Хвойное море

Говорят, ко всему привыкаешь, рано или поздно… Сердце подскакивает к горлу, чтобы ухнуть вниз к самым пяткам и снова взлететь. Ветер бьёт в лицо так холодно, что обжигает, – у Сашки слёзы в глазах от этого ветра. Мохнатые сосны шумят верхушками, как шумело бы, наверное, море, которое никто, кроме Армина, не видел. Сердце давит на горло и вырывается криком до хрипоты и рези гланд: – У-у-у-у… Юху-у-у-у… Уи-и-и!.. Вверх, вниз, по волнам этого хвойного моря. Другого Сашка не знает. Вверх, вниз, за сердцем. Распростёртые тощие руки, взъерошенные волосы. Вытирая слёзы счастья, пачкает лицо… Она королева, она чёртова богиня. И ещё громче: – Уи-и-и!.. – Браунс, ты на всю свою картофельную башку охренела. — В глазах капрала причудливо мешаются брезгливость с удивлением. И, давясь своим сердцем, Сашка замолкает, и падает в это хвойное море, чтобы вечность спустя, вынимая иголки из всех приличных и не очень мест, бежать сто пятидесятый круг по полигону под бдительным взглядом со смесью брезгливости и удивления. – За что, капрал?.. Вопрос риторический, такие, как Браунс, созданы для тычков, такие, как Леви, созданы, чтобы тыкать. Рвано глотая воздух, загибаясь от щиплющей в боку боли, Сашка бежит и даже улыбается. Дура совсем. Картошка исходит паром, растворяя солёные кристаллы, набить полный рот, чтоб обжечься и проглотить, еле жуя. Довольно жмурясь, тощая, как прутик, Сашка икает и тянется за стаканом воды. Воровато оглянувшись, стаскивает и прячет за пазуху краюху хлеба – счастливая. На куртке не выводится пятно подсохшей крови… Человеческой крови, чужой. Сашка убивала и теряла от этого аппетит, ненадолго. Браунс – звериной породы. Звери убивают легко, почти играючи раздирают плоть вмести с костями. Звери убивают, без сожалений и выбора, чтобы самим не умереть. Сашка смотрит в лес, улыбается, и мудрость в её глазах причудливо мешается с пустотой, если будет нужно – безмятежная улыбка сменится оскалом. Если будет нужно ему… Звери устроены просто, звери идут за сильным. И Сашка шла, бежала, задыхаясь, придерживая щиплющий бок, летела и падала в тяжелые, холодные простыни. Капрал брал её, словно бы без удовольствия, с тем же брезгливым удивлением. Приподнимал за волосы, ставил на четвереньки. Иногда она сопротивлялась для вида, выворачивалась из его рук, чтобы быть прижатой в стальной хватке, чтобы холодные простыни запылали под дрожащей спиной от болезненного тянущего низ удовольствия. Леви сладко её наказывал, покусывая маленькую острую грудь. Сашка стонала и рычала, как волчица, попавшая в сети охотника. Падала куда-то вниз в елово-солёное море в брезгливую бездну чьих-то глаз. Чтобы после скалиться улыбкой, когда он пройдет мимо, звери не ревнуют и не обижаются. Но Сашка женщина, королева, чёртова богиня… Капрал смотрит на Зоэ почти как на равную, и это яснее и чётче самых ярких признаний. Сашка забудет дорогу в его постель, через вечность она будет драться с прожорливыми врагами. В дырявом, набитом землёй ведёрке зазеленеют перья молодого лука, картошка будет вкуснее. Титаны подохнут все до одного. Вверх-вниз, сердце где-то в горле. Этой истории нужен будет конец, где в обрамление ненасытных глоток распростёртые тощие крылья-руки вынесут дурочку-зверёныша навстречу самой смерти, которая, может, одобрительно похлопает по плечу и накормит досыта. Смерть ведь тоже зверь… Этой истории нужен будет конец, где долго и счастливо, тепло и уютно, пока смерть не разлучит дурочку с этим миром. Говорят, ко всему привыкаешь… Врут! Сашка не привыкнет к этому небу и хвойному морю, к тому, как бывает больно и сладко, когда сердце в осколки. Сашка не привыкнет к пустоте, когда товарищ пропадает в пасти врага… Страдания и восторг, зелёный лук на исходящей паром картошке, в этом чёртовом и прекрасном бардаке все понамешано – и хрен разберешь, как правильно. У Жана сердце подкатилось к самому горлу… У Жана сердце пытается успеть за дурочкой Браунс, что только что пролетела мимо, визжа что-то от восторга. Криштайну показалось на миг, что эта богиня безумная и весёлая… Матеря сам себя, летит следом. Смерть одобрительно хмыкает и смотрит вслед. Этой истории не будет конца.