просто срывало крышу, да и сам Флавио, если вспомнить, не сильно протестовал. Он плакал, глотал слёзы, показывая, как ему от этого плохо. А затем Андрес трахал его, прерывался передохнуть, а потом трахал снова. Но он никогда не называл его «ужасным». Потому что одно это слово ранило сильнее, чем пощёчина. — Андрес... всё, что я делаю, ужасно. Голос Флавио звучал нетвёрдо, было видно, каких усилий ему стоило произносить каждое слово. То ли он стушевался перед Андресом, то ли сам не хотел себе этого говорить. — То, что позволяю с собой делать. А потом истерю. Если бы я сам этого не делал, если бы я сам так не жил, я бы не винил себя в том, что бесцельно здесь шатаюсь. Знаешь, зачем я сюда прихожу? Чтобы Бог сказал: «Нет, Флавио, ты не грешишь», и тогда я мог грешить дальше. Андресу было не по себе не видеть на лице Флавио привычного придурковатого выражения. Было невыносимо видеть отчуждение в его чистых голубых глазах. Но он молчал. Боялся наговорить лишнего, когда это запрещали обстоятельства. — Эти связи на стороне... Я даже не знаю, что они мне дают. Новые ощущения? Свободу? Это какая-то дурная склонность к дешёвому разврату, Андрес. Из меня бы вышла плохая шлюха. Даже от секса с другими мужчинами я не получаю удовольствия, потому что всё время вижу на их месте тебя. Однако, мне нравится непостоянство, и нравишься ты — одинаково. Вода не может смыть ощущения чужих рук на теле, но чем дольше, тем упорнее, да? Я умираю от одной мысли, что ты отторгнешь меня, что тебе будет противно потреблять уже несвежий продукт. Я... я изменяю, но думаю, что тебе будет неприятно. Только вслушайся, как... грешно это звучит. Флавио шумно вздохнул, как будто в лёгких не осталось кислорода. Андрес почувствовал, как сильно у него похолодели руки. Вытянув из сжатых ладоней крест, он отложил его на скамью. Переместил руку итальянцу на плечо, а затем на ключицу. Сердцебиение Флавио замедлилось — он замер, впитывая южное тепло своей холодной кожей. — Меня раздражает Лючано. Он продолжил глухо. — Меня доводит до ручки его завышенное самомнение, гордыня, склонность к унижению. Но он сильный. Он никогда не показывал слабости. Он готов причинять боль куда более сильную, чем причинили ему. Эта жажда насилия в его глазах, его небрежность, грубость... Они заставляют его бояться и гордиться за него. Потому что он не позволяет себе слабости, от которой я стал зависимым. Пускай и так. Я очень, очень не люблю, как ведёт себя брат, но это всяко лучше того, как веду себя... я. И вот его голос сорвался. Его голос впервые дрогнул. — Ты был прав, Андрес. Я ужасен. Флавио спрятал лицо в ладонях. Андрес сидел молча и не издавал ни звука во время этой исповеди. Он проследил взглядом за тем, как тот устало согнулся, и физически ощутил, как где-то глубоко внутри что-то надломилось. Сегодня в церкви ему многое было невыносимо. Как и наблюдать за тем, как тускнело золото его волос. — Нет. Если бы можно было отдать жизненные силы, силу своей любви человеку, которому было тяжко подняться после падения, каждый бы поступил так из самых благих целей. Андрес не готов был вырывать из сердца такую значимую часть себя. Но сейчас это было тем, чего он сильнее всего желал сделать. Он обнял Флавио крепче. Настолько крепко, что побоялся, не рассыплется ли его мягкий образ тысячами пылинок. Он понимал, что это меньшее, что он мог ему дать, но хотел верить, что одно это слово не даст ему окончательно уйти. — Слышишь, нет. Он впервые поверил в собственные слова. — Ты ангел. Обвив руками талию Флавио, Андрес приподнял его, так что тот уже не мог прятать глаз. Потом поцеловал в горячий лоб. Ранее он бы рассмеялся тому, что соскучился по вкусу его кожи на губах. Он вновь поцеловал его лоб, веки, щёки, спустился на приоткрытые губы и не захотел отрываться. Теперь он готов был отдать всё, лишь бы целовать его вечность. — Я думал, ты не веришь в ангелов… Андрес сместил ладони Флавио на спину, под свитер — он везде был горячим. Тот опустил руки ему на колени. — Как мне не верить, когда ты – живое доказательство? Карьедо обхватил рукой его талию и крепко прижал к себе. Зарылся носом в золотые волосы, улавливая вожделенный аромат. Флавио уткнулся ему в шею, так же вкушая знакомый запах. Сейчас они как никогда были похожи на двух разлучённых животных особей, изголодавшихся по телам друг друга и одержимых инстинктом соития. Ещё раз. Андрес поцеловал его ещё и ещё раз. Ладони заблуждали по спине итальянца, им не терпелось стянуть проклятый свитер. Флавио отстранился и закусил губу, но, вобрав воздуха, вновь прильнул к испанцу и углубил поцелуй, закинув ногу ему на бедро. Бога нет, и не перед кем грешить. Дрожащими пальцами Варгас провёл по пересекавшему губы Андреса шраму — светлый, он выделялся на смуглой коже. На его сильных руках было ещё несколько глубоких царапин. Кончиками пальцев он очертил эти линии и услышал приглушённый вздох. Это — знаки его характера. Ti amo, Andrés. Флавио заглянул в любимые гранатово-карие глаза. Он никогда прежде не видел, как прекрасно в них отражались тихие огоньки свечей. Приоткрытая дверь по-прежнему впускала в полутьму церкви прозрачные лучи солнца, и этот мягкий свет обрамлял фигуру Андреса золотым ореолом. Олицетворение его счастья. Плод его самых сокровенных желаний. Иллюзия, по вине которой он выпал из реальности. Греховный человек, изнутри полный такого божественного света... Он не мог его не простить. Флавио снова прижался к его губам своими, чувствуя солоноватый вкус, которого прежде никогда не пробовал, зарылся пальцами в каштановые волосы. Стянул чёрную майку и коснулся губами груди, там, где билось южное испанское сердце. Андрес обхватил его торс руками — сейчас он не имел права от него ускользнуть. Te amo, angél. Свитер был сорван прочь. Цепочка с крестом соскользнула на пол... * * * Андрес остановился на пороге церкви. Потом обнял Флавио за талию и долго смотрел, как на его золотых волосах засыпали лучи заходящего солнца.