--bury me now--

Это похоже на болезнь, так ему кажется, когда он остается совершенно один в гостиной. Кстати, о болезни. Голые стены белого цвета; они напоминают ему больницу; и он практически чувствует запах ультрафиолетовых ламп, хлорки, формальдегида и спирта, но спирта не того, который он так привык чувствовать в любимом виски, который он пьет в последнее время не переставая, а того, который, смешиваясь с запахом крови рождает неприятный металлический привкус на губах. Он практически чувствует этот привкус. Его губы сухие, как земля в пустыне, окружающей дом, и он готов поклясться, что, будь Тони рядом, они были бы менее потрескавшимися. Кстати, о пустыне. В доме нестерпимая жара, возможно, потому что кондиционер давно сломался, а Майку слишком страшно, что его пальцы наберут не номер мастера, а выученный наизусть еще пару лет назад номер Перри, и он не берет телефон в руки уже пару дней. Кстати, о Перри. Он все-таки заразил Майка чем-то непонятным и странным. Возможно, все дело в его слишком больших карих глазах, в которые Майк всегда любил смотреть во время ритуала перед сессией в универе. Как ни странно, Тони никогда не замечал этого, и Фуэнтесу даже нечего было стыдиться. Предмет его обожания не знал о его существовании, таком никчемном и сером, а если и знал, то уж очень хорошо притворялся, что это не так, и, возможно, это было даже к лучшему. По крайней мере, Майк всегда мог смотреть на него сколько душе угодно. Вместе они ходили лишь на несколько пар, и Майк даже начал изменять своей привычке сидеть на последнем ряду, даже не думая вглядываться в расплывающиеся каракули профессоров на доске, а начал садиться вперед, сразу за спиной Тони, наслаждаясь тонкими волнами запаха его дезодоранта, долетающими до него. Майк даже начал учиться, думая, что хоть это сможет как-нибудь ненавязчиво их свести. Мало ли: вдруг они встретятся в кампусной библиотеке или тихой кафешке под милым названием «loverbird» за углом, где оба будут делать рефераты по какой-нибудь литературе. Брат, учившийся на пару курсов старше, заметил изменения и давно уже подшучивал над Майком, а однажды младший обнаружил на столе у себя в квартире мятую бумажку с корявым почерком старшего, номером и фразой «позвони ему, Майки», в спешке накарябанной на колене — листок был прорван в нескольких местах, видимо, от силы нажатия ручки. Кстати, о писательстве. Майк начал писать новую песню. На самом деле, сейчас на его коленях лежит блокнот с открытым пустым листом с надписью «болезнь», выделенной текстовыделителем ярко-оранжевого цвета. Майк в последнее время очень любит оранжевый. Это любимый цвет Тони, и даже из всех черепашек нинздя он больше всего любит именно Микеланджело. Тони вообще очень любит черепашек и искусство. По крайней мере, на истории искусств он слушает, как будто для него не существует никого, кроме профессора. Майк завидует профессору, если подумать. Майк тоже хочет, чтобы Тони слушал его, только его, будто от этого зависит его жизнь, будто если он не будет слушать Майка, ядро планеты взорвется, прибудут рыцари Апокалипсиса, они сгорят, как фитильки ароматических свечек с запахом хлорки, ультрафиолетовых ламп, формальдегида и спирта, смешанного с кровью и привкусом металла. Кстати, о запахе больницы. В комнате до сих пор невыносимо жарко. Солнце палит его сквозь французские окна гостиной, растянутые во всю стену, за которыми виднеются скорпиончики, бегающие по сухой, как его губы, земле пустыни. Ему кажется, что он заболел. Тони, наверное, был заразен. Его голова болит, его мутит, и, если честно, он бы все отдал за стакан воды, но встать и пойти на кухню слишком лень, а слепящее сквозь стекла солнце не позволяет даже открыть глаз. Дверь из спальни хлопает, и Майк почти подпрыгивает, открывая глаза. В комнате стоит Антонио Перри с собственной персоной, и Майк даже пару раз моргает, пытаясь прогнать этот мираж. Наверное, он вошел через открытое окно в спальне, думает Майк, осматривая Тони, и все бы хорошо, вот только окно в спальне закрыто, Майк это точно помнит, а Тони невозмутимо улыбается ему, и, кажется, ему совершенно все равно, что в комнате дико жарко, что даже в тени, там где стоит он, температура под тридцать, и глаза невозможно открыть от яркости солнечного света. Кстати, о солнечном свете. Он становится неважным, когда Тони подходит к Майку и впивается к нему в губы поцелуем, и Фуэнтес почти чувствует, как его губы, сухие как пустыня за окном, залечиваются, а запах больницы покидает белые, как в психушке, стены, оставляя лишь запах дезодоранта Перри, легкими волнами иногда достигающий Майка. Майк забывает про то, что это болезнь, про то, что мир вообще существует, чувствуя, как их языки сплетаются вместе и отчаянно желая хоть немного продлить этот момент забытья. Наваждение проходит, и образ Тони исчезает среди стеллажей кампусной библиотеки, в которой все так же дико жарко, и в пространстве полок в ярко-желтом солнечном свете видно пыль, летающую между стеллажей. Майк не думает о том, как он оказался здесь, его пьянит запах Тони, с каждым разом все менее отчетливый, но настолько точно отпечатавшийся в его памяти, что, скорее всего, он не сможет от него избавиться. Кстати, о запахе. Он медленно примешивается к звуку. Странный для библиотеки звук лекции и шепота разносится по помещению, и Майк сначала чуть не подпрыгивает, выныривая из картинок подсознания в реальный мир, где он сидит на заднем ряду аудитории, едва вслушиваясь в то, что говорит лектор, и даже не пытаясь рассмотреть каракули на доске, где они с Тони даже не встречались, где Перри, возможно, вообще никогда не существовало.