Gomen

— Открой, пожалуйста, окно. — Это было единственным, что я смог попросить сделать отца. Мой голос не слушался меня. Сказывалась слабость и большая потеря крови. Я умирал, медленно, капля за каплей, вместе с выпиваемой из моего тела кровью. И я это прекрасно знал и даже позволял. Сам или не сам, уже не понять. Но осталось мне совсем не долго. Так не хотел, чтобы именно так закончилась моя жизнь, собственно, и не начавшись. Не хотел жить в этой Богом забытой деревушке, Сотобе, но родители… Глупое их сейчас винить в чём-либо. В этом «происшествии» есть и моя вина. Только моя вина. Знал ведь обо всём, но всё равно подставился под удар. И паренька с той девчонкой, подругой Шимизу, не смог защитить, предупредил, но они вряд ли послушаются. Так же попадут под удар. Но это ли должно меня волновать сейчас? Отец что-то говорил, потом вышел из моей комнаты. Я слышал, как закрылась дверь. Теперь я остался здесь совсем один. Он скоро придёт. Я дождусь его и тогда… А что будет тогда? Неужели меня ждёт смерть? Вот так просто — быстро и в самом начале моего пути. Я знаю, мне будет больно. Если вспомнить какие у него острые клыки, как они впиваются в кожу, высасывают кровь, запуская какое-то вещество внутрь, но даже так я всё равно отчётливо чувствую боль. От этого меня не спасёт никакое обезболивающие, да и не нужно это уже больше. Сегодня последняя ночь. Для нас обоих. Потом… никто не знает, что будет потом. Я слышу возню за окном. Так шуршат кусты перед домом. Значит, это мой полночный гость. Только тебя я и ждал, Тору. Подняться с кровати и подойти к окну уже нет сил, но оно открыто, и он, можно сказать, приглашён в дом. Заходи, пей и проваливай! — хочется закричать, но язык совсем не слушается, еле ворочаясь. Даже дышать становится тяжело. Шуршание усиливается, он подходит ещё ближе к дому, замирая около приоткрытого окна. Чего же ты ждёшь? — Ты бы поспешил, — собрав всю волю, я смог произнести эти слова, — папа вернётся в любую минуту. — Мне бы не хотелось, чтобы Тору укусил ещё и отца. Не хочу, чтобы он или мать умирали. Пусть только я. — Я бы подошёл к окну, но встать не могу. Слышу, как он забирается в комнату, перелезая через подоконник, ставит ноги на пол моей комнаты. Он в доме и теперь его ничто не остановит. Еда прямо перед ним, обездвиженная, еле живая, не будет сопротивляться и не сможет защититься. Ешь — не хочу! Так чего же ты медлишь, Тору?! Но моя надежда, что он передумал, рассыпается в одночасье, как я слышу шаги. Усопший всё же подходит к моей постели. Останавливается совсем рядом, и снова нерешительно, как будто бы два шага, что он сделал, забрали её всю. И моя надежда снова начала расцветать в душе. За что, Тору, за что? Когда он наклоняется ко мне, и его глаза смотрят прямо в мои, я отчётливо вижу этот красный светящийся ободок вокруг зрачка. Он готов впиться в меня своими клыками и добить. Но даже сейчас во мне теплиться надежда, что Тору передумает и вытащит меня отсюда. Как бы я хотел сбежать. Глаза закрываются как-то сами. Я откидываю голову дальше, чтобы ему было удобнее укусить меня. Последний раз, — убеждаю себя невольно, — осталось потерпеть всего лишь один укус и тогда всё кончится. Но мне не хочется, чтобы всё это кончалось. Я ещё не успел пожить! У меня была бы вся жизнь впереди, если бы… Тору? .. Но он и сам не виноват в том, что стал усопшим. Нет, во всём, что твориться сейчас со мной, творилось с моим другом, виноваты те самые Киришики. Этот кошмар из-за них. Чёртовы восставшие! Прибить их надо. Всех!!! Не думаю, что я уснул, но мне, казалось, снился именно сон. Летний день. Такой теплый, как и все летние дни в Сотобе. Светит яркое послеполуденное солнце. Жара царит страшная. Любил я в такую жару ездить на своём велосипеде и обязательно заезжал к Тору. Я так и не смог обзавестись привычкой: носить с собой клейкую ленту, чтобы вовремя заклеивать дыры в шинах. Я бежал по дороге куда-то вперёд, прочь из надоедливой и забытой всеми Сотобы. Куда-нибудь обратно, в город. Где у меня есть будущее. Где я смогу жить. Прочь от Тору, Мэгуми, отца и матери, прочь! Но дорога расплывалась перед глазами, а вместе с ней и лучшие воспоминания об этой деревни: улыбающийся и машущий мне Тору, стоящий со шлангом в руках, его голос, каким он обычно произносил моё имя, сколько я не просил не называть меня по нему; вечера в его компании прямо у него дома, те разы, что я оставался у него с ночевкой — были лучшими вечерами в моей жизни, игры и разговоры ни о чём — всё это исчезало, как бы я не пытался уцепиться за эти воспоминания. И вместе с воспоминаниями, вместе с дорогой к моей нормальной жизни, исчезал и я сам. Расплывался в летней жаре, становясь всего лишь таким же бледным воспоминанием. Тишина. Пауза в реальном мире слишком затянулась. Тогда я открыл глаза и увидел прямо перед собой Тору, который склонился надо мной, опираясь коленями на кровать по бокам от моих рук. Он смотрел на меня странным, непривычным взглядом, который я видел у него только одни раз. Но тот раз… после него была ночь, когда его укусила Шимизу. Этот вечер я запомнил на всю жизнь. Страшнее мне никогда не было. И не за себя я тогда боялся, а за Тору. И не напрасно. Сейчас передо мной была только оболочка прежнего парня, который был мне не равнодушен. Но Тору, которого я знал, больше не было здесь. Мне хотелось закричать ему, заставить его наконец-то укусить меня и закончить эту пытку для обоих. Но я не мог. Не было сил даже на это. Почти мёртв, и он не хочет меня добить. Видимо, восставшим чуждо сострадание. Я уже устал мучиться. И тут он сделал то, что уже делал однажды. Тору наклонился, но вместо того, чтобы впиться в мою шею клыками, плотно сжал губы и прикоснулся ими к моим. Я не почувствовал в тот момент абсолютно ничего. Только холод. Страшный холод. Тору был совсем холодным. Я не отвечал на поцелуй, но и не сопротивлялся, смотря равнодушно на него. А он закрыл глаза и целовал упорно, пытаясь вложить в поцелуй какие-то чувства. Но разве у усопших могут быть чувства? Я закрыл глаза, уже не видя не лица парня, не своей комнаты, только всепоглощающую черноту. Она звала меня к себе, просила прийти быстрее. Хотел бы я ей отказать, но Смерть единственная девушка, которой невозможно отказать. И я чувствовал её пальцы под своей ночной рубашкой, холодные и мёртвые, чувствовал губы смерти, что пытались ласкать меня, вызвать какие-то эмоции, но вызывали лишь пустоту в душе. В прошлый раз всё было не так. Тогда я горел, а сейчас, видимо, дотлевал. Скоро рассыплюсь пеплом, и пусть меня развеют над всей Сотобой. Холодные пальцы оставили меня без рубашки, медленно приближаясь к штанам и белью. Я никак не отзывался на прикосновения. Мне не хотелось, чтобы он продолжал, но и остановить: жестом, словом, движением, я не мог. Уже не было сил. И он продолжал, прикасаясь ко мне, как и в прошлый раз, но уже не так. Совсем по-другому. Уже пропала та нежность, та осторожность, та боязливость, что его оттолкнут. Сейчас Тору просто хотел почувствовать моё тепло. В последний раз. Хотя бы в последний раз сделать это. Я смотрел в потолок, чувствуя холод и боль. Это всего лишь пальцы, но я уже не в силах их принять. Неприятно. Они такие ледяные. Убери их, Тору! Я не хочу этого! Но он не спрашивает и просто продолжает. Он хочет этого. В последний раз. Пока я ещё жив. Почувствовать тепло, которого ему так не хватает. Запомнить этот момент, ведь снова его уже не будет. Никогда. Ведь никто не знает, вернусь я в этот мир после укуса или умру окончательно. Лучше уж умереть, чем стать одним из них. И тут впервые я отзываюсь. Он входит полностью, во всю длину, без смазки и чего-нибудь подобного. Я пытаюсь кричать, пытаюсь оттолкнуть его, пытаюсь убрать это ощущение из себя. Но мне не хватает сил. Тору приближается к моему лицу, приподнимая мой подбородок, и смотрит в глаза с мольбой. — Прости, — шепчет он, и делает первый толчок. — Ничего, — равнодушный ответ сломанного человека. Просто холодно. Просто неприятно. Просто неправильно. Это всё. Я совсем ничего не чувствую. Мне даже плевать, что сейчас делает Тору со мной. Пусть. Я не хотел этого, но уже поздно. Его ледяные пальцы сжимают мой член; пытается и мне доставить удовольствие. Не надо! — хочется закричать, — закончи это и добей меня! А потом боль исчезает, резко, как и пришла. Он выходит из меня. Но я снова ничего не чувствую. Он убирает от меня свои холодные руки. И я снова вижу перед глазами дорогу. Мне так хочется сбежать, одному или с Тору, не важно. Куда-то далеко, где есть счастье. Но я здесь, на этой кровати, почти мёртвый, а надо мной склонился мой лучший покойный друг, сейчас он сделает то, зачем пришёл, и моя жизнь оборвётся, как тонкая красная нить. — Не выбраться мне отсюда, — шепчу я чуть слышно и в последний раз смотрю на Тору. На такого родного и красивого Тору. Но не вижу его совсем. Передо мной только осунувшийся мертвец, лишь жалкая пародия на моего лучшего друга, который меня и убьёт. Сделает всего лишь один укус, и я наконец-то попрощаюсь с жизнью, которую не ценил и не любил. Простите меня, папа, мама. Всё же, я плохой сын. И тут я чувствую тот самый укус. Мои глаза закрываются в последний раз. Боль сильнее в разы, если сравнивать с проникновением. Его клыки впиваются в мою кожу, сразу начиная выкачивать кровь. Так больно, так неприятно, но мне уже всё равно на это. Пусть пьёт. Пусть убивает. Главное, что скоро исчезнет эта боль. Не хочу её чувствовать. Уйди, Тору, пожалуйста! И тут я чувствую, как на мою щёку падает капля воды. Одна, вторая, третья. Вода? Нет, слёзы. Холодные слёзы вампира, в чьём теле не осталось тепла. Он искал тепло во мне и нашёл. Часы пробили полночь. На календаре уже девятое. Тору медленно отстраняется от меня, а потом снова прикасается к моим губам. Я пытаюсь ответить. Хотя бы в последний раз. Теперь я такой же холодный, как и он. Мы оба — мертвы. — Прости, прости, прости, Нацуно, — шепчет Тору, прижимая меня к себе и снова целуя. Он выполнил то, что ему поручили. Он убил меня. И я никогда не смогу ему этого простить. — Не извиняйся, — шепчу я из последних сил. Мне уже плевать, по имени он меня назвал или нет. Но мне всё равно приятно. В последний раз услышать столь нелюбимое имя из столь любимых уст. — Оставь меня, Тору. Мне очень хочется спать. Позволь мне уснуть. Он ещё долго извиняется, зовёт меня по имени, целует, но я уже не слышу всего этого. Меня поглотила темнота. А вдалеке исчезала дорога в жаре летнего дня. Вдалеке исчезала моя счастливая жизнь. Я чувствовал только холод. Я чувствовал только смерть.

На календаре девятое октября — удачный день, но не по утру.